Месяц после Парижского теракта: взгляд туриста

Перед тем как начать, я бы хотел сообщить читателю, что это не в коем случае не пример хорошей журналистики. Это скорее катарсический выброс эмоций, созданный больше для излечения меня самого. Однако, большая часть музыкальных и литературных произведений только выигрывают от желания самовыразиться. Возможно, это не тот случай. Надеюсь, что этот текст станет полезным и обнадеживающим, а не просто эгоистичной херней … правда надеюсь.

Я люблю свой отель. Он как антикварный кукольный домик, стоящий посреди тихой улицы Рю Виталь. Он окружен семейными пекарнями, ресторанами и уютными магазинами, которые торгуют необычными и прекрасными рождественскими украшениями.

Я иду по Рю Де Ла Тур. Это место становится все более приятным и знакомым, когда тут встречаются люди, прожившие 5\7 своей недели, чтобы собраться в кафе и барах и насладиться оставшимися 2\7, в которые уже не нужно работать.

Я встречаю друга, мы берем пару сомнительных сэндвичей из супермаркета, с удовольствием поглощаем их и берем такси в знакомый нам обоим английский бар. Мы входим в здание, украшенное флагами разных народов Британии и Ирландии. На стенах висят винтажные фотографии крикета. Люди бросают монеты в ведро, пытаясь выиграть бесплатные напитки. Стучат стаканы, футбольный матч между Францией и Германией сразу из нескольких телевизоров льется в глаза тех, кто на мгновение оторвался от разговора чтобы узнать счет.

Внезапно матч прерывают экстренные новости и к телевизорам поворачивается больше лиц. Сообщают, что на стадионе Стад де Франс, где проходил матч, прогремели взрывы, также поступают сообщения об атаках со стрельбой в других частях города

Что за нах?

Текущая мировая ситуация подсказывала, что это все связанно с терроризмом, люди начали лезть в телефоны, чтобы узнать что вообще происходит. Пришел друг моего друга, в его отвлеченном взгляде читалось озабоченность. Они ушли в квартиру наверху, а я остался со своим Гиннессом. Со мной заговорила женщина из Африки, я сообщил ей свое имя раз пять. Казалось, она беззаботна, она крутится на стуле и смотрит на меня сквозь темные очки. Я не могу понять, думает ли она что это просто круто, или прячет свои бешеные, расширенные зрачки. Я начинаю подозревать второе, когда она что то бормочет про Испанию и деньги, и смеется, когда никто не шутит.

Я выхожу покурить на улицу. Молодой француз начинает петь «Раскачаем Восток» (“Rock the Kasbah”). До сих пор не могу понять, думал ли он, что это хорошая реакция на атаки, или ему просто нравилась песня. Раскачаем Касбу… еще раз долбанем бомбами по Ближнему Востоку?

Его менее пьяный друг говорит со мной. Я объясняю, что я шотландец, и извиняюсь за незнание французского. Он становится моим переводчиком, мы пьем и смотрим телевизор вместе. Он переводит все, что говорят о масштабе атак.

Мне приходят сообщения от матери и друзей, я объясняю, что я в баре и безопасности. Мой друг пишет мне из квартиры наверху, говорит, что они закрылись и завтра уезжают из Парижа. «Ииии?» Нет ответа. Никакого. Никаких «Удачи». Никаких идей. Ничего.

Бар закрывается и я оказываюсь на улице вместе со своим переводчиком.
— Скрути, блять, косяк! — просит он меня.
— У меня нет дури. Если бы была, мы бы уже курили.

Сестра его жены была в Театре Батаклан, он волнуется и маньячит свой телефон. Я кладу ему руку на плечо, и говорю, чтобы он был осторожен, перед тем как уйти в направлении, которое должно привести меня домой.

Я проверяю новости на телефоне и понимаю, что в этот вечер там играла группа Eagles of Death Metal. Я был на их концерте в Глазго пару лет назад, тогда они мне показались обалденными. Незадолго до моей поездки я говорил своему другу, что они в ноябре выступают в Париже, он ответил: «Молодцы». Сейчас я думаю, что это был хороший ответ.

