Исследование
«Рабство»
Тринадцатилетняя Сейди Фейган устроилась уборщицей в родильный дом в Филадельфии за крышу над головой и обещание вскоре принять у неё роды. Там в 1915 году на свет появилась Элеанора Фейган — в настоящем госпитале, что нечасто случалось в то время с чернокожими детьми в Америке. Впоследствии Элеанора стала королевой блюза, известной всему миру под именем Билли Холидей.
«Папа и мама были ещё совсем детьми, когда они поженились. Ему было восемнадцать, маме было шестнадцать, мне было три».
Вскоре отец Элеаноры оставил семью, став путешествующим музыкантом, её мама отправилась на Север работать горничной, а девочку оставили дедушке и бабушке в доме, где жила целая толпа родственников. Прабабушка Билли была рабыней на большой плантации в Вирджинии — и любовницей хозяина. Днём ирландец Чарльз Фейган жил со своей белой семьёй, а ночи проводил со своей чёрной женой, которая родила ему шестнадцать детей. Элеанора любила прабабушку и ухаживала за ней. Однажды прабабушка попросила её прилечь с ней на кровать. Элеанора быстро заснула, а проснулась уже через несколько часов в оцепеневших объятиях мертвеца. С тех пор она панически боялась трупов.
Элеаноре приходилось спать в одной кровати с двоюродными братом и сестрой. Брат каждую ночь писался в постели, а наутро за это били Элеанору. Однажды она уговорила сестру провести ночь на полу, чтобы доказать взрослым, что мочит постель именно брат. Когда утром Элеанора триумфально доказала свою невиновность, её всё равно побили: ей следовало бы пожалеть «своего слабенького брата». Впоследствии он стал боксёром и священником.
Когда Элеаноре исполнилось десять лет, она подалась в уборщицы: специализировалась на мытье лестниц, за что получала копейки — но очень нужные копейки. Среди её постоянных клиентов была и хозяйка публичного дома, в котором она впервые услышала блюз — Луи Армстронга и Бесси Смит. Элеанора так полюбила музыку, что перестала брать деньги за уборку в публичном доме, за что ей разрешали слушать, сколько ей захочется. Тогда же она навострилась тайком пробираться в кинотеатр, где посмотрела все фильмы с Билли Дав. Имя Элеанора ей никогда не нравилось, и в честь любимой актрисы она взяла себе имя Билли.
Однажды Билли вернулась с работы, когда её мамы ещё не было дома. Зато там оказался сосед, мистер Дик. Он сказал, что мама просила его отвести Билли на встречу с ней. Десятилетняя Билли послушалась, и в незнакомом ей доме мистер Дик побил её и пытался изнасиловать. Каким-то невероятным образом её мама узнала, куда увели Билли, и явилась с полицией. Арестовали не только Дика, но и саму Билли с разбитым лицом. В результате этой истории девочку отправили в исправительную колонию под управлением Католических сестёр. В этом заведении не били, как бывало в доме у дедушки с бабушкой, но практиковали жестокое моральное подавление: однажды в наказание за провинность Билли заперли на ночь в одной комнате с трупом. По приговору суда Билли должна была оставаться в этом заведении до двадцати одного года, но мать, работавшая уборщицей в домах богачей, использовала все свои скудные связи и смогла вытащить её оттуда через несколько месяцев. После этого Билли с мамой уехали из Балтимора в Нью-Йорк.
