На словах ты Лев Толстой

Имя пророка, ещё недавно жившего в России, известно всякому школьнику от Краснодара до Камчатки, но почти ни один из них не знает, о чём тот проповедовал. Угрожавший власти самого царя анархист, преданный анафеме истово верующий, пропагандировавший пацифизм военный, отрицавший брак отец тринадцати детей и проповедовавший аскезу аристократ известен большинству людей в России просто как «великий русский писатель». Своими радикальными взглядами Лев Толстой опередил время настолько, что даже сегодня, спустя более чем сто лет после его смерти, хочется сказать: уоу, уоу, граф, полегче! Но больше «нет пророка в своём отечестве», и сказать это некому.

Если бы Лев Николаевич Толстой умер в пятьдесят лет — это не изменило бы его славы среди людей: к этому возрасту он не только нажил ораву детей, но и написал два своих самых известных романа, которыми ежегодно замучивают миллионы школьников и которые читают во всём мире. Однако он не только не умер после этого, но и успел отказаться от своих достижений и разработать революционную даже для нашего сегодняшнего сознания концепцию true христианской жизни. В отличие от многих теоретиков, он старался воплотить свои идеалы в жизнь и породил волну толстовства, которая добралась до Индии и превратилась в непротивление Махатмы Ганди. Идеи, которые он отточил на станке своего дотошного ума, просты, лаконичны и — как и всё, что мы любим, — уже готовы к употреблению.

Перед вами жизнь человека, который не считал литературу своим главным достижением.

Когда Льву Толстому был год от роду, он лишился матери, в девять — потерял отца. Находясь на попечении дальних родственников, Лев познавал законы аристократической жизни. Во время своих путешествий по тёткам четырнадцатилетний граф впервые познал прелести любви: старшие братья отвели его в бордель, находившийся через дорогу от церкви. После того как Лев впервые справил плотскую нужду, он сел на край кровати и горько заплакал — так у особо страстных натур проявляется посткоитальная депрессия. Единственным его близким другом был старший брат Николай, с которого он брал пример, в том числе, и пытаясь отучиться в университете. Во времена учёбы Толстой впервые попробовал себя в качестве писателя и начал в подражание Бенджамину Франклину писать дневник, который сопровождал его до самых последних дней. Горе-студента, судя по записям, интересовали две совершенно противоположные вещи: самосовершенствование и кутёж. Совершенствование он связывал с обучением и поиском ответов на вечные вопросы вроде того, что такое добро и зло. Кутёж выглядел как бесконечные хмельные похождения, в результате которых он попал в больницу с венерическим недугом (где и стал вести свой дневник). Не выдержав скуки студенчества, Толстой сначала бросил учёбу на юридическом, а потом и на историческом факультете — и принял решение податься в военные, опять же, вслед за старшим братом. В то время Россию, как и всегда, волновали Чечня и Крым, и первым делом Лев Николаевич попал в горячую точку на Кавказе. Прослужил два года, участвовал в стычках с горцами и заработал право на георгиевский крест, который добровольно уступил сослуживцу, солдату простого происхождения — Толстой считал, что облегчение условий службы сослуживца стоит выше тщеславия. В армии Толстому было скучно, когда не приходилось воевать и совершать партизанские вылазки. Так что он приобщался к солдатской жизни классическим образом: начал пить и играть в карты.

В карты граф играл страстно и, конечно же, часто проигрывал. Однажды он написал в дневнике:

Он проиграл своё родовое поместье, а вместе с ним и всё, что осталось в память о его родителях и детстве. Со временем он сумел вернуть себе Ясную Поляну, однако от дома, в котором он вырос, остался один только небольшой мемориальный камень. После Кавказа Толстого перевели в Крым, где в то время бушевала очередная война с турками. Крымская война оказалась гораздо горячее, и он впервые столкнулся с непрекращающейся артиллерийской канонадой, многочисленными смертями и множеством искалеченных тел. Запах пороха, вид крови и оборона Севастополя пробудили в Толстом литературный инстинкт, и он стал своего рода первооткрывателем военной гонзо-журналистики. В своих «Севастопольских рассказах» он честно рапортует с места сражения, не романтизирует и не украшает ничего и делает это так, как никто ранее. Первый рассказ получился настолько хорошим и идеологически верным, что снискал одобрение и восторги монарха: Толстого тут же заметили, начали переводить его на иностранные языки и позвали делать карьеру в Петербург.

