В мире Постапокалипсиса, где вещи и явления трансформируются с бешеной скоростью, кое-что остаётся неизменным. Чтобы выжить, люди по-прежнему обращаются к архаичным жестоким практикам. Любительница Севера Виктория Соколова рассказывает, как проходит китовая охота на Чукотке и почему спасение занесённых в Красную книгу животных обернётся исчезновением целого этноса.
I
На тёмной кухне сидят две женщины. Старая эскимоска курит напротив печи, не обращая на меня никакого внимания. Её взрослая дочь явно очень стесняется присутствия в доме незнакомки, но ей тем не менее очень хочется пообщаться с человеком с материка. Её мать, заметив камеру, начинает кричать:
— Ты кто? Зачем ты сюда пришла? Ты чужая! Не надо меня снимать, уходи!
— Хорошо. Можно я просто очаг с чугунным чайником сниму?
Выхожу из полумрака, и у старухи, видимо, появляется первая возможность меня разглядеть: — Какие у тебя добрые глаза, какая ты светлая девочка, — говорит она. — Ну ладно, можешь меня снимать. Да чего уж там, всё можешь снимать. Пойдём, я тебе сама всё покажу!
В двухкомнатном охотничьем домике, балке, помимо нас — ещё около десятка потомственных эскимосов-охотников, разбросавших охотничье снаряжение по столам и лавкам. Несмотря на то, что градусов в крови некоторых из них явно больше, чем на улице, они собираются выходить в море.
— Надевай! — говорит один из охотников, протягивая мне спасательный жилет. — Мероприятие это опасное, но подписывать мы, конечно, никакие бумажки не будем. Ты доброволец, так что сама должна понимать, на что идёшь! Никакой ответственности за твою жизнь мы не несём.
Для того чтобы спустить лодки на воду, эскимосы используют китовые челюсти. Наша небольшая флотилия насчитывает четыре моторные лодки, в каждой из которых — по четыре-шесть человек. Я сижу рядом с тремя охотниками и двумя совсем юными мальчиками, которых с самого детства приучают к китовой охоте.
II
Если на Чукотку попасть непросто, то чтобы добраться до Провидения и посмотреть на то, как эскимосы добывают китов, нужно обладать недюжинной удачей, чтобы купить билет хотя бы за три месяца до предполагаемой поездки. Зимой до бухты добираются на самолёте, а в сезон — по морю, на судне «Капитан Сотников». Билет стоит, как перелёт из Москвы куда-нибудь в Юго-Восточную Азию, и без знания местных порядков достать его так же сложно, как добыть билет на теневую сторону корриды перед её непосредственным началом. Мне помогли знакомые из органов по надзору за охотой на Чукотке: им нужен был человек, который проконтролирует доставку груза в Провидение. Охотоведы связались со своими коллегами в бухте, договорились, что меня встретят и познакомят с китобоями. Осталось только ждать, когда «Сотников» сможет туда отправиться: из-за сложных погодных условий рейсы давно забыли про расписание. Когда наконец-то распогодилось, я отправилась к пристани, где собралось, без шуток, пол-Анадыря таких же безбилетных пассажиров, как я. Один из матросов затянул меня за лямку рюкзака на судно, где совершенно не было мест, и я просидела на полу двадцать семь часов.
— Боже, они же убьют кита! Это великолепное, могучее животное, зачем на это смотреть?! — в один голос восклицали мои знакомые, когда узнавали, зачем я собралась в Провидение.
Несмотря на всю очевидную жестокость такого действа — это национальный ритуал с тысячелетней историей.
В бронзовом веке иберы почитали быка священным животным. Изначально бой с быком считался религиозным ритуалом. Гораздо позже он стал развлечением для высшего сословия, а затем плавно перетёк на городские площади, где недавние укротители мавров применяли свои боевые навыки на разъярённом быке под взволнованные крики зрителей. В конце XVII века к власти пришёл король-француз Филипп V, не питавший никакого интереса к любимому зрелищу испанцев. В это время коррида переходит на городские улицы, где преобразуется в новую форму и становится развлечением для людей низшего сословия. Так шаг за шагом сформировалась современная традиция корриды. Правила и регламент зрелища формировали первые знаменитые тореро или матадоры, которые, кстати, вскоре приобрели статус селебрити: их лица красовались на первой полосе национальных газет, а девушки мечтали выйти за них замуж. Вместе с популярностью тореро росла и популярность корриды, от которой, вплоть до XX века, кипела кровь любого подлинного испанца.
