Второй выпуск нашего небольшого сериала рассказов от первого лица про состояние отечественной психиатрии. Выпуск номер один читайте здесь. Мы уже не один раз писали о том, что такое российская медицина и как она выглядит. Степан Сердюков рассказывал, как в электричке он вступился за девушек, а ему распороли лицо розочкой, и как он поехал в больницу, где врач не мог найти свой хирургический набор. Мы публиковали письмо нашего читателя, которому с матом вырезали абсцесс брюшной полости. Наконец, мы раскопали истории советских граждан и того, как они сходили с ума. Теперь мы публикуем рассказы очевидцев, которые по разным причинам в своё время стали пациентами российских психиатрических больниц.
История Дмитрия, двадцать пять лет
Шизоаффективное расстройство
Убийца в «Мастере и Маргарите» — Бригада санитаров и насильный увоз в больницу — Недобровольное согласие на добровольное лечение — Распорядок дня психиатрической больницы — семьдесят два человека на шесть палат — Большинство здесь из-за проблем с роднёй — Чувство юмора врачей
Двое санитаров завели меня в тесную комнату, прозвучала команда «Крути его!», и меня стали вязать. Я боролся с ними три-пять минут, но их было двое, и они явно оказались сильнее меня. Это был 2012 год, я ещё учился в вузе на юриста на последнем курсе. Увлекался всем понемногу: музыкой, книгами, кино, встречался с друзьями. Обычный молодой человек, проще говоря. И психотерапия появилась в моей жизни неожиданно, как убийца у Булгакова в «Мастере и Маргарите».
Новый 2012 год я отмечал с друзьями. Всё прошло отлично, весёлая компания, увлекательные разговоры, гитара и прочее. Второго января я вернулся к маме домой в область. Третьего числа убирался у неё весь день, пока она была на работе. У меня была гиперактивность, мне хотелось всё время что-то делать, не сидеть на месте. Я убирался на кухне и у себя в комнате, жёг много индийских благовоний и громко слушал электронную музыку. В итоге мама, придя с работы, стала со мной ругаться, что я вытащил всю посуду на кухне и расставил её по-своему. Почти полночи я не спал, а утром собирался поехать обратно в Москву, встречаться с друзьями, мы с ними уже договорились. И это встретило ярый протест со стороны мамы.
Мама поставила мне ультиматум: либо мы едем к врачу-терапевту, потому что у меня было в тот момент высокое давление, примерно сто семьдесят на сто двадцать, и частый пульс, или я остаюсь дома. Я выбрал врача — надеялся, что ничего страшного, и меня отпустят вовремя, чтобы я успел везде побывать.
Мы приехали в районную поликлинику № 40, там был только дежурный терапевт, но не было невропатолога. Так как у меня лёгкая форма ДЦП, то меня бы с таким давлением отправили к нему, но его не было. Поэтому терапевт после осмотра направил нас в Крылатское, в Москву, по месту моей прописки, в работающую поликлинику к невропатологу. Тот сначала долго разговаривал со мной, потом с мамой, потом с нами обоими. Потом вызвал бригаду врачей, я так понял, это была скорая помощь.
Врачи как-то неестественно затягивали время, меня это начало раздражать, я высказывал недовольство происходящим, мне не нравилось больничное освещение и то, что со мной обращаются, как с маленьким. И так далее, и тому подобное. Я просто хотел побыстрее оттуда уехать, в пять часов у меня была назначена встреча с друзьями. Но через час разговоров врачи вызвали санитаров, крепких мужиков. И всё так было ловко обставлено, что я не догадался даже! Их последняя манипуляция была в том, что они сказали мне, что идут делать моей маме укол от давления — и нас отпустят. Я не помню всё, что они мне говорили, но я уже был согласен почти на всё, чтобы уйти оттуда как можно скорее. Меня скрутили и отвезли в ПБ № 14 на Кантемировской. Так я и оказался в психиатрической больнице.
У нас всё ещё можно отправить человека в психушку, если родственники на это согласны. В первые пару дней в больнице мне дали подписать бумажку о добровольном лечении. И неизвестно, чем бы меня обкололи, если бы я не подписал их. Первое время я думал, что это всё случайность, что врачи это поймут и отпустят меня. Но праздники заканчивались, а я всё ещё был в больнице. Пришлось звонить на работу и выдумывать оправдания. У меня был телефон: во время посещения родители привезли мне мой мобильный, потом, через неделю, привезли его вновь, и я его скрытно оставил. Правда, заряжать его было негде, так что приходилось его выключать постоянно, использовать только СМС и прятать в укромном месте. Я прятал его в пачке из-под салфеток. Подозреваю, что такие ограничения, вроде запрета на телефоны, существуют ради того, чтобы совсем уж неадекватные люди не звонили куда попадя с заявлениями о бомбах и прочем. Вспомните «Мастера и Маргариту»: «С вами говорит поэт Бездомный из сумасшедшего дома».