Второй и третий рассказы из крымской трилогии не вызвали такой похвалы света, потому что в них Толстой уже начинает отходить от патриотического пафоса и склоняется к тому, что война — это ужасное, бессмысленное и кровавое месиво, которое вовсе никому не нужно. Его волнует, в какое состояние впадают солдаты, сколько злобы появляется в вообще-то добрых молодых людях, как они каннибальски радуются, когда их снаряд разносит таких же, как они, в общем-то, нормальных ребят в мясные клочья. В Крыму началась не только литературная карьера Толстого, но и его антивоенная и антигосударственная линия. Участвуя в кровопролитных сражениях бок о бок с другими солдатами, Толстой пережил все ужасы войны, которые описал в своих рассказах. Наблюдая жестокость, с которой люди убивали друг друга и погибали, и осознавая, как легко командованием отдаются распоряжения, молодой писатель увидел не только бесчеловечность частной ситуации, но и болезнь общественной системы, в которой весь этот кошмар не только оправдывается «благом государства», но и благословляется церковью.

Параллельно с жестокостями к «врагам государства» Толстой обнаружил ту же бесчеловечность и по отношению к своим собственным гражданам. Участвуя в 1866 году в военно-полевом суде, он защищал ротного писаря, который, будучи пьяным, нарушил субординацию и ударил офицера. Толстой пытался доказать, что писарь был невменяем, однако чиновники поставили субординацию и систему выше человеческой жизни — писаря приговорили и расстреляли. Государство убивает врагов, пожирает своих детей и ни до кого в частности ему нет дела. Толстой с отвращением обнаружил, что он сам часть этой преступной системы.

«Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство... Не было преступления, которого бы я не совершил, и за всё это меня хвалили, считали и считают мои сверстники сравнительно нравственным человеком».

В ноябре 1856 года граф в звании поручика навсегда оставил военную службу.

Получив славу литератора после первого же своего рассказа, прибывший в Петербург Толстой попал в светское общество. В XIX веке в империи набирало силы недовольство сложившимся политическим устройством: у Царя слишком много власти, а крестьян всё-таки нужно раскрепостить и сделать людьми. В интеллектуальном смысле это недовольство возглавляли писатели и поэты. Критика царя и политики государства могла стоить свободы и жизни: самых известных и выдающихся недовольных просто отправляли в ссылку, как Пушкина и Лермонтова. Толстой примкнул к петербургскому кружку писателей, куда его ввёл Тургенев. Он описывал молодого подающего надежды графа так: «Милый и замечательный человек… Хоть он за дикую ревность и упорство буйволообразное получил от меня название Троглодит».

Писатели того времени были достаточно обеспеченными людьми и могли позволить себе жить на широкую ногу, однако все они без исключения по своему социальному статусу были на несколько голов ниже графа Толстого. В то время самым ожесточённым вопросом были земельная реформа и отмена крепостного права: все либералы высказывались «за» и на словах нападали на правящий класс и аристократов. У Толстого были и земля, и триста крестьянских душ, так что, в отличие от остальных писателей, он принимал всё совсем близко к сердцу, разрываясь между двумя точками зрения. Кроме того Толстой принадлежал к высшему свету за счёт происхождения и даже был вхож в царский дворец. Он принадлежал одновременно и к интеллигентам-либералам, жаждущим перемен, и к богатым аристократам, желающим всё оставить как есть.

