I

«Подъём! Всё, приехали. Пуэрто-Бермудес!» — кричит нам водитель пикапа, в кузове которого мы тряслись последние семь часов. Мы покрыты ровным слоем пыли: грунтовая дорога не оставила одежде шанса. Хотя встали в шесть утра, а ехать было всего сто пятьдесят километров, приезжаем в ночи.

Пуэрто-Бермудес — очередная задница, куда нас завела работа над проектом об амазонских индейцах. Мы приехали в этот богом забытый городок, чтобы оттуда на лодке попасть в индейские деревни народа ашанинка. Вообще ашанинка живут на обширной территории восточного Перу, до Куско на юге и самóй Бразилии на востоке, но перед нами стояла сложная задача: оказаться как можно дальше от туристических троп и всё же найти какие-то способы вписаться на лодку. Потому что наш дневной бюджет в идеале не должен превышать тысячи рублей, ну или максимум двадцатки баксов, а в местах, подобных сельве* близ Куско, посетители не знают цены деньгам — и благодаря им туры в джунгли стоят сотни долларов. Вряд ли с таким прайсом люди будут что-то делать бесплатно для залётных журналистов, решили мы и поехали в Пуэрто-Бермудес. Тут была только моя подруга-автостопщица Стася, которая решила проехать в северную Тинго-Марию новым экзотическим маршрутом — и попала в культурный центр племён ашанинка.

«Стася, как тебя вообще сюда занесло?» — думаю я, судорожно отряхиваясь. Бермудес — посёлок в три улицы, главная — бывшая взлётно-посадочная полоса, превращённая дождями в липкую рыжую грязь. Мы приехали как раз к началу сезона дождей. Дерьмово, но выбирать не приходится. Выкидываем рюкзаки из пикапа, по дороге уминаем первую попавшуюся курочку с рисом и картошкой за сто рублей — слава богу, готовят в Перу сносно. Отправляемся искать жильё. Всё это мы проделываем почти каждый день, так что схема отработана до мельчайшего движения.

«Санузел раздельный. За 25. Это самое дешёвое, что у нас есть», — неприветливо уведомляет нас юная красотка за стойкой с презервативами, сигаретами и миллионом бутылок с газировкой. 25 солей — это около 500 рублей, наша цена. Металлическая москитная сетка в окне порвана и торчит клоками наружу. В туалете нет света. Единственный вентилятор, конечно, не работает. Спасибо дождям: если бы в сельве было лето, мы бы сдохли. А так ничего, жить можно.

*Се́льва (исп. selva от лат. silva — лес) — влажные экваториальные леса в Южной Америке

II

Мы почти ничего не знаем об ашанинка — работы такой вал, что времени на нормальные исследования просто не хватило. Но понятно, что это развитый народ, который находился в торговых контактах ещё с инками. Колонизация, рабство, каучуковый бум, гражданская война с «красными» — ашанинка прошли все круги ада, но всё же остались в сельве. Только в муниципалитете Бермудеcа больше 170 посёлков ашанинка, и это нас вводило в дополнительный транс: как найти среди них те, у которых ещё сохранились детали традиционного быта? И самое главное — как туда попасть?

В Амазонии, кроме самой Амазонки и крупнейших рек вроде Мадейры или Рио-Негро, почти нет транспортных лодок. Само собой, нет и дорог. Конечно, всё самое интересное настолько далеко, что мы даже не надеемся: дни ходьбы по сельве нам не осилить без специальной подготовки. Но всё интересное, доступное нам — минимум в часах езды на моторке. Я курю сигарету на пристани, льёт дождь. Саня узнаёт обстановку у мужика за прилавком самого большого магазина, который называет себя «Королём сельвы». Никаких полезных новостей от короля сельвы нет: там, куда нам стоило бы поехать, ожидаемо нет ничего похожего на рейсовый транспорт.

К третьей поездке мы немного растеряли энтузиазм. Мы уже знаем, как всё будет: мы будем неделю жрать самую доступную еду в городе, хлестать ром с колой, я буду в тысячный раз проходить многопользовательские карты «героев», потому что интернет наверняка отрубится на несколько дней после первой же грозы. Всё оставшееся время мы будем обивать пороги.

