Дмитрий Яныш, директор отдела Прочее и глава нашего магазина, — человек удивительной судьбы. Бывший следователь по особым делам, а ныне актёр театра, Дмитрий рассказывает о том, как дрался в клетке и получал за это деньги.
Завтра бой. Сегодня — взвешивание и встреча с соперником. Я не волнуюсь, моё спокойствие граничит с равнодушием. Так бывает, если знаешь, что не готов к бою.
Чтобы заслужить этот сладкий мандраж перед схваткой, за спиной должны быть месяцы упорных тренировок и литры пролитого в зале пота. Я же не тренируюсь и не выступаю вот уже несколько лет. Но ни физическая подготовка, ни даже ядерная война не смогли бы заставить меня отказаться от возможности попасть в клетку.
Я и ещё несколько бойцов стоим у казино, в котором пройдут бои. Детина-швейцар в вязаных наушниках, узнав, что мы приехали драться, хвастается своими фотографиями из клетки — в прошлом он принимал участие в местном турнире. Охрана казино в нескольких метрах от нас пытается оторвать от земли ревущую молодую девушку в роскошном платье и без туфель. Детина-швейцар, сияя зубами, даёт понять, что здесь это обычное дело. Я бы тоже с удовольствием разорился хотя бы на пару долларов, но спустил последние деньги на встрече с Микки Маусом.
В Штатах мы чуть больше недели, и я увидел их такими, какими знал из кассет с блокбастерами ближайшего к дому видеопроката: с бургерами, огромными пикапами и неграми, торгующими на улице всяким хламом. На тех же полках я впервые встретил кричащие буквы UFC, и сказочный мир детства с танцующим в «Кровавом спорте» Ван Даммом ушёл в прошлое. Настоящий кровавый спорт был здесь — драка в клетке. Подобно гладиаторам, лучшие представители разных школ и направлений входят в клетку, чтобы обрести бессмертие или превратиться в фарш. Кен Шемрок и Марк Коулман, Ройс Грейси и Рэнди Кутюр стали для меня тогда чем-то вроде небожителей, каких-то сверхлюдей, воплотивших в себе истинное мужество и волю. Разумеется, я не задумываясь согласился на предложение принять участие в таком аттракционе, где на вечер я мог бы представить себя одним из своих кумиров. Тем более, для меня это было больше, чем просто игра. Это было испытание, возможность познать себя.
Клетка срывает обывательский налёт, стряхивает будничную дремоту. Она не знает жалости, её не провести — она сама природа: проникает в глубину подсознания и, осыпая градом вспышек, выворачивая суставы, впечатывает тебя головой в настил. Прозревший, ты, как в зеркале, видишь все свои страхи, сомнения, все сильные и слабые стороны. В мире наступившего конца, беспросветной тьмы и правящего хаоса важно помнить себя, знать, на что ты способен и где твой предел. Главное, не побояться увидеть себя во всей наготе, таким, какой ты есть на самом деле. Тот, у кого хватит мужества, откроет для себя абсолютную истину.
До этой ночи самым необычным, с чем мне приходилось драться, были спустившиеся из южных республик горячие горцы, неутомимые искатели высших истин. Здесь же меня ждёт что-то действительно экзотическое, какой-то Педро или Хуан, приземистый, необхватный, как Генерал Шерман, с огромным, пытливым лбом. Судя по размаху крыльев спины, низко опущенным рукам и аппетитным, как грузинские хинкали, ушам, он борец, а значит, будет тянуть в партер. Партера я не боюсь, внизу я всегда чувствовал себя увереннее, чем на ногах. Но партер требует выносливости плуговой лошади, а у меня после десятиминутной прогулки одышка, как у астматика. Я думаю: надо работать в стойке и не давать проходить в ноги, и улыбаюсь решительному и проницательному лбу Педро. Мне нравится улыбаться, нравится стоять под вспышками фотоаппаратов напротив Педро, с голым торсом и в шляпе, как у Рокки из фильма «Рокки», которую я купил на бульваре Голливуд.
До боя остаётся несколько часов. Со мной в раздевалке ещё пара бойцов и группа секундантов. Хожу от одного угла к другому, беспорядочно машу руками, разминая без того разогретые мышцы, — это нервное. Я начинаю гореть. Чувство такое, что тебя, как бочку, стянули скобами, но ничем не заполнили — внутри пусто, в пересохшем рту отвратительный вкус металла и всё время бегаешь в туалет, будто сломался краник. Скорее бы уже! Это самое невыносимое время, когда остаются считанные часы. Ты уже ничего не изменишь, плана никакого нет (кроме как не давать проходить в ноги), а время никуда не торопится, ему любопытно посмотреть, как ты мнёшься. Приходит врач, спрашивает, как себя чувствую, — роскошно! Бинтует руки — что-то ещё по-английски — ни черта не понимаю — переводят — шучу, что железный человек не знает боли — врач напевает Black Sabbath — нервно хихикаю — ещё вопросы — со всем соглашаюсь.