Я открываю карту на телефоне и иду, надеясь найти такси. На улице все еще есть люди, но становится все тише. Я иду около 15 минут и заворачиваю за угол, где меня встречают несколько полицейских с автоматами. Они кричат на меня, я поднимаю руки. «Спокойно! Parlez vous anglaise? (вы говорите по-английски?) Я шотландец … Ecosse (Шотландия)!» Со все еще поднятыми руками я показываю на себя. Он расслабляется и говорит мне ждать, по дороге рядом с нами пролетают 10 полицейских фургонов.
— ОК, что ты делаешь? Тебе нельзя тут быть!
— Я пытаюсь в отель попасть — отвечаю я.
— Ну, тебе нельзя тут идти. Иди другой дорогой.

Я свалил на другую сторону улицы и прошел около пяти минут, когда ко мне приблизились еще трое полицейских с автоматами, которые начали кричать что-то на французском. Эти парни не знали английского, но они поняли, что я просто тупой турист, который смотрит Гугл карту на телефоне. Я же понял, что мне стоит свалиться в другом направлении. Это происходило еще несколько раз, мне пришлось петлять по аллеям и дорогам. Мимо проезжали такси с красными огнями, я махал им, но они не останавливались. Я их не виню.

Мне снова пишет мама. «Ты в безопасности? Ты еще в баре с другом?» — «Да, я в порядке… не волнуйся… Я напишу, как пойму, что происходит».

Мы с телефоном запутались. Я ходил взад-вперед по улице, пытаюсь найти дорогу. Я видел Эйфелеву башню, и знал, что я недалеко от своего отеля. Когда я переходил Сену по мосту, мимо меня уже проносились огромные армейские машины. В этот момент мне казалось, что я брожу уже часами, но это было не так. Они все ехали в другом направлении, и я медленно пошел вдоль реки. Вокруг стояла жуткая тишина. Темное с синевой небо напомнило мне картину “Claire de Lune“. Я видел ее в музее Орсе. Я помню, тогда у меня в кармане лежали печенья pan au chocolat. Они были сухие как мое горло от постоянного курения. Я смотрел как отражается в реке свет и восхищался красотой картины.

Я думал о своем единственном друге в Париже, думал, почему он не выходят на связь. Я знал, что вокруг творится безумие и надеялся, что причина была не жуткая. Иногда меня пробирала интуиция. Мне казалось, я потерял друга, не из-за терроризма, а как-то по-другому, до сих пор не могу понять. Все вокруг заполонила жуткая меланхолия. Где я нахожусь? Я был эгоистом.

Мой телефон издал знакомый писк. Это была моя тетя.

Я сказал ей, что люблю ее, и подумал о всех тех сообщениях, которые сейчас отправляют любимым. Облегчение от сообщения от кого-то, кто говорит, что он в безопасности. Отчаяние тех, у кого не получается связаться с близкими. Родители смотрят, когда их дети выходили в сеть. Безумные звонки. Глаза, прилипшие к экранам.

Я думал о собственной эгоистичной хрени.

Я был в прекрасном месте, я был нетронут. Я думал о том ужасе, что творится в городе. Крики, рвущаяся плоть, люди, которые держат любимых, пока из них на асфальт выходят последние капли жизни. Целые семьи плачут, уставившись в телефон. Ненависть уничтожает влюбленных в городе любви.

Я вернулся в антикварный кукольный домик и прилег на пару часов. Я проснулся уставшим, запутанным и выжатым. Проверил телефон. Нет ответа. Я начал читать новости и не мог поверить в масштаб того, что случилось. Больше нет смысла оставаться. Я задумался о побеге.

Небо было темным с синевой, когда мой самолет сел в Эдинбурге. Прямо как небо над Сеной. Мать обняла меня, а отец улыбался. Я вышел сквозь двери аэропорта и под мягким дождем знакомый, свежий воздух Шотландии проник в мои легкие.

Только что зазвонил телефон. Я как раз дописал последнее предложение. Я у родителей, пишу на их компьютере. Лучшую подругу моей матери рак убивал вот уже несколько месяцев. Мать плакала на кухне. Я обнял ее и понял, что я на столько же потрясен. Я плакал вместе с ней.

Любите друг друга как только можете, ведь этот мир может быть и в правду печальным и одиноким местом.

С любовью от меня вам.