Из порта сразу идём в ANAP — Apatyawaka Nampitsi Ashaninka Pichis, ассоциацию индейцев ашанинка штата. «Так выходной же. У нас нет никого. Может, придёте через неделю?» — встречает нас парень лет тридцати. Нет, мужик. Мы просто так никуда не уйдём. «А где ваш главный? — Дома. — А где он живёт? — Да вот тут, вот — видите гамаки? — Окей, а где же он? — Ладно, чёрт с вами, сейчас мы ему позвоним».

Главный появляется через полчаса — удивительная скорость для латиноамериканской провинции. Более шокирующим мог быть только наш разговор: мужик по имени Энри не только пообещал нам во всём помочь, но и назначил встречу на восемь утра завтрашнего дня. Правда, после такого серьёзного знакомства он весь вечер пил пшеничное пиво «Кускенья» в лобби нашего, можно так сказать, отеля. Неудивительно: единственное место в городе, где продаются бутылки 0,6. Мы тоже оценили.

После очередной курочки тяжело в животе. Чёртов гастрит. Саня бодрее, но он моложе на два года, и вообще — мужик. На локте уже вспухли первые россыпи укусов москитов. Обессиленные хождением по мукам, мы валимся спать.

Завтра Новый год.

III

Прямо под окном — река, а где-то далеко, за джунглями, высятся горы. Река называется Пичис, и она находится в такой чаше из небольших окрестных хребтов: все реки с холмов стекают в Пичис, а Пичис в конечном счёте впадает в знаменитую Укаяли. Почёсываясь, я заставляю себя доползти до душа: вода холодная, а на улице не так жарко, чтобы было всё равно. Но вода — жизнь, хорошо, что она хотя бы есть. Когда мы вернёмся из джунглей, её уже не будет.

«Зачем я сюда приехал? Ну, это была такая мечта, утопия, если хотите. Рай в амазонских джунглях. Но сейчас всё переменилось: город превратился в рынок», — дон Хесус, баск из Страны Басков, разливает нам кофе в маленькие чашечки. Он похож на Фиделя Кастро, но левых ненавидит. Его дом раньше был хостелом: сюда приезжали профессора и студенты, которые занимались изучением перуанской Амазонии. Сейчас хостел пустует: Хесус разочаровался. Говорит, что вынужден был закрыть свои программы из-за грабежей и общей небезопасной обстановки. Кроме того, местные проводники и чиновники хотели от пришлого экспата всё больше и больше денег.

Однажды река вышла из берегов и затопила дом до второго этажа. С тех пор дон Хесус каждый вечер идёт к пристани: проверить, не поднялась ли вода.

Он выглядит совершенно потерянным: пожилой человек, чьи близкие на родине уже состарились, а кто-то давно умер. Хесус недавно вернулся из поездки в Испанию: кажется, там он не нашёл себе места. Его жизнь в Бермудесе тоже выглядит грустно: совсем один, с абсолютным недоверием к окружающему миру — утраченные иллюзии поглотили всю лёгкость. У дона Хесуса живут милые кошки, и он по три раза на дню рассказывает, как топит их котят — не знаю, зачем. Мне жалко котят и кошку, которая мяучет по углам: отвёз бы животное стерилизовать в ближайший город, старый дурак.

В его доме мы встретим новый 2018 год: за час до местной полуночи я не выдержу и всё же побегу в местный супермаркет за шампанским и мандаринами, мы будем пить и рассказывать, как отмечают Новый год в России. Даже посмотрим выступление Путина: сила привычки не знает времени и расстояний.

Утром выяснится, что нам выделили лодку. Конечно, мы не поверим. Но теперь надо провести в депрессивном Бермудесе ещё три дня. Вечером отключат интернет, и томительное ожидание вгонит нас в совершенную тоску.

IV

Часы, дни, недели — когда ты в Амазонии, ожидание становится частью тебя. Ты усилием поднимаешь себя с кровати и идёшь искать еду, когда совсем припирает. Ты никогда не знаешь, будет ли ожидание пустым или увенчается успехом: люди, которые дают обещания, легко берут их назад. Ты же должен всегда быть начеку: если что-то произойдёт, оно произойдёт быстро. По-испански это называется estar pendiente. Я ненавижу estar pendiente. Вас бесит, когда вы теряете час в очереди? Представьте, что вы потеряли в очереди неделю, две, три. Только в этой очереди не за кем занять, чтобы отойти.

