В рамках исследования мира российских таксистов самиздат отправляется в Пермь, где встречает одного из самых неразговорчивых представителей профессии, человека-загадку Михаила Честюнина. Вместе с «Ситимобилом» пытаемся разобраться, как в одной жизни можно отслужить в двух армиях, побывать сисадмином и телохранителем одновременно, жить с израильским гражданством в Перми, завести и бросить бизнес, приглядывать за мёртвыми и всё ещё явно что-то недоговаривать.

Михаил рисует карикатуры, вспоминает драки стенка на стенку, бесконечно болеет и не находит ни в чём ничего особенного

К тому моменту, когда мы встретились с Михаилом Честюниным, харизматичным мужчиной лет пятидесяти, он уже перестал работать в такси и перешёл на должность доставщика еды. Не то чтобы доставлять еду ему нравилось больше, чем развозить людей, — просто более близкое знакомство с ним показало, что при его образе жизни иначе и быть не могло. Такси оказалось очередным увлечением Михаила, которое, хоть и было мимолётным, захватило его по-настоящему. Как и многие другие работы и увлечения, абсолютно неожиданные и, казалось бы, никак не связанные между собой. Он нередко ездит по миру, часто бывает в Израиле, так что есть доля везения в том, что нам удалось встретиться в Перми, в обычной блинной в нескольких кварталах от той улицы, на которой он родился и провёл детство.

Честюнин рос в интеллигентной семье, его мама работала учительницей русского языка и литературы, а в доме была большая библиотека, в том числе альбомы и книги по искусству. Жили, правда, в Балатове. Микрорайон, на месте которого когда-то находилась деревня, был построен для рабочих огромного нефтеперерабатывающего завода, расположенного на краю города. В семидесятые у Балатова уже была дурная слава (как, впрочем, почти у всей окраины Перми), и здешнюю атмосферу нельзя было назвать комфортной для ребёнка из учительской семьи. Но Михаил считает, что детство прошло вполне спокойно, по его воспоминаниям, классические столкновения «район на район» в Перми начались только в восьмидесятые.

«Тогда ещё были так называемые казанские моталки, — рассказывает он. — „Моталка“ — это банда, в Советском Союзе они в основном процветали в Казани, поэтому и казанские. Сейчас это, кстати, снова возрождается. Такие криминальные образования подростковые. А у нас насилия не припоминается, целенаправленного или криминального. Или оно просто воспринималось как нечто само собой разумеющееся».

Детство Михаила прошло во дворах на улице Нефтяников, среди построенных для заводчан двухэтажных «сталинок», которые сохранились и по сей день. Он учился в школе с углублённым изучением английского, но особых успехов не достиг, а тому, чего всё же удалось добиться, он, по личному признанию, обязан в первую очередь привитому в семье увлечению литературой и искусством. Сам Михаил считает, что если чем и запомнился одноклассникам, то прежде всего карикатурами, которые он рисовал чуть ли не ежедневно.

«Я был троечником, рисовал ручкой, чтобы быстрее проходили уроки. Многие школьники так делали. Вдохновлялся работами художника Херлуфа Бидструпа. В доме были его печатные издания, и я старался копировать его манеру, а вот сюжеты пытался искать свои. Но его манера мне нравилась. Ещё был французский карикатурист Жан Эффель. Его альбомы я тоже смотрел. Не то чтоб старался подражать, но вдохновлялся».

Сейчас Михаилу пятьдесят один год, но любовь к рисованию у него не ослабла. Она не превратилась ни в профессию, ни в способ заработка, но зато стала отличным хобби.

Михаил и не хотел превращать карикатуры во что-то большее, чем просто увлечение. Насчёт профессии он вообще в школьные годы не задумывался, как-то не приходилось. Здоровье у него было очень слабое, и все летние каникулы Михаил проводил в детских санаториях, пытаясь побороть болезни.

«Пермский климат, — лаконично комментирует он. — Ничего не поделаешь».

