Самиздат «Батенька, да вы трансформер» продолжает публиковать «Историю одного кадра», в которой журналист Маргарита Журавлёва расспрашивает фотографов о том, как случились одни из самых заметных снимков в их карьере. В новой серии — Евгений Фельдман. Бывший фоторепортёр «Новой газеты», выпустивший три книги, в том числе об американских праймериз, сейчас сотрудничает с Фондом борьбы с коррупцией Алексея Навального, снимая подготовку к его президентской кампании. Его фотография оппозиционера, склонившегося над лотком с быстрозавариваемой лапшой, практически моментально стала мемом, а теперь Фельдман объясняет, что вообще привлекло его в бытовой сцене с Навальным.
Это был первый день так называемого «Штабикона» — выездной сессии, которую проводил штаб Навального, чтобы встретиться со всеми региональными координаторами. «Штабикон» шёл два дня, в первый день с программными речами выступали Волков и Навальный. Это происходило в пансионате под Тарусой, там был очень слабый интернет, и мне приходилось бегать между корпусами, чтобы передать картинки. Ближе к вечеру я в очередной раз пошёл отправлять фотографии и в одном из корпусов обнаружил Навального в холле с «Дошираком» в руках — ну и сфотографировал.
Это не первая фотография, снятая в рамках сотрудничества с политиком, из-за которой меня пытались обвинять в постановке — это всё, конечно, полная дичь. Здесь это вдвойне абсурдно, потому что я просто шёл мимо. Ещё весной я заметил, что Навальный не ест перед выступлениями, просто не хочет. И тут то же самое: он выступал в середине дня, пропустил обед, и единственная еда, которая была в его распоряжении — это «Доширак», припасённый одной из сотрудниц федерального штаба. Сам Навальный много писал про «Доширак» в постах про административные аресты, в спецприёмниках это обычная еда. Для меня никогда не было сюрпризом, что Навальный ест «Доширак» — это мило, но в этом нет ничего сенсационного. Ощущения, что я снял мем, не было.
Фотографий с «Дошираком» я снял две, одну на телефон, другую на камеру. Первую запостил в «Инстаграм» проекта, она собрала тысячу лайков, в целом прошла незамеченной. На следующий день я опубликовал серию уже из снятого на камеру, и по дороге в Москву увидел все эти безумные подборки мемов. Мне кажется, это довольно смешно.
Когда мы обсуждали с фондом (Фондом борьбы с коррупцией — примечание редактора) в феврале, как мой проект может выглядеть, единственное, о чём меня попросили, — это не снимать кандидата жующим. Это довольно распространённая категория фотографий, например, для американской политики. Когда проходят праймериз, например, в Висконсине, все кандидаты едят сыр, которым очень гордятся местные производители, и все их снимают жующими сыр, а во время ярмарки в штате Айова — бургеры или ещё что-то, вроде картошки фри. Это довольно отвратительная американская традиция в фотографии, но такие картинки есть с каждым кандидатом.
Вначале казалось, что быта в этих фотографиях будет меньше, а больше будет публичной политики, но в итоге проект получается сбалансированным между внешней стороной и бэкстейджем. А самые расходящиеся картинки — как раз с едой. В Перми я снимал Навального вечером в «Макдональдсе» — туда пошли всей командой, потому что не получалось никуда заехать поесть. Ещё где-то было что-то похожее. Так это скоро превратится в проект Навальный.Еда.
Мне бы хотелось, чтобы такие же проекты с бэкстейджем были и про других политиков, Зюганова, Жириновского, но они же не согласятся дать к себе такой доступ. А Навальный соглашается.
Допускаю, что в это правда сложно поверить стороннему наблюдателю, но я абсолютно никак не показываю снятое никому в штабе. У меня нет такой обязанности — наоборот, это было моим изначальным условием. Я и программист — единственные люди, у которых есть доступ к админке сайта.
С Навальным я знаком лично примерно с того момента, когда шёл процесс по делу Кировлеса, то есть с лета 2013 года. Тогда я писал про это дело для «Новой газеты» и ездил на все заседания в Киров. Мы ездили вместе с другими журналистами в поездах туда и обратно и много общались с Навальным. До этого помню, снимал у него в квартире после обыска по Болотному делу. В общем, мы всегда спокойно общались. А потом он объявил о кампании в ноябре или декабре прошлого года. Тогда я начинал работать на фрилансе, и сразу понял, что мне было бы интересно с ними поработать — я как раз заканчивал работу над альбомом про американскую жизнь и политику. Там у меня никакого доступа к политике не было, я общался с простыми людьми и их глазами смотрел на Трампа и Клинтон. А тут у меня появилась возможность показать всё это с другой стороны.
Приоритетом для меня было сохранить журналистский подход, то есть не идти ни на какие компромиссы, сохранять нейтральность. И как-то ещё в декабре я подумывал, что было бы здорово договориться об автономности. А в феврале они меня позвали в Санкт-Петербург, где Навальный открывал штаб. Я был сильно удивлён, что Навальный вместе со всей командой летает в экономе. Почему-то мне казалось, что он мог летать и бизнес-классом. И тем более мне казалось странным, что кампания никак это не делает публичным.