Толстого уже тогда мучил вопрос: почему должно быть так несправедливо, что где-то люди гибнут от голода без куска хлеба, в то время как аристократы кормят собак осетриной и икрой. Почему помещик может замордовать своих крестьян, и его только похвалят за строгость и хозяйственность? Почему вообще один человек может иметь право лишать жизни другого? В своё время от чиновничества его спасла непримиримая позиция: когда его поставили мировым посредником, он принимал все решения в пользу крестьян, а не дворян, и очевидно не соответствовал конъюнктурному духу:

Он начинает писать короткие работы, заряженные критикой жизни помещиков и сочувствием к мужикам.

В своём собственном имении Ясная Поляна Толстой воплощал на практике некоторые из своих задумок, желая изменить существующий уклад жизни и подать пример другим аристократам. В 1859 году он открыл в имении первую школу для детей крестьян и начал разрабатывать свою собственную педагогическую систему, противоположную в своих принципах доминировавшей на тот момент немецкой системе воспитания детей, в которой акцент ставился на дисциплину, подчинение и наказание. Толстой написал десяток статей по педагогике, в которых настаивает на том, что обучение детей должно быть свободным, интересным, наглядным и развивать не послушание, а самостоятельное мышление, индивидуальность и интерес к миру.

Ближе к тридцати годам Толстой совершил основательное и частично пешее путешествие по Европе, которая оставила его равнодушным даже произвела неприятное впечатление. Особо он выделял Францию с непонятным и неприятным для него культом Наполеона и публичными казнями.

«Так, в бытность мою в Париже, вид смертной казни обличил мне шаткость моего суеверия прогресса. Когда я увидал, как голова отделилась от тела, и то, и другое врозь застучало в ящике, я понял — не умом, а всем существом — что никакие теории разумности существующего и прогресса не могут оправдать этого поступка и что если бы все люди в мире, по каким бы то ни было теориям, с сотворения мира, находили, что это — я знаю, что это не нужно, что это дурно и что поэтому судья тому, что хорошо и нужно, не то, что говорят и делают люди, и не прогресс, а я со своим сердцем».

В путешествиях по Европе у него на руках от туберкулёза умер брат Николай. Толстой стал круглым сиротой и принял решение создать собственную семью и удалиться в имение. Всё это время он пишет, однако салонная слава литератора ему ни к чему. Также ни к чему и жизнь в Петербурге и Москве, которую он описывает так:

«Вонь, камни, роскошь, нищета. Разврат. Собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию. И пируют. Народу больше нечего делать, как, пользуясь страстями этих людей, выманивать у них назад награбленное»

Тридцатичетырёхлетний Толстой выбрал себе в жёны восемнадцатилетнюю Софью Берс, чистую и страстную поклонницу из хорошей семьи. Ещё до женитьбы Лев заставил невесту прочесть его дневники, в которых описаны все его половые похождения, венерические заболевания и душевные метания: так он полностью раскрылся девушке и предложил ей осознанный выбор — принять или не принять в мужья человека с такими мрачными терзаниями, как у него. Софья с одиннадцати лет была знакома с Толстым, читала всё, что могла достать из им написанного, и была влюблена в него как в человека и писателя. Она согласилась, и после скорой свадьбы молодые отправились в Ясную Поляну на поезде, в котором по настоянию Толстого и произошёл первый супружеский секс — что задало довольно странную ноту их браку с учётом особой символики железной дороги в произведениях Льва Николаевича.