В нашем хостале (читать с ударением на «а», так называются дешёвые гостиницы) люди, кажется, живут постоянно: их комнаты похожи на съёмные квартиры в Москве — всё дешёвое и очень тесно. Захламлённые вещами, детскими игрушками, с вечно орущим телевизором и неизменным реггетоном с мобилы, если жильцы дома. Мы провели в дерьмовых отелях тысячи часов, и мне намного больше нравится так: шумно, но зато вокруг тебя жизнь, и реальность становится чуть более осязаемой.

Мы не стали собирать рюкзаки с вечера: то, что должно случиться в четверг, никогда не случается в четверг.
— Эй, нам нужно увидеть Люсио, — местная мэрия похожа на отделение полиции: так же нелепо воткнута посреди пустоты ВПП. — Да вон же он, за шкафом сидит!

— Ну да, мы же договорились! — тут Люсио вытаскивает из угла кабинета канистру бензина, и мы понимаем, что он серьёзно: нам действительно дали лодку! И бензин! И даже мотористу-переводчика! (По-испански именно так — не моторист, а motorista. — Прим. авт.) Мы укладываем вещи за пять минут, заматываем их в купленные ещё в Лиме мусорные пакеты, которые неожиданно оказываются слишком маленькими, наскоро пополняем запасы хлеба и сигарет и бежим в порт. Ура, ура! Кончено! Едем!

Нас в лодке всего трое, и я до сих пор не могу поверить. Первый раз за всё время у нас есть практически своя лодка, на которой можем ехать куда хотим, когда хотим, и не надо никого упрашивать, ничего объяснять. Это фантастика. Наш моториста — большой и дружелюбный дядька лет пятидесяти, он — ашанинка и даже дипломированный переводчик с ашанинка на испанский. То что нужно.

Три часа пути под проливным дождём — и мы сворачиваем. Тут глубина по колено, я каждый раз с ужасом смотрю на приближающиеся пороги. Каждый раз мы проскакиваем чудом: повезло с мотористой. В моих ушах бьются сэмплы нового альбома Скриптонита: к окружающей бурной зелени не лепится совершенно, но однообразную трескотню мотора хочется заглушить.

Выход на сушу — как вдох полной грудью: ожидание закончилось, началась работа. Деревушка, куда мы попали, сначала кажется большой: не меньше десятка домов, размах, дворы, кое-где даже оцинкованные крыши, которые пришли на смену традиционным из пальмовых листьев. Глава деревни, la jefa, — женщина по имени Леонильда, она встречает нас с дочкой. У «хефы» серьёзный взгляд и тёплые руки. К вечеру я полюблю Леонильду навсегда: услышав, что у меня болит спина, она сплетёт мне ярко-зелёную лежанку из листьев кокосовой пальмы. Мы будем валяться во дворе и болтать, как старые знакомые, обо всём на свете — и я не смогу поверить, что именно здесь нашлись люди, с которыми куда-то испарилась вся дистанция.

Весь яркий день мы бегаем по деревне как дети: вот идёт дядечка в национальном костюме, который называется «кушма» (иначе, как через Кучму, и не запомнишь), вот двенадцатилетняя красотка пришла в общинный дом с ярким зелёным попугаем в руках, вот уже мы стоим по колено в гнилой листве и рассматриваем засохшее дерево какао. Саня режиссирует: это мы снимем так, а это так. Леонильда делает большое объявление по громкоговорителю, и нас приходят поприветствовать жители деревни — их оказалось совсем мало, потому что все ушли вниз по течению возделывать свои поля. Там у них есть и временный домики, которые называются чакра.

Страшно довольные, засыпаем в палатке. По крыше медленно начинают барабанить крупные капли дождя. Так будет каждый день.

Мы снова в лодке, снова плывём вперёд. Чтобы сделать больше снимков реальной жизни, мы отправляемся в большой посёлок Сан Хуан де Диос — говорят, у кого-то там даже есть электричество. Он совсем рядом, меньше часа пути. Тоже вытянутый вдоль взлётно-посадочной полосы, Сан Хуан де Диос очень фотогеничен: яркие цветы и деревья, деревянные домики, речки и овраги. Оказалось, что нашего проводника зовут Ефраим и тут живёт его семья. 

