Сегодня вторник, и в разделе Защита вас ждёт та самая история о том, как отбирают для службы Родине будущих защитников Отечества. Врачи с картин Босха, юношеский пот и запах грязных носков, соблазнительная медсестра в кабинете хирурга, травмы были? Раздвиньте ягодицы, пожалуйста. Наш читатель Илья Инкерман проходит медкомиссию и задаётся экзистенциальными вопросами. Илья, спасибо вам большое, берегите себя! Читатель, мы ждём твоих историй о столкновении с действительностью и российской бюрократической машиной, присылай их нам скорее.
Издевательски низкие лавки, стоявшие в закутке, отведённом под раздевалку, были оккупированы полуголыми запуганными призывниками. Спёртый воздух, пропитанный кислым запахом пота и грязных носков, сдавливал горло. Покрытые облупившейся жёлтой краской холодные стены узкого помещения, лишённого окон и отопления, наталкивали на мысли о клаустрофобии. Тусклый свет, исходивший от энергосберегающих лампочек, размывал очертания похожего на загон для скота холла военкомата.
Из кабинета стоматолога картаво выкрикнули мою фамилию.
«Лёд тронулся, господа!» — подумал я, направляясь к освободившемуся врачу. Деморализующая обстановка, царившая в холле, успела порядком надоесть.
— Садитесь, — сказала мне облачённая в белый халат уставшая от жизни женщина постбальзаковского возраста и кивнула в сторону облезшего стоматологического кресла, потёртая спинка которого блестела от пота парней, побывавших в нём ранее.
— А можно я постою?
— Я как вас осматривать буду стоя? Садитесь давайте, не тратьте моего времени, — по-французски выговаривая «р», простонала женщина в белом.
Кожей почувствовав мокрую шероховатость кресла, я понял, что терять уже нечего.
— Откройте рот, — сказала женщина-стоматолог, в чьей интонации появились нотки, напомнившие о временах старой доброй испанской инквизиции.
«Наверное, мадам Бовари, доживи она до более солидного возраста, в присутствии мужа выглядела бы так же, как сейчас выглядит эта грымза в присутствии меня, — размышлял я, — вот интересно, когда она утром к зеркалу подходит, у неё такое же выражение лица? Или на Новый год?».
Осмотр моей ротовой полости продлился не более двадцати секунд. Думаю, за такое же время в фильме Ридли Скотта могли бы оценить зубы коня.
— Вот документы, передадите их психиатру, кабинет направо.
Я молча взял кипу замусоленных бумажек и направился к следующему высококвалифицированному специалисту.
— Подождите пару минут, — сказал мне похожий на безбородого раввина психиатр и исчез за белой деревянной дверью соседнего кабинета.
Помещение, в котором призывники узнавали о пригодности их психики для исполнения воинского долга перед Отечеством, было обращено окнами на Восток. Я закрыл глаза и, подобно сентябрьскому ужу на автостраде, блаженно нежился в лучах восходящего солнца. На мгновение я почувствовал себя мексиканским кактусом, чьи колючки по воле Всевышнего превратились в лепестки роз. Однако моя кратковременная идиллия была безжалостно прервана стремительным появлением доктора.
— Так. На учёте в наркодиспансере состояли? — спросил он, небрежно пролистывая документы.
Мне показалось, что вместе с доктором в кабинете появился едва ощутимый запах спиртного.
— Нет.
— Попытки суицида были?
— Ни разу.
— Хорошо, — сказал он, возвращая мне ворох исписанных неразборчивым почерком бумаг, — у меня к вам вопросов больше нет.
— Давайте документы, — сказала молодая русоволосая медсестра с тонкими чертами лица и упругой грудью, подчёркнутой приталенным халатом.
Её присутствие в кабинете хирурга было подобно удару в солнечное сплетение, пропущенному от боксёра-тяжеловеса. Пройденных мною ранее старушку-окулиста, жирного усатого невропатолога и походившую лицом на бульдога лор-врача, можно было принять за персонажей, сошедших с полотен Босха. И смотрелись они на своих рабочих местах очень гармонично. Но вот, совершенно внезапно, в последнем кабинете я оказался перед карими девичьими глазами, с любопытством смотревшими на меня. Поистине дьявольским чувством юмора должен был обладать человек, который распорядился поместить такое ангелоподобное создание за письменный стол в этом помещении. Сей последний глумливый штрих превращал медицинскую комиссию в жалкое подобие одного из неописанных Данте кругов ада.
— Проходите, молодой человек, — сказал мне сидевший в глубине кабинета мохнатобровый хирург.
Я послушно отошёл от стола медсестры, стараясь не обращать на неё внимания и сосредоточиться на предстоящем осмотре, дабы избежать неуместного в этой обстановке подъёма мужского начала.
— Травмы были? — спросил врач, поправляя на своём орлином носу очки в тонкой металлической оправе.
— Были. Перелом со смещением ключицы, перелом лучевой кости, перелом ребра, разрыв связок на ступне…
— Это вы где так? — удивился хирург.
— Рукопашным боем занимался.
— Понятно. Ну, а теперь повернитесь спиной, снимите трусы и нагнитесь, раздвинув ягодицы.
— Чееееегооооо? — переспросил я, машинально выходя на среднюю ударную дистанцию по отношению к доктору-шутнику.
— Молодой человек, давайте без фамильярностей…
Завершив забег по кабинетам врачей, я вернулся в холл и вновь стоял в очереди, правда, на этот раз в верхней одежде. Мои документы должны были попасть на подписание к человеку, больше всего походившему на неудачную реинкарнацию Муссолини.
— Это что же получается? У тебя было три призывных комиссии, пока ты учился, и всё было хорошо, а теперь ты вдруг весь больной и хилый?! — кричал начальник призывной комиссии на печального худосочного парнишку. – Теперь вдруг болезни пошли? Ну, хорошо! Иди на обследование, только вот знай, что оно ещё ничего не значит! Оно не значит, что тебя комиссуют! Иди, помучайся, полежи, раз тебе так хочется!
За прошедшие с момента моей первой медицинской комиссии пять лет начальник военкомата не сменился. Этот психически неуравновешенный старик с комплексом Наполеона получал огромное удовольствие от своей работы. Должно быть, он держался за свою должность мёртвой хваткой. «Интересно, — подумал я, — какова здесь причинно-следственная связь? Это непосредственно из-за специфики работы происходит своеобразный естественный отбор, и все интеллигентные, культурные, доброжелательные люди сразу отсеиваются, а остаются только моральные уроды? Или доброжелательные, культурные, интеллигентные люди, попадающие сюда, быстро скатываются до уровня старух-процентщиц? А впрочем, какая разница».
— Следующий! — рявкнул старик, считавший себя вершителем человеческих судеб.