Михаил отправляется служить в две армии, охраняет мэра, женится, разводится, меняет пять профессий и возвращается домой

Свою первую в жизни работу Михаил выбрал как будто бы назло собственным недомоганиям и слабостям: в 1980 году, ещё школьником, он с друзьями стал подрабатывать на вокзале Пермь-2 грузчиком при ресторане. Работа была однообразная, тяжёлая и запомнилась ему только тем, что кормили хорошо.

После школы Михаил устроился на Гознак, где печатал конверты и открытки. Оттуда же ушёл в армию. Служить пришлось в Киргизии, где умение рисовать картинки ему в очередной раз пригодилось и помогло обжиться в коллективе. Два года Михаил провёл, занимаясь в основном изготовлением наглядных пособий, стенгазет и прочей агитации и пропаганды. С этой работы он переключался редко, поэтому почти никаких впечатлений от армейской службы у него не осталось. «Что были эти два года, что не было их», — говорит Михаил. Отслужив, он даже вернулся на прежнее место работы, где ничего особо не поменялось. Жизнь шла своим чередом, он ушёл с Гознака и поступил на юрфак местного университета, где без фанатизма попробовал поучиться пару курсов. А потом бросил всё и уехал в Израиль на семнадцать лет.

Это был резкий поворот в его жизни, но тоже не то чтобы неожиданность. Михаил давно знал, что его родословная позволяет осуществить полноценную репатриацию. Её-то он и предпринял в начале девяностых. Взял жену, которую встретил незадолго до переезда, всё с ней обсудил и уехал. Её родители поехали с дочерью, его родители остались в Перми.

Жизнь в Израиле поначалу тоже была размеренной. Михаил работал компьютерным техником, родилась дочь. А потом брак распался. Михаил не особенно вдаётся в подробности, но после расставания его жизнь пошла по непредсказуемой траектории. Он стал выбирать занятия самым неожиданным образом. Вот сидел себе человек, был системным администратором, а потом решил подработать и устроился в телохранители к мэру одного небольшого израильского городка, который нельзя называть.

«Правда, ничего выдающегося в этой работе не было, — оговаривается Честюнин. — Сопровождение на мероприятиях, охрана, контроль приёма посетителей и всё такое».

Острых или опасных для жизни моментов ему за годы службы удалось избежать, и Михаил утверждает, что ничего подобного в работе телохранителя и не подразумевается: если наступает острый момент, значит, до этого всё было сделано плохо. Единственное неспокойное время выпало на период конфликта между его работодателем и одним криминальным семейством. Тогда он с коллегами всерьёз готовился к эксцессам на случай, если из проезжающего автомобиля кинут гранату или откроют огонь. Но тогда даже это он воспринимал просто как рутину.

«В общем, учитывая, что в Израиле я служил в армии, для того уровня, который требовался, я вполне подходил», — походя замечает Михаил, как будто служба в армиях двух стран, российской и затем израильской, — это нечто само собой разумеющееся. Хотя особой разницы он и не заметил: «Везде плюс-минус одно и то же. Но, конечно, больше личной свободы. Там ведь армия, построенная по американскому образцу, где военнослужащие — это прежде всего именно служащие. Там уже никакой творческой самодеятельностью заниматься не приходилось. Просто должность и должность».

Постепенно и это замысловатое сочетание — сисадмин и телохранитель — вошло в повседневный уклад Михаила и, по сути, превратилось в рутину. Так прошло без малого семнадцать лет, а затем он снова бросил всё и опять переехал, но теперь уже обратно, из Израиля в Россию, в Пермь. Сам он объяснил это тем, что вынужден был вернуться к родителям. Его отец на тот момент стал совсем плох, и Михаил решил быть поближе к нему и поддерживать мать. С переездом он снова радикально поменял сферу деятельности: вместо того чтобы продолжать заниматься компьютерами или охранной деятельностью, сначала поработал в продуктовом магазине, а потом стал развивать сеть небольших киосков с хлебом. Почему именно хлебные киоски? Да просто для хорошего настроения!

«Я просто делал то, что нравилось, а торговать хлебом — это приятно: всегда вкусный запах, ты всегда на позитиве».