Лев и Софья Толстые произвели на свет тринадцать детей и в совместной работе создали больше шести сотен персонажей и два самых известных романа Толстого — «Войну и мир» и «Анну Каренину». Брак оказался очень плодотворным временем для семьи: Толстой стал самым известным и читаемым писателем своего времени. Написание последней книги сопровождалось личным кризисом, и «Анна Каренина» во многом отражает настроения самого автора на тот момент. После написания романа Толстой обрёл классическое «человеческое счастье»: большая семья, много денег, мировая слава. Однако этот же период становится переломным: больше нечего искать, всё найдено — а вкус не нравится. После двадцати лет светской работы и семейных хлопот Толстой стал переживать кризис, впадал в депрессию и даже прятал от себя верёвки и ружья, чтобы не искуситься и не убить себя. Этот же кризис затем вызвал его возрождение в новом понимании христианства. Придя к тому учению, которое мы сейчас называем толстовством, Лев Николаевич стал придерживаться анархистских, антиклерикальных, аскетичных взглядов. Они с Софьей стали сильно расходиться в убеждениях: жена мыслителя была очень набожной, не желала оставлять своих многочисленных детей без денег, имущества и без отца. Толстой предложил ей «план жизни» — часть дохода отдавать на бедных и их образование, свой же образ жизни, пищу, одежду значительно упростить, а «всё лишнее» распродать и раздать — и экипажи, и мебель, и фортепиано. Жену такой подход не устраивал.

Ни в славе, ни в семье, ни в работе, ни в службе не нашёл он самого главного ответа на вопрос: зачем продолжать жизнь? В чём её смысл? Толстой в то время стал делить людей на три типа: тех, кто не понимают всей трудности этого основного вопроса и живут в неведении; тех, кто понимают его, но могут жить, закрыв на него глаза; и тех, кто понимает и имеет силы пресечь всю бессмыслицу вместе с собственной жизнью..

Разочаровавшись в идее «достижений цивилизации», Толстой перестал верить в благо прогресса, государства и науки. В них он, напротив, увидел кабалу и сплошной обман. Ему стали нужны новые основания жизни — и он стал искать их в том, что принято называть духом. Поэтому первым делом он обратил свой взгляд к церкви, которая традиционно учила о том, что существует жизнь духа кроме жизни тела. В пятьдесят лет с ним случилось то, что сейчас называют «православием головного мозга». Толстой целый год исправно посещал церковь, соблюдая истово все обряды. На одной из литургий во время причастия он вдруг понял, что всё это не работает: нет ни плоти Христовой, ни крови его, а есть только хлеб и кагор, который с удовольствием допивает поп (это ощущение он и вложил в скандальную главу из романа «Воскресение»). Толстой категорически восстал против внешней обрядовости и церкви в принципе и не только отказывался соблюдать церковные формальности, но и много сил своих положил на борьбу с ней. Он свято верил, что призванная нести слово Христа церковь на самом деле извращает и подстраивает его учение под светские нужды. Она благословляет войны, закрывает глаза на смертные казни и разряжается в золото и меха, в то время как люди гибнут от голода и гниют в тюрьмах. Толстой взялся разобраться в том, что же на самом деле написано в Евангелии, и сделал собственный перевод-исследование под названием «Четвероевангелие» (которое священники до сих пор считают страшной крамолой). За пару лет публичной критики церкви Толстой удостоился анафемы. Синод, во главе которого стоял светский чиновник Победоносцев, публично открестился от «богохульного» графа и лишил его прав пользоваться христианской франшизой. Это отлучение совсем не беспокоило Льва, однако народ принял всё близко к сердцу и стал видеть в Толстом попираемого ногами пророка. После «отпадения Толстого от церкви» прошла волна народных протестов.

Толстой искал универсальные основания, на которых можно было бы заново выстроить свою жизнь и передать это знание другим людям. Чтобы получить какое-то разрешение и выйти из тупика, он поехал к старцу Амвросию в Оптину пустынь и после возвращения оттуда начал тотальный пересмотр основ религиозной и философской мысли мира в поиске неуловимого смысла. Отрекаясь от всех вершин своей материальной жизни, от гонораров за книги, от славы, от своей семьи, он вместо этого стал находить единение с общечеловеческими ценностями, которые обнаружил повторяющимися из культуры в культуру, из религии в религию и от мыслителя к мыслителю.

Эти ценности можно свести к простому списку.