Меня практически сразу стали пичкать препаратами, а мне становилось от них только хуже. Хорошо, что их было всего два: рисполепт и циклодол. Первичный диагноз мне не говорили. Я потом уже подсмотрел его в рецептах на лекарства: по МКБ-10 он обозначается как F 25.21 — шизоаффективное расстройство. Большинство психиатров говорят, что есть случаи полного излечения.
Меня практически сразу стали пичкать препаратами, а мне становилось от них только хуже.
Три недели я пролежал в «остром» отделении, где не выпускали на улицу, ты постоянно был обязан находиться на глазах у медперсонала. Днём можно было читать, что практически стало нереальным из-за потери концентрации внимания. Оставались только шахматы, нарды или разговоры с больными. Все гаджеты отняли в приёмном отделении, одежду тоже забрали и выдавали разноцветную клетчатую пижаму. Подъём в шесть утра, завтрак в девять, потом приём таблеток и процедуры, обследования или занятия йогой. Те, кто этим не занят, остаются в отделении. В час обед, после — дневной приём лекарств и тихий час. В четыре часа полдник, в шесть — ужин и вечерние лекарства. А затем — свободное время до отбоя в десять. Вечером перед сном некоторым делали уколы.
Связь с родными — по телефону в отделении три раза в неделю, по часу на всех пациентов, коих, к слову, семьдесят два человека на шесть палат. Также было время для встреч с близкими: понедельник, четверг, суббота, в будни — два часа после обеда; в выходной — три часа после завтрака. Пациентами этого отделения были исключительно мужчины, были также отделения только для женщин, но их совместное пребывание ограничивалось.
В конце января меня перевели в санаторное отделение, где было в два раза меньше народу и смешанный состав пациентов, мужчины и женщины. То есть палаты раздельные — мужские и женские — но холл, комната отдыха и столовая общие. Ещё в санаторном отделении четыре раза в сутки всем выдавали кипяток. В остром отделении, чтобы получить кипяток, некоторые пациенты участвовали в уборке отделения и помощи на пищеблоке.
Возраст пациентов в больнице различный. Из семидесяти двух больных было пять-шесть человек до двадцати пяти, трое старше семидесяти, и остальные между этих возрастов. Заболевания разные: шизофрения, расстройство личности, депрессии, раздвоение личности, шизоаффективное расстройство и прочее. Я общался с людьми из своих палат и с людьми своей возрастной группы. Люди совсем разные: студенты, клерки, пенсионеры, простые рабочие. Большинство из них попадают в больницу из-за конфликта с родственниками. Совсем слетевших с катушек пациентов я видел разве что человек трёх: замкнутые в себе , один из них постоянно что-то несвязно бормотал и ходил по отделению. Другой — старичок, который, похоже, был уже болен Альцгеймером. А третий — мужчина средних лет, который каждое утро просыпался и спрашивал у соседа по палате, как его самого зовут, откуда он, какое сегодня число. Полная потеря памяти. Об остальных же чего-то такого из ряда вон выходящего сказать не могу. Вели себя, как обычные люди, старались никому не досаждать и сделать так, чтобы им тоже было комфортно.
«Как ты себя чувствуешь?» — «Хорошо» — «Это потому, что ты под лекарствами…»
Было два экстраординарных случая. Как-то в остром отделении пациент проглотил пять-шесть таблеток циклодола разом и получил эпилептический припадок. Непонятно, правда, как он смог столько таблеток накопить, потому что приём препаратов происходит под контролем персонала. А второй случай произошёл со мной. Пациент Витя, находясь уже в санаторном отделении, попал ко мне в палату и решил подружиться со мной, но был очень навязчив. Я пытался как-то оградиться от него, но он бегал за мной, как хвост, а однажды преследовал меня сначала по лестнице, а потом пытался напугать на улице. Я на него пожаловался персоналу, и его перевели в другую палату.
В санаторном отделении я уже стал задумываться над тем, что я успею приступить к диплому, но работоспособное состояние всё ещё не возвращалось. Правда, появились послабления в режиме, стало можно ходить гулять по территории и записаться на занятия по йоге. Я посетил только два занятия, на большее не хватило желания. Да и какие там желания в больнице? Выписаться поскорее бы, и всё. Через пару недель в санаторном врач разрешил «уходить в отпуск домой», то есть ты уезжал на шесть дней домой, на седьмой ты приезжал за лекарствами, забирал их и уезжал обратно. Выписали меня только двадцать первого марта, почти через три месяца.
Но двадцать третьего марта мама меня привезла снова.
И всё началось по второму кругу, только вокруг другие люди и другое отделение. Конец всей этой истории наступил четырнадцатого июня. Мне снова дали выписку, и я поехал вставать на учёт в ПНД № 2. Сейчас прошло два года после инцидента третьего января, новых приступов не было и, я надеюсь, больше не будет. Но на данный момент, после двух лет терапии, мой лечащий врач совместно с главврачом ПНД № 2 не взяли на себя ответственность закончить медикаментозное лечение, ссылаясь на то, что прошло ещё недостаточное количество времени.
Мой лечащий врач даже шутит: «Как ты себя чувствуешь?» — «Хорошо» — «Это потому, что ты под лекарствами…»
