Современное искусство — загадка, которую можно разгадывать только в нетрезвом виде. Так считает наш читатель Илья Инкерман, который решил пойти по стопам нашего арт-лазутчика Алины Селивер и изучить актуальные арт-практики города Владимира.

— Нет, ну это уже статья! — сказал своей спутнице молодой бородатый человек щуплой комплекции и возмущённо кивнул в сторону экрана, на котором проектировался видеоарт из коллекции Государственного центра современного искусства: полуголые дети на фоне барочных интерьеров какого-то замка.

Нет, это современное искусство добралось до моего города.

Здание Владимирского Дворянского Собрания считается самым красивым примером архитектуры классицизма во Владимире. Его величественные колонны вот уже два века смотрят на древний Успенский собор, возведённый итальянскими зодчими, присланными ко двору Андрея Боголюбского по приказу императора Священной Римской империи Фридриха Барбароссы. Тяжёлые деревянные двери, висящие на могучих, щедро смазанных солидолом петлях, не раз отворялись перед особами царской крови. Просторные залы, предназначенные для балов и светских раутов, хорошо помнят поступь Герцена, Рубинштейна и Маяковского. Новость о проведении первого во Владимире арт-феста именно в Доме офицеров (под таким названием последние полвека известно вышеупомянутое здание) накрыла город, словно ковровая бомбардировка. В день открытия фестиваля, собравшись с духом и влив в себя приличную порцию спиртного, я оставил уютные стены кабака и хладнокровно нырнул в самую гущу владимирского авангардного подполья, чувствуя наличие благодатной почвы, на которой может взрасти постапокалиптический текст для любимого самиздата.

Пространство зала наполнялось творческой массой. Девушки жевали вегетарианскую шаурму, которую приобрели у предприимчивых хипстеров, торговавших модной пищей около входа в зал. Оператор устанавливал камеру на треногу. Хотелось курить. Внезапно трансляция видеоарта прервалась и на освещённой прожекторами сцене появилась ведущая в длинном голубом платье.
— Мы рады вас видеть на первом во Владимире фестивале актуального искусства! — засмотревшись на ведущую, я не сразу заметил, как на сцене возникли тучный государственный муж из администрации города и женщина с разноцветными антеннами, торчащими из волос.

В течение пятиминутной формальной речи, разбавленной странными утробными звуками, похожий на обитателя Дантовского третьего круга ада чиновник безуспешно пытался блеснуть эрудицией. Вербально изнасиловав уши гостей фестиваля, он с плохо скрываемым удовлетворением передал микрофон женщине с антеннами, которая была одним из организаторов фестиваля.
— Извини, брат, — сказал задевший моё плечо потрёпанным спортивным рюкзаком мужчина, похожий на расстриженного монаха. — Не занято?

Я узнал этого мужчину. Пару лет назад на регги-концерте он полез слэмиться в самую гущу добродушных любителей травки, и я невольно заехал ему ногой по рёбрам. Говорят, что он может по пять часов, стоя на коленях, молиться в храме, а потом всю ночь безбожно пить водку.

Пробубнив несколько плохо связанных между собой фраз, женщина с антеннами вслед за чиновником покинула сцену. Возникшая на некоторое время тишина была разорвана в клочья чем-то средним между милитаризованным New Wave и EBM в стиле :wumpscut:. На сцене показались модели. Их лица с застывшими хищными взглядами были покрыты краской. Мимо меня профланировала облачённая в кожаные штаны, покрытый цепями кокошник и расписную белорусскую мужскую рубаху девушка. Рыжеволосая в сверкающем платье меланхолично размахивала крыльями. Затем появилась женщина из фильма нуар в сорочке и чулках: она гордо несла на голове огромную ракушку. Несколько хрупких нимф с автоматическими винтовками и дробовиками демонстрировали авторские платья. Особое внимание публики привлекла барышня, вышедшая в корсете под Марию Антуанетту, выполненном из кожи и прикрывавшим только самые интимные места.

«Боже, это всё происходит в стенах, которые помнят торжества по случаю трёхсотлетия дома Романовых! — патриотически подумал я. — Хотя в этом что-то есть. Что-то сладострастно-макабрическое».

Следующей важной частью программы фестиваля должна была стать лекция доктора философии, специалиста в области филологии Антонио Джеуза, но он где-то задерживался, и я решил воспользоваться случаем, чтобы подышать свежим воздухом.

— Хорошо, обязательно, — сказал я и, выбросив докуренную сигарету, направился обратно в здание.

Протиснувшись сквозь толпу, состоящую преимущественно из пёстро ряженых, я оказался в первом из двух выставочных залов. У самых дверей работала стрит-артистка из Москвы Юлия Ванифатьева, более известная под псевдонимом ХYЛЯ. На столе перед ней было закреплено автомобильное колесо, на котором она растянула холст. Юлия завершала работу, изображавшую девушку в розовом свитере, огромных очках и плавательной шапочке.

