В восьмидесятые полицейские пригоняли башенный кран к оживлённой магистрали, чтобы снять обнажённого человека с крюков, пронзающих всё его тело. Сегодня он не упускает случая задрать рукав, чтобы торжественно продемонстрировать третье ухо. Его зовут Стеларк — он профессор австралийского университета, уже сорок лет изучающий собственное тело, которым недоволен, современный художник и сам себе холст. В Государственной галерее на Солянке открылась выставка «Постэволюция Стеларка: гибридизация против типизации». По случаю открытия художник на несколько дней оказался в Москве. Самиздат «Батенька, да вы трансформер» встретился со Стеларком, чтобы поговорить о внутренних колонизациях, биохакинге, мракобесии на выставках и, конечно, о трансформациях.

Тело — это объект, в котором происходит дизайнерская эволюция. Мы ведь уже химеры: мясо, металл, коды. Мне интересно, что происходит, когда биологический материал взаимодействует с технологиями и виртуальной реальностью. Нет смысла вслух рассуждать о трансформациях, они уже происходят в моём организме — у меня на руке нарощено третье ухо. Глядя на человеческое тело, я добавляю новые элементы: шесть ног, ещё одна рука — и изучаю, как это вписывается в архитектуру, анатомию. Мы больше не говорим об одном теле, находящемся в одном пространстве: тело распределено и управляется по интернету другими объектами. Мне кажется, это более интересная история, чем вселяться в кого-то. На первых же своих жёстких перфомансах я понял: тело устарело, оно не успевает за машинами, не конкурирует с ними. Это безумно хрупкая упаковка, в системе которой постоянно происходят сбои. Если десять процентов жидкости покидают организм — это угроза для жизни, если температура резко падает — опять угроза для жизни, если мы прекратим дышать на несколько минут, то просто умрём. Серьёзно? Мы можем или перестать сравнивать тело с машинами, или решить, что тело — это такой же объект дизайна, совместимый с технологиями.

С чем вы связываете повальное увлечение людей биохакингом? Зачем менять себя?
Конструирование тела — это воспроизводство примитивных ритуалов скульптур. Большинству в биохакинге интересно декорировать себя, чтобы почувствовать собственное тело. У них нет никакой потребности заниматься модификациями: ни одна из этих операций не даёт им дополнительных возможностей. Можно сказать, что они не осмысляют этот процесс. Меня эстетика не интересует. Схемы усложняются, модификаторы уходят от просто силиконовых имплантов к чипам и устройствам. С помощью чипов можно выполнять повседневные операции: включать телевизор, открывать дверь с электронным замком. Появились электронные татуировки из очень пластичного материала — они насаживаются на поверхность кожи и могут считывать внутренние показатели работы органов, например.

А связано ли это с увеличением срока жизни?
Продолжительность жизни тела интересует всех. Мы подошли к моменту, когда многое становится возможным, в том числе и омолаживание клеток. Тело приходит и уходит, это не вопрос чьего-то желания, оно стремительно стареет после восьмидесяти. Жизнь заканчивается порою внезапно, но вероятно, что в будущем нас так же внезапно будут отключать от поддерживающей нашу жизнь машины. Думаю, в будущем нас ждёт разнообразие человеческой формы и функции. Многие будут выглядеть, как люди, несмотря на внутреннюю колонизацию — огромное количество внедрённых технологий. Будут люди, которые сильно изменят свою внешность — форму. Будут люди-насекомые с иными возможностями, например с реакцией на инфракрасный свет. Словом, возникнут вещи, о которых мы сейчас не имеем вообще никакого понятия. Само будущее подразумевает сюрпризы, заставляющие нас постоянно пересматривать придуманные нами понятия.

Я никогда не думал, что могу модифицировать кого-то ещё. Когда я провожу эксперименты с собой, то беру все риски на себя. За других людей мне отвечать не хочется. У меня был перфоманс, в котором я использовал систему мышечной стимуляции с электродами, которые заставляли мою руку конвульсивно подёргиваться. Людям было не совсем понятно, симулирую я или это правда сокращения мышц. Для того чтобы развеять сомнения, я приглашал двух добровольцев и демонстрировал работу электродов на них. После того как один человек упал в обморок, я решил закончить с подобной практикой. Тот доброволец начал заваливаться на спину, но я успел подхватить его до того, как его голова ударилась об пол.

Люди, которые давно занимаются телесными модификациями, довольно профессиональны в том, что делают с другими. Например, могут проколоть дырку в нижней губе или щеке так, чтобы через них можно было видеть полость рта. Они могут заострить кончики ушей, раздвоить язык или даже пенис. Они делают это в домашних, но стерильных условиях, знают, как заживлять раны, но у их клиентов тоже возникают заражения, воспаления. Они получают за свою работу деньги, но цель их работы декоративная, а мне как художнику интересны другие вопросы. 

Мне интересны технологии внутри тела. Так опыт становится более интимным и более интенсивным. Я считаю, что в будущем все технологии будут находиться внутри нас. Их просто сделают меньше, чтобы можно было проглотить или вставить в себя. Технологии и живая материя сегодня продолжают срастаться. Механическая рука не просто прикрепляется к телу, её функциональность зависит не только от механики. Она внедряется в кость, а нервные окончания соединяются с проводами. Первоначально технологии отдалялись от тела, шли в пространство, сейчас технологии сближаются с ним и даже углубляются в него.

Правда ли, что вы скрываете третье ухо от своей мамы? 
Моей маме 94 года, у неё нет никакого понимания искусства, она малообразованный человек. У неё нет знаний, которые позволили бы понять моё дополнительное ухо. Я не обсуждал с ней свои художественные практики, потому что у нас нет точек соприкосновения. Поэтому об ухе тоже не говорил, прятал под одеждой — так же, как подростки скрывают свою тату или пирсинг. Люди его и без одежды на мне летом особо не замечают. В один из дней, когда я навещал маму, она с улыбкой потрясла мне с порога греческой газетой, в которой крупным планом было напечатано моё фото с третьим ухом. Разумеется, она больше переживала за моё здоровье, а не задавалась вопросом, зачем это мне.

От зрителей ты получаешь спектр реакций: к чему-то люди готовы, к чему-то — нет. Даже обычное обнажённое тело до сих пор у кого-то вызывает негатив. В Америке у организаторов были проблемы с поиском площадки для меня: в перфомансе есть обнажённое мужское тело. Это волновало людей куда больше, чем то, что это тело подвешивают на крюках. В Австралии обнажение тоже не принимают. Если художник использует обнажённое молодое тело в своей практике, то люди могут обвинить его в педофилии. Я не знаю о том, что происходит в России с искусством и как на это влияют верующие, я нахожусь здесь несколько дней. Сейчас что-то похожее происходит в Австралии, но это может произойти где угодно. Нападки на искусство и попытки его ограничивать — это следствие политики. Если политический климат изменится, то отвергнутое и запрещённое вновь станет нормальным.