Как раз в этот момент, когда Толстой открывает для себя заповеди жизни в любви и единении со всеми людьми, его человеческие связи разрушились. Усугубился разлад с Софьей, которая препятствовала воплощению его новых идеалов. Кроме того, Софья и ученик и соратник Толстого Владимир Чертков находились в непримиримом конфликте за право компостировать мозг уставшему мыслителю. Супруга считала, что Толстой загубил свой литературный талант, а сам Лев Николаевич, когда его хвалили за его романы, отвечал:

Начался разлад с церковью: жестокие споры и взаимные ожесточённые нападки. Конфликты с государством и критика его политики и войн России привели к тому, что за Толстым установили круглосуточную слежку и время от времени устраивали обыски в его доме — ищейки пытались обнаружить печатный станок, на котором граф якобы печатает свои антиправительственные брошюры.

Толстой неоднократно порывался уйти из дома, раздать имущество, отлучиться не только от церкви, но и от семьи. Как раз во время такого ухода из дома и оборвалась его жизнь на восемьдесят третьем году. Многие думают, что «уход великого старца» был спонтанным решением взбалмошной и страстной натуры. На самом деле, он готовился давно, ему всё время приходили письма от последователей, которые призывали его до конца следовать своим принципам. И Толстой собирал силы. В ночь на 28 октября 1910 года Лев Николаевич тайно покинул Ясную Поляну, чтобы снова попасть в Оптину пустынь к старцам. Выезжая из дома в последний раз, он был полон планов и надежд, хотел писать продолжение «Воскресения» и наконец зажить правильной жизнью. Навещая жившую неподалеку от Оптиной пустыни в монастыре свою сестру-монахиню, Толстой говорил, что единственное, чего он хочет теперь — это жить одному. Он снова пустился в путешествие по железной дороге, где его и настигла смертельная болезнь. Обессилевший Толстой в сопровождении доктора сошёл на станции в Остапово. Скоро в домик рядом с железной дорогой стеклись паломники, единомышленники и близкие Толстому люди. Их было так много, что к нему допустили только очень узкий круг людей. Прибывшая в Остапово Софья так и не смогла попасть к умирающему супругу.

В день похорон тысячи людей объявили забастовку, на улицах проходили стихийные митинги, правительство забеспокоилось, что это могло вновь всколыхнуть революционные волнения, подавленные после 1905 года. Улицы заполнились простыми людьми, многие из которых были малограмотными. Они видели в Толстом не великого литератора, а человека, который мог их спасти: его воззрения передавались среди них из уст в уста. Хотя Толстой и не участвовал напрямую в политической жизни страны, его взгляды были антиправительственными, а слава — всенародной: многие думали, что в эти дни начнётся революция имени Толстого.

Учение, названное толстовством, окончательно сформировалось в девяностых годах XIX столетия с выходом сочинений «Исповедь», «В чём моя вера?», «О жизни» и других. С отлучением Толстого от церкви его последователи стали подвергаться гонениям и тюремному заключению, а с приходом Советской власти во время репрессий тридцатых годов были окончательно уничтожены последние поселения их на русской территории. Толстовство продолжало существовать в Англии, Западной Европе, Японии и Индии, где достигло максимального развития в движении сатьяграхи (ненасильственной борьбы за независимость Индии от Британской Империи) под предводительством Махатмы Ганди, с которым Толстой вёл переписку до самой своей смерти. Если вы вдруг хотите стать толстовцем, то это можно сделать, соблюдая простые правила.

Нужно податься в опрощение/дауншифтинг/антипотребительство, отказаться от военной службы, спиртного, табака, собственности и работы на государственную систему, деньги отдать нуждающимся, жить в простой обстановке, отрицать суды и наказания, быть вегетарианцем, жить коммуной и физическим трудом. Ирония заключается в том, что правительство напрасно опасалось революции после смерти писателя — ведь когда настоящая, Октябрьская, революция всё же случилась, Толстой как мыслитель не был принят и новым обществом: несмотря на то, что большевики относились к нему с большим трепетом, взгляды графа «антивсё» не могли — и не могут — вписаться ни в одну государственную систему.