В глубине зала несколько прогрессивных художников визуализировали на холстах свои эмоции, вызванные новостью, что в 2017 году итальянский нейрохирург Серджо Канавере намеревается делать операцию по пересадке головы живого человека на тело мёртвого донора. Участником этого рискованного эксперимента должен стать как раз владимирец Валерий Спиридонов. Эти драматические события не могли не тронуть чуткие сердца владимирских художников. Их картины сложно назвать светлыми и оптимистичными: женщина с телом, лишённым кожи, и седыми волосами; чёрный эмбрион с оскаленными зубами; антропоморфное существо, норовящее выскочить за пределы холста и расчленить двух-трёх оказавшихся неподалеку хипстеров. «А ведь в 1837 году здесь устроили выставку изделий Владимирской губернии для путешествующего по России будущего императора Александра II, — сокрушался я. — Интересно, как бы он отреагировал на эти полотна?»

Тем временем бес похмелья начинал медленно сдавливать моё нутро своими когтистыми лапами, а сушняк заставлял чувствовать себя Лоуренсом Аравийским, изнывающим от жажды возле стен Акабы. В этот критический момент перед моими глазами возник стенд, на котором выставлялись работы владимирского фотографа Анны Савиновой. Серия её фоторабот «Диалог с искусством» кажется похожей на творчество Густава Климта.

Причудливые геометрические фигуры, в которых растворялись её модели, пускавшиеся в безудержный танец, смывавший границы реальности, погрузили меня в зазеркалье за гранью загадки чисел Фибоначчи.

В пределы моего поплывшего зрения попал стенд с работами суздальского кузнеца Андрея Некрасова. Раньше кузнецы были брутальны и косматы, от их мастерства зависели жизни сотен воинов, слёзы вражеских жён были на их совести. Орудуя тяжеленными молотами, они ковали сталь, которой творилась история. Но времена изменились. Современные кузнечные работы максимально механизированы и автоматизированы. Кузнецы вроде Андрея Некрасова стали моднейшими художниками и желанными гостями на любой выставке. Вместо орудий смерти на меня смотрели фигурки гуманоидов с большими ушами.

В тёмном зрительном зале не оставалось ни единого свободного места, и мне пришлось встать, предварительно растолкав двух фотографов, около стены. Харизматичный итальянец Антонио Джеуза, свободно владеющий русским языком, включённый журналом «АртГид» в топ самых влиятельных фигур в русском искусстве за 2013 год, завладел вниманием публики с первых минут лекции.

— У меня есть вопрос, — раздался голос одного из слушателей, — вы сказали, что бардак на столе обычного человека никогда не будет произведением искусства, а изображённый на прошлом слайде бардак — драгоценный экспонат для любой национальной галереи. Почему это так?
— Потому что этот бардак создал художник, — невозмутимо и совершенно серьёзно ответил итальянец. — Он создан специально и несёт определённый смысл. Да, без экспликации это похоже на самый обычный бардак, но на самом деле это не так. Если мы приходим в галерею и видим только какой-то мусор, значит, всё дело в том, что мы не в состоянии понять смысл. Искусство не должно быть интересным или понятным, искусство должно заставлять думать.

Сразу по окончании лекции в зале появился новый персонаж. Его одежда состояла из рваных треников, танкистского тулупа старого образца и натянутой на затылок шапки с надписями «Мир» и «Труд». Он был бородат и бос.
— Дорогие зрители, сейчас мы сделаем арт-перформанс, и вы все примете в нём самое активное участие, — обратился к залу «человек из народа». — Прошу вас, расставьте стулья так, чтобы получился полукруг, и сядьте.

Творчески пассивная публика потекла на выход, а некоторое количество активистов с задором стали исполнять просьбу босого танкиста. В центре полукруга была расстелена клеёнка, положен солидных размеров холст. Кто-то принёс несколько бочонков краски, появились валик и кисточки. Всё было готово к началу перформанса, но людей не хватало — и бородачу в рваных трениках пришлось приглашать стоявших в стороне людей индивидуально, причём через микрофон и так, чтобы у приглашённого не осталось шансов отказаться.
— Молодой человек в клетчатой рубашке и очках, — обратился он ко мне, — прошу, присядьте, есть ещё несколько свободных мест.

Отказываться было неприлично. Когда с горем пополам необходимое количество людей набралось, перформанс стартовал. Суть его состояла в том, что присутствовавшие люди образовывали своеобразный циферблат и поочерёдно считали, а несколько художников под руководством босоногого обладателя тулупа должны были за восемь минут нарисовать символический плакат. Они бегали испачканными в краске ногами по холсту, брызгали на него кисточками и катали по нему валик.

«Ну в жопу это современное искусство!» —­ подумал я и решительно направился прочь из Дома офицеров.