Михаил меняет хлеб на искусство, вступает в похоронное братство и думает о главном

Михаил считает, что на его характер повлияли две фундаментальных вещи: детство и смерть. Детство потому, что оно было практически потеряно в бесконечных попытках победить слабость и болезнь, и теперь всю жизнь приходится навёрстывать упущенное. А смерть… ну, он просто много её видел. К счастью, не только в силу личных обстоятельств, а по долгу службы:

«Учитывая, что сегодня я занимаюсь еврейскими кладбищами Пермского края, я постоянно вижу, чем кончается жизнь. Вот и весь ответ. Все усилия бессмысленны, если кому-то это интересно. Бессмысленно абсолютно всё, всё кончается, мы просто не знаем, когда это произойдёт».

Михаил, помимо всего прочего, — самоназначенный ответственный за состояние еврейских захоронений. На вопрос о том, как он стал всем этим заниматься, Михаил только смеётся: «Как еврей попадает в синагогу? Заходит, и всё».

Пермская синагога стоит в самом центре города — приметный памятник архитектуры, двухэтажный особняк, возведённый в 1913 году по инициативе местной еврейской общины. Эта община функционирует в Перми уже 170 лет, с 1850 года. Изначально её основу составляли солдаты-кантонисты (поэтому и синагога, на месте которой до тринадцатого года был молельный дом, называлась солдатской), а после реформ Александра II община приросла теми, кто имел право жить за чертой осёдлости, в основном ремесленников и врачей.

Начиная с 1903 года евреи приезжали в Пермь из западных областей империи. Многие из них не просто основали тут своё дело, но и прославились на весь мир. Михаил изучал историю общины, и она ему хорошо известна. Он сходу вспоминает, например, владельцев «Триумфа», первого кинотеатра в Перми, и не обходит вниманием тот факт, что основатель компании Metro-Goldwyn-Mayer — сын бондаря из Пермского края.

«В общем, — резюмирует Михаил, — много отсюда вышло интересных личностей. Я сделал вывод, что в Перми на удивление мало национализма. Здесь национализм не выходит наружу и не педалируется, и для меня в этом есть немалая ценность нашего города. Пермь одинаково принимает и грузин, и киргизов, и азербайджанцев. Я в связи с этим вспомнил, что у нас в детстве была такая присказка: „Хохол татарина жидом ругал“. Во дворах это, конечно, было, и меня жидёнком называли, но это не носило унижающего характера. Вот Марат — татарин, Лёша — русский, Миша — еврей, это то, что есть, и никто не хуже и не лучше других в связи с этим».

Еврейская община Перми быстро приняла Михаила, и он сразу стал помощником главного раввина по административной работе — неофициально, на общественных началах. Одновременно с этим он держал прямо в синагоге небольшой магазин: торговал религиозной атрибутикой, кошерной пищей и разными сопутствующими товарами.

В пермской арт-среде, кстати, известна история Анатолия Краева, наивного художника, который однажды вышел из психиатрической лечебницы и в приступе депрессии брёл по городу, намереваясь зайти в «Букинист». Когда он проходил мимо синагоги, началась страшная метель, и Краев предпочёл укрыться в здании, как раз в еврейской лавке. Там лавочник неожиданно подарил ему брелок со звездой Давида, и на художника это произвело такое впечатление, что, выйдя из синагоги, он отправился не в «Букинист», а в художественный магазин, где купил краски, — и впервые за долгое время начал рисовать.

Неизвестно, был ли этим лавочником Михаил (он, во всяком случае, об этом умалчивает), но хочется верить, что да. Всё-таки он вовсе не чужд пермской арт-среды. Знакомство с местными карикатуристами свело его с молодыми художниками других жанров, в том числе с портретистом Андреем Пикаловым. У Михаила даже было около десятка работ авторства Пикалова. В те времена, когда Честюнин держал одну из хлебных лавок на Комсомольском проспекте (главной улице города), художники часто проходили мимо, а он менял работы на хот-доги. Даже начал собирать коллекцию, но она состояла, собственно, только из работ Пикалова, потому что никто, кроме него, не хотел ничего менять на еду. Впрочем, и тот десяток работ уже утрачен: Михаил отдал их кому-то на хранение, да так и не получил обратно.