Выходит солнце, до вечера нам приходится прятаться под крышу. Ефраим засыпает прямо на деревянном полу открытого домика на сваях — большинство ашанинка сейчас живут именно в таких домах. Позже выясняется, что у нас есть соседи: строитель из Пуэрто-Бермудеса приехал с женой и дочкой, чтобы помочь родственникам с новым домом. На контрасте с местными становится заметно, как отчуждённо он держится, но дочка славная, и я её угощаю разноцветными леденцами.

«Хотите рефреско?» — спрашивает меня Ефраим, когда мы наконец отправляемся гулять. Рефреско — это лимонад, грубо говоря, и я хочу такое всегда. «Какао!» — восклицает женщина, запуская кружку в огромное ведро. Я уже жду, что она достанет её полной прохладного шоколада, но вместо этого получаю густой прозрачный напиток, склизкий на вид, но вкусный. Оказалось, что бобы какао в плоде окружает белёсая мякоть, по вкусу похожая на тайский мангостин. Поэтому бобы вытряхивают из плодов в мешки, мякоть сливается соком, а сами бобы промывают и затем ферментируют на палящем солнце.

Конечно, мы снова бежим смотреть на поля — надеемся кого-то там застать. С нами отправляются дети Ефраима: сын Брайан, дочка Клаудия и их младший брат лет пяти, который стесняется назвать своё имя. Сан Хуан де Диос основали миссионеры-адвентисты из США, и теперь параллельно с испанскими именами в ходу американские. Дети подговаривают младшего брата подарить мне цветочек, который находят в недавно выжженном поле. Ашанинка до сих пор используют подсечно-огневое земледелие, которое делает скудную почву сельвы чуть плодороднее. Но такое поле служит не более трёх-четырёх лет, поэтому вырубки двигаются всё дальше, и у них приходится строить временные дома. Раньше ашанинка были полукочевыми, но сейчас всё изменилось.
— Эй, сеньорита, это вам! Чтобы не упали! — дети торжественно вручают мне палку с раздвоенным концом, как язык у змеи. Палка оказывается гениальной: скользкие глинистые склоны и правда трудно преодолевать, не свалившись на задницу.

Я продолжаю раздавать конфеты. Вообще-то я не люблю детей, я их не очень хорошо понимаю, а они редко принимают моё личное пространство. Но эти такие классные, особенно на контрасте со страшно избалованными перуанскими пацанами с «большой земли», что на следующий день я даже грустно спрошу у Ефраима: «А что, дети с нами не пойдут?»

Удивительно, но в самом развитом посёлке района мы нашли всё, что нам было нужно. Ашанинка сотни лет живут бок о бок с современной цивилизацией, у них есть мобильные телефоны, телевизоры, кто-то из выпускников местной средней школы учится в престижных университетах. Они не сохранили традиционное жилище, они выращивают нездешний рис и множество других культур, они ездят на моторных лодках и рыбачат с сетью.

Но эти же люди рыбачат с луком в сухой сезон, охотятся со стрелами, потому что они дешевле ружейных патронов, плетут корзины и ткут одежду — правда, уже не из собственного хлопка, а из покупной пряжи, но всё ещё вручную. Очагом часто служит обычный костёр, а гостей встречают в обязательном порядке напитком масате — ферментированной жидкостью из пережёванного маниока, которая очень напоминает русский белый квас. Традиционная одежда хранится в каждом доме, и её надевают в честь праздников. Старое и современное переплелись так тесно и так давно, что стали единым новым. И в этом новом растут отличные люди: бойкие, живые, сообразительные и очень жизнерадостные. Хотя поводов для грусти очень много: здесь всё ещё умирают от укусов змей, от многочисленных излечимых болезней, которые когда-то привезли белые люди, да так и не снабдили лекарствами. «Смерть в родах — обычное дело. Инфекции, туберкулёз, грипп. А ещё очень часто люди умирают в попытках дойти до врача. Посмотри вот туда, на гору. Там много комунидадов. До некоторых — больше восьми часов пешком. У них нет шансов», — отвечает на мои вопросы Ефраим.