ДАВАЙ ЖЕ УЖЕ НАКОНЕЦ.
Один. Стою и жду в каком-то тёмном помещении перед последней дверью, за ней клетка.
Оттуда доносится зрительский гул, но я его не слышу, я уже не здесь — прозрение началось. Ощущение лёгкости и чистоты, ничего нет, никаких мыслей. Распахивается дверь — в глаза бьёт яркий свет — ещё какие-то вспышки и музыка, что-то чёрное — гул зрителей — я узнал музыку! — это Tiger Style Wu-Tang Clan. Дорога до клетки — восторг, ты центр вселенной, всё внимание на тебе. За спиной крылья, волна музыки подхватывает и выносит к потолку, я вижу всех, каждого сидящего в зале, и посередине он, сшитый из металлической сетки чёрный восьмиугольник, как языческий алтарь, артефакт из фильмов Ридли Скотта. Переступаю порог, захлопывается дверь. Я внутри клетки, Педро уже здесь.
Нас подводят друг к другу, звучат последние напутствия. Я улыбаюсь, меня переполняет решимость. Удар гонга спускается от ушей куда-то вниз живота и в пятки. С резким движением вперёд выбрасываю пару прямых руками, кажется, один долетает до пытливого лба.
Но он уже в ногах, выдергивает из-под меня землю, лампы потолка проносятся перед глазами, и я подпрыгиваю от столкновения с полом. Несколько оплеух яркими вспышками сразу приходят мне в голову. Первая мысль, не давай зайти за спину. Ещё несколько вспышек выстреливают в глазах. Пытаюсь вязать его руки – они несгибаемы, он весь как из камня, тяжёлой плитой давит мне на грудь, не давая вздохнуть. Отталкиваю его и, обхватив ногами правую руку, висну на ней вниз головой, сжимая всеми силами, как над пропастью. Разгибаю спину, и жар его натянутых связок обжигает мне ноги – резкое движение рукой, и он выскользнул. Нас поднимают в стойку.
Педро пятится, приглашает меня идти на него, но я уже не тороплюсь, стараюсь работать на дистанции. Небольшой размен ударами. Выбрасываю ногу, берцовая кость врезается в его бедро, снова попадание — и Педро ведёт в сторону.
Вот оно!
Бросаю вдогонку руки, промахиваюсь, он ныряет вниз, и крепкие объятия вдавливают меня в клетку, ещё движения — и мы в партере. Я задыхаюсь, судорожно хватаю ртом воздух, но придавленные каменной плитой лёгкие извергают его обратно. Мышцы будто налились свинцом, руки не слушаются, сил хватает только на то, чтобы прикрывать лицо от приходящих сверху одна за другой зарниц.
Прелесть пропускаемых в партере ударов, в отличие от стойки, в том, что в твою голову, точно в наковальню, впечатывается молот, а ты не торопишься отключаться, и только моргаешь, как от взрыва хлопушки или вспышки фотоаппарата. Что-то острое, как лом, с искрами врезается мне в лоб, тёплая влага струится по лицу, заполняя собой глаза, ноздри, проникает в глотку — мой сдавленный хрип красным фонтаном вырывается наружу.
Сквозь красную муть проступает тёмный силуэт, я тяну к нему руки, судорожно пытаюсь ухватиться — он отталкивает, не даёт всплыть. Пытаюсь вспомнить, как долго это длится — десять минут? Может, час? Далеко ли я заплыл и хватит ли сил плыть обратно?
До меня доносится голос, хорошо знакомый мне мягкий и вкрадчивый тон малодушия, я сразу узнал его. Надо-то всего ничего — постучать, и всё кончится, сразу станет легко. Я очень хочу этого, сил бороться не осталось — пора.
Что-то тяжёлое сваливается с груди, меня обдает прохладой. Глубокий вдох и вместе с ним лёгкость в руках и ногах. Подбегают какие-то люди, светят в глаза, резкий запах обжигает ноздри, меня щупают и не дают подняться. Я положительно машу головой на все их непонятные вопросы, убеждаю их, что со мной всё в порядке и не о чем беспокоиться, — я не уверен, кто эти люди и о чём они могут беспокоиться. Мне здесь нравится.
Состояние после жёсткого нокаута похоже на отравление тяжёлыми наркотиками. Первые десять минут ты вообще не врубаешься, что происходит, а после наступает долгий, в несколько дней, период похмелья. Я в раздевалке, склонившись над унитазом, извергаю из себя красную жидкость, прикладываю к онемевшему лицу лёд и, будто искусанный пчёлами, выгляжу, как герой фильма «Человек-слон». Сдавленная тисками голова раскалывается на маленькие кусочки, но ясность уже вернулась ко мне: я проиграл, бой слит, клетка показала, чего я стою — и, надо сказать, эти знания не понравились мне.
Я сижу в столовой для персонала и заедаю мороженое грушей. Что я чувствую? Ничего! Только лёгкое жжение, а в голове гудят слова мистера Марселаса Уоллеса: «That's pride fucking with you».