Магазинчик при синагоге, однако, довольно быстро закрылся, а волонтёрский порыв и желание помогать общине у Михаила сохранилось. И он предложил свои услуги по уходу за кладбищами.

В Перми еврейские сектора есть почти на каждом кладбище: на Егошихе, на Северном, на Южном, на Липовой горе, на Верхнемуллинском… Последнее вообще находилось на месте скотомогильника, рядом с которым построили дома, но на этой мрачной территории Михаилу работать не пришлось. В основном ему доставались обязанности по уборке Южного и Егошихинского кладбищ. Егошихинское кладбище — историческое, его территория особо охраняется властями города, а рассматривать его старые надгробия можно бесконечно. В особенности это касается как раз еврейского сектора. Во-первых, он всегда более ухожен, чем прочие. Дело не только в стараниях Михаила, но и в традиции: трава на еврейских могилах всегда выкашивается, а приносить на них цветы, венки и тем более разные продукты не принято, поэтому там всегда чистота.

Во-вторых, любая еврейская могила — это история, которую можно прочитать, если знать символику надгробий. Например, птица, кормящая птенца, говорит о добрых качествах покойного, сломанную свечу или цветок изображают на надгробии невинной души, менора — символ женского благочестия и так далее. Для Честюнина еврейское кладбище было понятным и легко считывалось — он вообще довольно глубоко вник в локальную еврейскую традицию.

«Давайте начнём с основ, — поясняет Михаил. — Любой еврей может быть раввином, если он достаточно умён для того, чтобы отвечать на все еврейские вопросы. Если вам нужно это счастье, конечно. Если вы умный, то будьте раввином сами, как говорится. Я решил в это не уходить. На сегодняшний день я минимально соблюдаю традицию. У нас ведь главный вопрос — не «веришь или нет», а «соблюдаешь или нет». Вот я не соблюдаю. Это не доставляет мне радости, но так я решил на данный момент».

Тем не менее роль простого дворника и даже куратора кладбища Михаила тоже не устраивала. Он настолько проникся деятельностью местной общины, что дошёл до участия в похоронном братстве. В каждой общине есть такое братство добровольцев, которые проходят обучение, чтобы заботиться об умерших, при жизни пожелавших быть похороненными по традиционному обряду. Подготовка к погребению, которым занимаются представители похоронного братства, — это сложная система, которая включает в себя в первую очередь ритуальное омовение (тагара). Покойного нужно омыть тёплой водой с головы до ног, а затем окунуть в специальный ритуальный резервуар — микву. После этого покойному расчёсывают волосы, закутывают его в белый саван, помещают в простой гроб, а на глаза кладут небольшое количество земли или глиняные черепки.

Михаил проделывал всё это не раз. Несмотря на то что сейчас он отошёл от деятельности общины, он всё ещё не отказывается, если у кого-то возникает необходимость омыть и подготовить покойника по традиционному обряду.

«Иногда приходится, — сухо говорит он. — Нас изредка вызывают, и мы делаем то, что должны».

Михаил просто хочет сидеть на кухне и пить чай, познать пермский баухаус и уехать в Японию

Связи с общиной Михаил ослабил не столько по своему желанию, сколько по объективным причинам: несколько лет назад он снова уезжал в Израиль, но без приключений, просто работал там в супермаркете.

«Может, я и дальше буду такой полувахтой ездить, тут жить, там жить, — рассуждает Михаил. — Я в любой момент могу съездить пожить и вернуться обратно, просто мне не хотелось бы себя связывать. Мне нравится ощущение существующей возможности, её ведь при этом необязательно реализовывать».

В очередной раз вернувшись из Израиля в Пермь, он устроился на работу в такси и, поработав там месяца два, перешёл на должность доставщика суши и пиццы. Всё-таки Михаил больше привык заниматься делами, которые приносят умиротворение, вроде продажи хлеба или доставки вкусной еды.