В венах чукчи или эскимоса кровь не кипит. Она медленно и плавно циркулирует, поддерживая жизнь организма, существующего в лютых холодах. Традиция и методы китовой охоты не претерпели особых изменений за две тысячи лет. Кита убивают для того чтобы съесть. Поэтому такая охота разрешена на Чукотке только аборигенам и по квоте: Международная комиссия по промыслу китов разрешила эскимосам добыть семьсот двадцать серых и тридцать гренландских китов за 2013-2018 годы. Однако, например, в Норвегии китов ловят в промышленных объёмах с больших рыболовецких судов.
Начинается всё с расстановки сил: лодки рассредотачиваются по заливу. Когда кто-то заметит кита (а эти люди могут его заметить по малейшим признакам, не говоря уже о том, что кит всплывает над поверхностью воды каждые пять-десять минут, чтобы набрать воздуха), за ним сразу же начинается погоня.
Слышим призывной клич от одной из команд, заметившей кита. Все лодки моментально устремляются к ним. Охотятся современные морзверобои практически так же, как их предки: на небольших лодках, которые легко могут перевернуться от удара хвоста среднего кита. Единственное новшество в этом деле — моторы вместо вёсел. Для охоты нужны определённые инструменты, которые, кажется, вросли в тела китобоев так, что ничто не в силах им помешать: ни погода, ни алкоголь в крови, ни судьба. Гарпуны имеют ту же конструкцию, что и тысячи лет назад: орудия лучше за это время не придумали.
Тем временем мы подплываем к нужному месту: осматриваемся и ждём, когда кит снова покажется. Мгновение — и он появляется вместе с сородичем. Команде нужно выбрать, за каким из них будет идти охота. Решение принято: все устремляются в сторону, где в последний раз был замечен тот самый кит. Ему сегодня явно не повезёт.
Охотой повелевает удача. Морзверобои предугадывают, где кит может появиться в следующий раз. Если он всплывает рядом, и они успевают подплыть в тот момент, когда над водой ещё виден позвоночник гиганта (попасть нужно именно в спинной мозг животного, иначе гарпун для огромного кита — всё равно что укол булавкой), у команды появляется идеальная возможность загарпунить первыми. С первым наконечником гарпуна в ките остаётся и верёвка с привязанным к ней буем: значит, движение кита будет чётко видно на поверхности, и остальным охотникам останется только догнать и добить жертву.
В моей лодке едет вусмерть пьяный охотник, которого все называют Стариком. Он постоянно жалуется, что его зовут так ещё с тех пор, когда он был маленьким мальчиком. Пьяное тело Старика то и дело кидает по лодке, и он чудом не вываливается в ледяную воду. Неожиданно кит всплывает недалеко от нас и довольно высоко поднимается над водой.
Глаза Старика становятся кристально ясными, а взгляд — сосредоточенным. Он с разворота хватает гарпун и делает точный мощный бросок прямо в позвоночник животного!
Человек, который за последние пять минут пятнадцать раз переспрашивал, как меня зовут, и нёс невообразимый пьяный бред, за секунду стал ловким потомственным охотником и полностью взял ситуацию под контроль, как будто все предки одновременно направляли его руку во время броска.
Через два часа могущественный пятнадцатитонный кит после продолжительной агонии всплывёт кверху пузом. В отличие от корриды, кульминация охоты на кита — это её начало, а не конец. Но всё-таки и у здешних тореро, убивающих из необходимости, кровь в жилах может закипать не хуже горячих испанцев. В этом древнем потомственном ремесле явно присутствует элемент шоу — морзверобои в своих родных деревнях считаются героями. Они не красуются на первых полосах газет, их не показывают по телевизору, зато они обеспечивают жителей мясом на всю зиму.
