Журналист Маргарита Журавлёва в регулярной авторской рубрике «История кадра» продолжает узнавать у фотографов, как создавались самые заметные снимки в их карьере. Герой этого выпуска —  фотограф Максим Авдеев, снимающий для The New Republic, Le Monde, Liberation, Vanity Fair и одинаково успешный как в глянцевой, так и в рекламной и репортажной съёмке. В этот раз он рассказывает об одной из самых жёстких своих фотографий, снятых в самый разгар боевых действий на Донбассе — в «Дебальцевском котле».

Осторожно, материал содержит изображения, которые могут шокировать.

Последний год я зарабатываю, в основном снимая коммерческие картинки для клиентов. Но это не отменяет чего-то другого: вот я только что вернулся из Якутии, где снимал для одного уважаемого американского журнала, а завтра снимаю в студии картинки для фестиваля современной хореографии Context. И очень хочу найти какой-нибудь заказ на рекламу. Август я провёл в Таджикистане и жажду туда вернуться.

Мы с ещё одним фотографом перешли линию фронта со стороны Артёмовска — до этого нас подвозили украинцы, но потом сказали, что дальше не поедут. За нами приехал знакомый водитель из Донецка, и мы отправились в эту деревню.

В тот день там уже были какие-то оборванцы с шевронами разных подразделений ДНР, некоторые не очень трезвые. Я пошёл по разрушенным домам, и в одном из подвалов — там просто уже был котлован, стен не было — в подвале в углу увидел эту женщину. Сколько она там просидела, я не знаю — может, неделю, может, две. Она вся была в саже. И банки вокруг с заготовками. Для меня это самая важная картинка, она очень символичная. Это гражданское население. Люди закатывали банки, планировали в следующем году есть огурцы эти и помидоры…

Это подвал жилого дома, понятно, что человек искал убежище. Но непонятно, от чего он погиб — от обстрела ДНР или ВСУ, от угарных газов или от сердечного приступа, или от чего-то ещё. Ни одну из сторон нельзя в этой смерти обвинить. Тут неважно, кто виноват — важно, что люди умирают.

И это, наверное, моё главное ощущение от конфликта. Можно долго спорить, кто был виноват и как надо было себя вести, но это бессмысленно. От войны больше всего страдают те люди, которые не имеют отношения к боевым действиям.

Я очень торопился, потому что ситуация складывалась не очень: начинало темнеть, вокруг появлялись какие-то не очень приятные люди. На день раньше, чем мы туда попали, там уже шла война, но был порядок: на месте находились предположительно российские офицеры вместе с бойцами ДНР, так что все были заняты делом. А когда мы добрались, уже начался хаос, какие-то ребята от скуки БТРом додавливали легковую машину, укатывали её в асфальт буквально. Кто-то стрелял в воздух.

Мы провели там полчаса с коллегой, я пошёл условно направо, он — налево, то есть мы разделились. Я довольно быстро снял эту женщину и понял, что лучше — если так можно выразиться — я уже ничего сегодня не сниму и нужно сваливать, пока не стемнело, потому что уже какие-то люди стали докапываться, мол, что здесь делает американец, почему он снимает, а ты что, с ним, а где ваши документы и прочее.

Через сутки после Донецка я уже был в Париже, где мы снимали красивые картинки с прекрасной моделью. Это было суперинтересно, но довольно шокирующе, когда ты из одного мира попадаешь в другой. Это позволяет самому не маргинализироваться. Фотографы, которые снимают много социалки, часто считают, что мир ужасен, жизнь говно, справедливости не существует.

Что касается посттравматического синдрома — меня камера очень хорошо от него защищает. Так что на этот синдром я не жалуюсь.

Когда в январе 2015 года начался очередной виток конфликта, Макс Седдон ехал писать текст для BuzzFeed, и они меня наняли (в конце февраля я поехал туда ещё раз — по заданию «Медузы» и журнала Port). Просто фрилансером на конфликтах я быть не готов — это очень, очень дорого. Я согласился: мне было очень интересно и профессионально, и лично. До этого я два раза уже ездил на Донбасс. Из подобных конфликтов прежде я снимал беспорядки в Оше и войну в Южной Осетии.

У меня не было страховки, когда я ехал в командировку. Я прошёл Centurion (британский тренинг для журналистов и тех, кто собирается в горячие точки — примечание редактора) в конце 2015 года, то есть почти через год после этой командировки. Этот четырёхдневный курс был очень полезный и познавательный, но сказать, что я по-другому бы вёл себя в Донецке, я не могу. Там много вещей объясняли — про первую помощь, например. Но этот курс изначально рассчитан под другие конфликты, я бы сказал, африканские, где больше стрелкового оружия, неожиданных столкновений. Там основной риск — это миномётный обстрел или град. И дальше уже никто никому никакой первой помощи оказывать не будет.

Есть вещи, которым ты учишься по ходу дела от коллег. Но на курсах их не рассказывают. Изменили ли бы курсы что-то в моём поведении? Нет. Я и так лишний раз рисковать ради кадра не буду. Самое главное — умение оценивать риски и общая эрудированность. Первое, чего стоит избегать — это конфликтов вокруг тебя. Если кто-то категорически против, чтобы я его снимал, то мне проще пожертвовать картинкой. Наверное, в этом смысле я плохой журналист.

Меня совершенно не корёжит, что я снимаю рекламу: я не из тех людей, которые говорят, что они только и строго репортёры. Мир довольно сильно изменился, глупо как-то себя ограничивать и говорить «я делаю только это» или «я делаю только другое». Мне всё интересно, я очень любопытный человек. Всё, что про людей, мне интересно. Люди — неисчерпаемый источник ресурсов.

Рекламу прокладок я снимал в этом году — я считаю, это вершина моей карьеры. Лучше только стиральный порошок, я жду этого этапа. Я считаю, что фотограф — такая же профессия, как и любая другая. Вот я уже десять лет снимаю. Архитектор, который десять лет работает архитектором, может себе позволить — если он хороший архитектор — нормальный уровень жизни и какие-то человеческие радости. Часто считается, что фотографы должны рисковать жизнью и жить впроголодь, но зато «они посвящают себя любимому делу». Что это за любимое дело, если оно тебе не позволят нормально жить? Мне важно, когда мне заказывают журналистские истории, и я стараюсь их ставить в приоритет. Но я понимаю, что и другие вещи нужно снимать.

Делая разную работу, можно посмотреть на мир с разных сторон. И это как раз большая привилегия, которая даётся мне моей работой.