Нам самим предстоит тяжелый день: мы дождались, когда закончится дождь, взяли проводника, захватили немного еды и отправляемся к водопаду Ханириани: самому большому в округе. Мы надеемся сделать там достойные фото для проекта, пусть и придется идти три часа по заросшей сельве после ночных ливней. А мы и так уже понемножку начинаем от неё уставать: расчёсанные ещё в Бермудезе укусы комаров и мошек уже умножились и загноились, тело под плотной закрытой одеждой — другую в сельве и не используешь, сожрут — зудит и чешется, пот льётся ручьём, настолько кругом влажно. Три часа спускаться с холмов и забираться на них, поднимаясь всё выше и выше за десятки километров от туристических нахоженных троп, туда, куда и местные не ходят — это вам не погулять по Бульварному кольцу.

Хотя поначалу тропа очень лёгкая, даже удивительно. Саша смеётся: «Смотри, это похоже на дорогу! Вот колеи, вот середина, надо же!» Я тоже смеюсь — откуда тут дорога, так далеко от автомобилей и города? Потом случайно выяснится, что мы угадали: пятнадцать лет назад одна компания решила построить на Ханариани ГЭС, чтобы снабжать Сан Хуан де Диос бесплатным электричеством. Местные жители так обрадовались, что работали бесплатно — проложили дорогу, затащили кучу железа. Бесплатное электричество волновало их намного больше, чем природная достопримечательность, и их можно понять. Но это же Перу, так что в какой-то момент очередная коррупционная схема дала сбой, и стройка прекратилась. Дорогу разрушил лес, но её всё ещё можно различить — и она даёт первые километры относительно лёгкой тропы.

Я тащусь позади: идти всё равно тяжело, болят колени, льётся ручьём пот. Я иду медленно и аккуратно: пусть лучше я приду последней, но не упаду и не поранюсь. У нас нет страховки, так что любой перелом — это большие деньги, а денег нет. Чтобы сэкономить, нужно идти осторожно. Впереди крики и лязг мачете: что, что случилось?

Почти бегу, плюнув на предосторожности, — оказывается, нашему проводнику, который шёл первым, попалась огромная ядовитая змея. Ей сразу отсекли голову, а оставшееся туловище всё продолжало извиваться: когда Ефраим поднял мачете со змеей без головы для фото, она спиралью обняла лезвие — и так и застыла. Длиной около метра и толщиной сантиметра три, эта змея оказалась смертельно ядовитой — хорошо, что мы в своих шлёпках шли позади.

Последние метры даются очень тяжело, склоны настолько крутые, что кое-где приходится подтягиваться на руках. Мы уже совсем близко, в воздухе прохладная взвесь, почти дождь, кругом шум, но самого водопада не видно почти до конца — такая интрига, что ты уже не знаешь, надо ли тебе на него смотреть. Даже Брайан с Кло, которые дурачились и поддразнивали друг друга всю дорогу, притихли и сосредоточенно лезут дальше, пыхтя.

Шаг, шаг, я последней втягиваюсь на крошечную площадку — и вижу его. Две огромных ступени драконовых скал, и с них валится бурным потоком внушительная река. Мы радуемся как дети — правда, водопад поглощает все наши слова и восторги, они тонут в водяном гуле. Мы бежим ближе, ближе, уже не по земле, а по скользким камням. Мокро. Мы мёрзнем и ждём Сашу, который застревает где-то на склоне, фотографируя панораму. Проводник отдаёт детям свою тёплую кушму, и они залезают туда вдвоём.

Я с детства боюсь воды. Плаваю очень плохо, до дрожи в коленках пугаюсь мостов над водой: чем больше они качаются и чем ненадежней сделаны — тем хуже. Но я с самого начала решила, что искупаюсь в водопаде. Мне нравится, что в Ханариани нет ничего священного, нет никакой лжи — это чистая красота, и рядом со мной те люди, которые в этой красоте выросли и продолжают жить. Я неуклюже сползаю по скользким камням и погружаюсь в холодную воду, которая накатывает волнами. Немного страшно, но хорошо. Так и должно быть.