Работа с людьми в такси предполагала общение, и, несмотря на то, что в итоге Михаил предпочёл коробку пиццы живому пассажиру, за время работы в такси он умудрялся находить общий язык буквально со всеми, потому что, как он выражается, «творчески обработал подход к клиенту, вспомнив опыт в торговле».

«Для купирования негатива я всех женщин вне зависимости от возраста называл „юная леди“, а всех мужчин — „джентльмен“. А ещё в машине играл Моцарт. Почему Моцарт? Я прослушал много классики и остановился на том, что Моцарт заходит легче всего: он максимально универсальный и максимально ненапрягающий, при этом, безусловно, гениальный. Ну, и плюс приходилось работать по несколько часов, а он идеален как музыка, которая не отвлекает и не даёт сильно от неё устать. Рекомендую всем».

В работе в такси для Михаила был и ещё один несомненный плюс — развозя клиентов, он мог изучать Пермь с неожиданных сторон и узнавать о родном городе то, чего раньше не замечал. Интерес к городу у Честюнина был всегда, а мнение по поводу сегодняшнего городского устройства ему трудно держать в себе: слишком уж наболело:

«Жалко, что Пермь атмосферу потеряла, но это российская проблема, когда начали старые деревянные строения сносить бездумно. То, что убито здесь, уже никогда не будет возвращено. Та же культура русских наличников деревянных — это же была громаднейшая культура, а теперь их нигде особо не увидишь. Похоже, это неостановимый процесс. Но на удивление в Перми осталась пара зданий прекрасного стиля баухаус. В России не хотят замечать их, потому что придётся то или иное здание баухауса объявлять памятником архитектуры, а после этого его не снести, ухаживать за ним и так далее. Вообще, город меняется непропорционально и некрасиво».

Сегодня о наследии баухауса в городе действительно знают разве что исследователи и городские активисты. И ещё люди с таким необычайно широким кругозором, как Михаил Честюнин. Люди, которые могут от обсуждения конструктивистской архитектуры внезапно перейти к обсуждению глассажа:

«Не знаю, откуда у меня взялось это увлечение. Глассаж — это искусство полировки обуви. Смысл в том, что на обувь наносится специальный состав, а потом она полируется. Причём кожу перед этим надо обработать, а обувь потом служит дольше. Во-первых, это красиво. Она блестит! Во-вторых, вместо того чтоб жене новые сапоги покупать, их можно обработать за пару часов, и всё. Понятно, что она всё равно новые захочет, но уже спустя большее время».

Конечно, это хобби довольно мимолётное. Для Михаила как для человека увлекающегося это в порядке вещей. Он выстроил свою жизнь так, что может позволить себе увлечься чем угодно странным, найти на это время и получить от этого удовольствие, устать, а потом искать дальше:

«Сейчас я нахожусь в очень комфортной ситуации и делаю то, что хочется. Меня не напрягает ни работа с людьми, ни работа без людей. Ну, есть, конечно, свой предел у всего. Может, в перспективе в Японию поеду. Интерес к ней у меня был давно. Я не думаю, что доставка суши в Перми сильно отличается от доставки пиццы в Японии. Так что почему б и не пожить там немного? Главное, японский подучить. К тому же в любой стране всегда работает старое эмигрантские правило „не надо понимать — просто принимай“».

Один из немногих вопросов, которые ставят Честюнина в тупик, — вопрос о том, может ли он выбрать занятие, которое ему наиболее по душе, так, чтобы одно — и на всю жизнь. Если это касается работы, то ответа у него нет. А вот если речь о свободном времени, то единственное, чего ему по-настоящему хочется, так это сидеть на кухне и пить чай. Почему бы и нет? Япония — страна, отлично подходящая для чайных церемоний.

Над фильмом работали:

Режиссёр: Клим Амельченко
Оператор-постановщик: Анатолий Наймушинв
Исполнительные продюсеры: Валерия Давыдова, Егор Мостовщиков
Продюсер: Павел Сенюкевич
Ассистент: Максим Скрябин
Звукорежиссёры: Сергей Слободин, Фёдор Балашов
Режиссёр монтажа: Василий Мостовщиков
Цветокоррекция: Миша Денисов