Я хорошо помню, что разные политики, летая экономом, сами инициировали появление таких фотографий, как в случае с исландским премьер-министром или Джастином Трюдо. И я спросил, почему Навальный никогда про это не писал, не выкладывал фотографии. Мне ответили, что в штабе считают, что все бы решили, что это постановка. И тут у меня в голове сложилась эта концепция, что можно сделать независимый проект, который будет открываться каким-то манифестом, где Навальный публично гарантирует мне независимость, а я буду снимать то, что есть. И на этих фотографиях не будет, как на любой студийной съёмке любого политика, заглаженных морщин и фотошопа. Мне нравятся симбиотические конструкции, когда выигрывают все стороны: я получу доступ на своих условиях, публика — информацию, кампания — возможность показать какие-то свои глубинные стороны по-честному.
Много людей приходит на сайт в каких-то экстренных ситуациях, когда Навального облили зелёнкой в Барнауле, например, или когда это произошло в Москве, когда его выгнали с митинга против реновации, двадцать шестого марта, двенадцатого июня. Но есть и постоянная аудитория: около трёх тысяч человек подписались на рассылку о новых постах.
Я не был готов к тому, что меня начнут называть пиарщиком Навального и что быстро выпишут из числа журналистов. Пожалуй, я решил для себя, что готов назвать это документалистикой или любым другим словом, а не журналистикой, если это так сильно раздражает коллег. При этом мне кажется смешным, что буквально каждый коллега, который критиковал меня, когда мы запускали проект, с тех пор совершил не одно и не два действия, которые я бы не совершил, считая неэтичными — публично призывать кого-нибудь куда-нибудь донейтить или выйти, например.
Навальный публично гарантирует мне, что не влезает в мою работу. На сайте написано, и никто этого не скрывает, что кампания платит мне небольшие гонорары и оплачивает транспорт. Я без этих гонораров прекрасно бы обошёлся, работал бы со шведскими газетами и снимал бы в Москве. Во многом это упирается в логистику, если я поеду на другой машине или поезде, то в это время я просто не смогу снимать кандидата.
Мне очень нравится этот проект, и я уверен, что сейчас, когда условная Собчак пойдёт на выборы, они будут искать фотографа, чтобы делать что-то похожее, потому что это создаёт прозрачность кандидата. Я буду рад, если такая прозрачность появится, а ещё лучше — станет необходимой для всех политиков у нас.
Что касается тех странных людей, которые считают, что я манипулирую ракурсами, чтобы казалось, что на митингах в регионах больше людей, чем есть на самом деле: я могу сказать, манипулировать мне неинтересно, а все эти рассуждения про постановку кажутся скучными. Просто фотографии надо смотреть внимательно.
Так писал Life, что я якобы манипулирую ракурсами, — но обе фотографии, якобы с манипуляцией и якобы разоблачающая, были сделаны мной.
В работе довольно быстро стало понятно, что есть нюансы, связанные не столько со съёмкой, сколько со сторителлингом, которому стоит поучиться у коллег. Я посмотрел не только всего Пита Соузу и прочитал его интервью, я ещё довольно много общался с Мишей Палинчаком, он один из трёх фотографов Порошенко. Они работают примерно в таком же режиме: администрация президента теоретически не контролирует, что они выпускают. Но личного контакта с политиком у фотографов почти нет, поэтому и доступ получается не полным. Миша туда пришёл, в отличие от меня, не из новостной фотографии, а из художественной. В этом смысле его опыт и видение очень ценны для меня, я стараюсь смотреть всё, что он снимает, и разговаривать с ним. Но ясно, что в работе фотографа действующего президента есть масса нюансов, которые мне не очень актуальны — про службу протокола и охрану, например, или про работу на саммитах, где есть другие фотографы первых лиц.
Кроме того я переписывался с Элис Габринер, фоторедактором журнала Time. Она одно время была фоторедактором Пита Соузы, когда он работал в Белом Доме с Обамой во время второго срока. Честно говоря, я просто написал Соузе через его сайт, когда у меня возникли какие-то этические вопросы, а потом из-за заказа на съёмку переписывался с ней и выяснилось, что он отправил Элис моё письмо. Она подробно рассказала, как была устроена работа Соузы. Ну и я знаю, что сам Соуза видел мой проект.
Когда мы начинали проект с Навальным, участники кампании сказали, что они не против, если я буду продавать фотографии. В результате я понял, что для меня это конфликт интересов: нужно продавать в медиа эти фотографии как эксклюзив, и тогда не ставить на сайт проекта. Тогда я решил сделать эти фотографии бесплатно доступными любым изданиям, они выходят с полусвободной лицензией. Мы частично брали формулировку из «Фликра» Соузы: кадры можно использовать с подписью и ссылкой, и нельзя редактировать фотографии. Пару тысяч долларов гонорара я недополучил из-за этого, но это куда лучше, чем постоянно метаться между запросами журналистов и собственным проектом. Фотографии из проекта выходили на первых полосах многих газет — от Washington Post до Haaretz.
Насчёт копирайта — это для меня очень практическая штука. Простой пример: когда я работал в газете, кто-то мог опубликовать мою фотографию из командировки и собрать пять или десять тысяч лайков. В этом случае моя редакция теряла тысячу переходов. Или пятьсот, неважно. Важно, что она теряла пятьсот или тысячу показов рекламы. Она теряла 100 долларов, которых потом могло не хватить на мою следующую командировку. Это сугубо практический расчёт. Я не замеряю «Медиалогию», количество упоминаний или цитируемость — мне нужно, чтобы меня могли отправить в следующую командировку.