Гарпунят кита по очереди. Охотники настигают животное и загоняют ему в хребет девять-десять гарпунов, к которым привязаны большие буи, позволяющие не только не упустить добычу из вида, но и замедлить её передвижение. С каждым ударом кит становится слабее, но в середине охоты он всё ещё невероятно силён.
Лодку постоянно шатает на волнах, и она буквально подпрыгивает при быстрых перемещениях. Жёстко зафиксировав ноги по бортам, я не отвожу взгляд от видоискателя на камере: жду, когда кит снова всплывёт. Вдруг нашу лодку резко отбрасывает в сторону. До того, как линза камеры покрывается брызгами, я делаю свой лучший, на мой взгляд, кадр с этой охоты: кит ударил хвостом между нами и соседней моторкой. Тут же к нам подплывают другие лодки.
— Ну что, испугалась? — заботливо спрашивают у меня охотники.
Только потом на фотографии я увидела, что вообще случилось. Видимо, наша лодка легко могла перевернуться, и мы бы оказались в ледяной воде. Такой исход событий был бы страшен для меня уже потому, что я бы утопила свои камеры. Но охотники-то камер с собой на охоту не возят, так что боятся они другого. Ледяные воды северных морей чрезвычайно коварны, и охотники не раз становились свидетелями того, как их товарищи погибают в пучине.
Одна лодка выбывает из охоты. Одному из тех, кто сидит в ней, кажется, что только что случившийся эпизод может быть неким знаком — к таким вещам тут прислушиваются.
III
Гигантское величественное животное бьётся в предсмертной агонии, залив бушует, и мы держимся подальше от эпицентра волнения. Затем кит переворачивается кверху брюхом и балансирует на поверхности, как мёртвая аквариумная рыбка.
Мы подплываем к киту, чтобы закрепить его для транспортировки на берег. Охотники вырезают кусок мяса (мантак эск) и съедают в лодке с хлебом и сладким чёрным чаем, пока мы медленно тянем добычу. Попутно они выкидывают в море какую-то еду. Это отнюдь не мусор — таким образом эскимосы благодарят море за удачную охоту.
На берегу нас уже ждёт огромный грузовик. Кита оборачивают медными тросами поперёк длины туловища. Машина газует, и в несколько оборотов троса кит перекатывается на берег. Теперь тушу видно полностью, и становится понятно, откуда взялся в наших сказках образ кита, несущего на себе города. На нём живут миллионы различных организмов — это практически автономная экосистема. Эти маленькие твари надоедают животному, поэтому гигант зачастую заныривает на самое дно моря и чешется о морской песок.
Кита разделают, мясо отвезут в деревню, а остальные части тела оставят на съедение чайкам недалеко от берега. В местечке под названием Инахпак (с эскимосского — место обитания китов) образовалось целое китовое кладбище: здесь догнивают десятки туш, валяются скелеты и отдельные кости. Зачастую в прибрежных посёлках местные жители приходят со своими ножами разделать кита. Они забирают мясо домой — кому сколько нужно. Это бесплатно, поскольку продажа мяса кита в РФ запрещена, оно предназначено только для аборигенов.
От безделья и отсутствия досуга Чукотка, где лимоны стоят 500 рублей и их продают только по две штуки в одну семью, сходит с ума, а морзверобои всегда при работе. Они добывают еду, получают зарплату и, что важно, сохраняют и передают национальные традиции и технологию промысла новому поколению. Возможно, когда совсем пропадёт охота аборигенов, наступит конец огромного культурного пласта народов Арктики.
Любая традиция, какой бы жестокой она ни была, — часть национальной культуры. Возможно, глазам темпераментных испанцев азартное кровопролитие на корриде необходимо так же, как и китовое мясо голодным чукотским ртам. Неслучайно ведь король Испании Хуан Карлос сказал, что тот день, когда Брюссель запретит корриду, станет последним днём пребывания Испании в Евросоюзе.
