Эту патриотическую и армейскую ту самую историю нам рассказывает наш читатель Артём Хряков: БАМ, говно, смрад, валенки в солидоле, белая горячка, самодельная виселица. Артём в своё время закончил ГИТИС и уже более двадцати лет занимается сценарной работой, в 2011 году был назван одним из самых востребованных сценаристов на отечественном TV, среди прочего Хряков был автором «Улиц разбитых фонарей» и «Ментов». Это очень круто! Артём, спасибо вам большое! Дорогой читатель, не забывай, что мы ведём постоянный сбор ваших самых диких и невероятных тех самых историй, потому что только там можно узнать всю правду о нашей планете. Ждём письмо!
Перевезли нас, «молодых» солдат, только что принявших присягу, с базы у посёлка Дипкун, на трассу, на самый БАМ. Двести пятьдесят километров в глубину грандиозных болот, в палаточное расположение механизированного батальона. Высадили из ПРМа в пять утра, и два оставшихся до батальонного подъёма часа мы простояли, как овцы, в штабной палатке вокруг печки. Стояли неподвижно, каждой клеточкой своих тел ощущая минус сорок мороза за тонкой опилочной стенкой.
Вывели на развод.
Вместо солдат в сапогах и шинелях я увидел выбирающиеся на плац толпы невероятно грязных чудовищ в грязных валенках, чёрных ватных штанах и бесформенных чёрных куртках. Штабной взвод состоял из двух человек. Минут через пять к ним присоединился третий, капитан роты взрывников товарищ Лисица, исполняющий обязанности командира батальона, — царь, Бог и абсолютный хозяин всего сущего в радиусе ста километров.
На БАМе свирепствовала желтуха, выкосившая в отдельных железнодорожных строительных батальонах до двух третей командирского состава. Я, естественно, об этом не знал, как и о том, что лучшим профилактическим средством от гепатита БАМовские офицеры считали спирт. Достать на трассе водку нельзя было ни за какие деньги — наверное, поэтому спирт лился ручьями.
Капитан Лисица вынес из штаба табуретку и моток верёвки. Затем отомкнул дровяную пристройку, где хранились дрова для штабной печки, и вывел наружу здоровенного парня ярко выраженной азиатской наружности. Парень был гол по пояс, руки скручены за спиной проволокой, и он был пьян — перегарный дух накрыл плац, как одеялом.
Капитан Лисица, скомандовав: «Батальон, смирно!», развернул мятую бумажку, вынутую из кармана галифе, и невыразительной скороговоркой зачитал приказ: «…за невыполнение поставленной боевой задачи, систематическое нарушение уставной дисциплины, неуставные взаимоотношения, оскорбления словом и действием командира ефрейтор Гыныков Бекдурды приговаривается к высшей мере наказания через повешение».
Лисица сложил бумажку и полез, срываясь, на табуретку. Примерно четыреста молодых мужчин в свете шестидесятисвечевой лампочки, освещавшей вход в штаб, застыв, смотрели, как небритый офицер в такой же чёрной, бесформенной, вымазанной маслом и солидолом «бамовке», отличающейся только замурзанными офицерскими погонами, прилаживает петлю на несущей стропилине.
Больше всего меня поразила — и до сих пор поражает — моя реакция на происходящее. Я совершенно не удивился. Значит, думал я, у них тут так. Такая, значит, тут военная служба.
Покончив с верёвкой, Лисица спрыгнул с табуретки и, кряхтя, стал подсаживать на неё Бердукды. Ефрейтор заревел, повалился в ноги капитану. Крупные, как виноградины, слёзы покатились по грязным щекам: «Капитана! Не буду! Больжя не буду! Мамком кланусь! Мамочком!»
Выдержав воспитательных пять минут, Лисица патетически воскликнул: «Дай честное слово советского бойца, что больше не будешь!» «Совесська! Мамочком скажет — чессным, да!» — проревел боец.
Лисица, ещё раз показав подчинённым бумагу, порвал её, выразительно подняв над головой. «Развод окончен! — крикнул он. — Роты, принять пополнение… — он указал на нас, — …и после завтрака приступить к выполнению дневного задания! Шагом марш!»
Роты, некоторые по десять человек, нестройно зашаркали на месте заляпанными солидолом валенками. Лисица зашёл в штаб, с треском захлопнул за собой щелястую дверь.
Мои недавние попутчики в новеньких шинелях побрели каждый за своей кучкой чёрных чудовищ. Ко мне, на ходу натягивая «бамовку», подошёл висельник Гыныков. Перегаром несло от него ещё сильнее. Одной рукой размазывая слёзы и сопли по щекам, другой делал приглашающие жесты: «Палатка идём! Грецца — тепло! Ты моя сержанта давай. Валенки тебе давай!» Я развернулся и пошёл за помилованным в глубину лагеря.
Вечером в наше расположение из соседнего (в пятидесяти километрах) батальона Дзюбенко, взрывая танкеткой непроходимые сугробы, приехали зам по тылу и врач. Диагностировав у Лисицы белую горячку, увезли капитана в Тынду, в госпиталь. Оттуда, по слухам, он был переведён в общевойсковую дальневосточную дурку, располагавшуюся за хребтом Сихотэ-Алиня в Приморье.
Обо всём этом я узнал позже. Тогда мне было не до Лисицы. Заканчивался январь 1980 года, и я начинал отдавать долг Родине.