В Нью-Йорке мама поселила Билли у красивой, всегда шикарно одетой женщины по имени Флоренс. Она оказалась одной из самых крупных сутенёрш в городе. Через пару дней Билли уже была «20-долларовой девушкой по вызову». Однажды к ним в публичный дом пришёл чернокожий клиент по прозвищу Большой Синий Ренье, и Билли отказалась обслуживать его, памятуя мучительный опыт с другим чернокожим клиентом. Большой Синий — важная шишка в Гарлеме — был плотно подмазан с копами, так что на следующий день в бордель явилась полиция с липовым понятым. Билли забрали в тюрьму за проституцию — а на самом деле за отказ выполнять обязанности проститутки. Если бы судья узнал, что подсудимой было всего тринадцать лет, её бы снова отправили в католический исправительный дом — и на этот раз безапелляционно продержали бы там до двадцати одного года. Но на суде мать поклялась, что Билли были все восемнадцать. Судья прочитала нотацию о том, какая Билли молодая и больная, приговорила её к курсу лечения от венерических заболеваний (которых у неё на самом деле не было) и отправила её в больницу. После двух недель пребывания в больнице Билли повздорила с невзлюбившей её медсестрой — и столкнула её с лестницы. На этот раз Билли впаяли четыре месяца в реальной тюрьме, «в которой крысы были размером с чихуа-хуа».
Вскоре после того, как Билли выпустили из тюрьмы, её мать серьёзно заболела, а все накопления закончились. Накануне выселения за неуплату Билли решила достать деньги во что бы то ни стало. Оказавшись в ночном клубе, она попыталась устроиться танцовщицей. Но когда пианист ударил по клавишам, оказалось, что она знает всего два движения — и те повторяет так неуклюже, что её с руганью погнали со сцены. Сжалившись, пианист спросил: «Ну может, ты хоть петь умеешь?» «Петь-то я умею, но кому это нужно?» — она не могла представить, что пение от хорошего настроения или тоски, её любимое занятие во время уборок, может приносить деньги. Пианист заиграл, Билли запела. В ту ночь она вернулась домой с 30 долларами — громадными для неё деньгами. Так началась музыкальная карьера Билли.
Талант Билли Холидей ни у кого и никогда, за редчайшими исключениями, не вызывал сомнения. Чернокожую публику из ночных клубов Нью-Йорка невозможно было провести: не так уж много в их жизни было радости, чтобы они позволяли кому-то потчевать их плохой музыкой. Билли очень тепло принимали в клубах, давали щедрые чаевые — и этими деньгами она кормила себя и мать. Любили её не только слушатели, но и другие музыканты, и со временем ей выбили контракт на запись в студии. За запись двух сторон пластинки ей заплатили 75 долларов — размер этого гонорара долгое время не менялся. Неважно, она ли написала песню, неважно, насколько популярной становилась эта песня, и неважно, что звукозаписывающие компании зарабатывали на этих пластинках миллионы — чернокожей девушке из гетто платили 75 долларов. И она была счастлива.
О существовании авторских отчислений Билли узнала только через пятнадцать лет после начала записей. Со временем к студийным гонорарам и клубным заработкам присовокупились заработки от работы на радио: Билли озвучивала героинь в мыльных радиооперах и получала за это по 15 долларов в день. После радио пришло время попробовать себя в кино, и друг Билли устроил её на второстепенную роль в мюзикле про гангстеров, где она спела небольшую песню под аккомпанемент Дюка Эллингтона. Фильм был не ахти какой, однако вместе со всей остальной работой сделал Билли популярной (по крайней мере, среди чернокожих). Правда, популярность и востребованность не принесли особых денег, и Билли частенько оказывалась без гроша в кармане.
Показательным в смысле гонораров было первое крупное турне Билли по Америке с оркестром Каунта Бэйси. Работая в клубах каждую ночь, Билли с трудом зарабатывала 35 долларов в неделю, а в турне ей предложили платить целых 14 баксов в день, и она решила подзаработать. Но каждый день приходилось проезжать по семьсот-восемьсот километров в неудобном автобусе, а каждую ночь — платить по 2-3 доллара за комнату, делать причёску, сдавать в прачечную платья для выступлений, покупать эти самые платья. В итоге у неё оставалось около полутора долларов в день, из которых она должна была есть, пить и высылать деньги маме домой. Из своего первого турне она возвращалась без гроша и сгорала от стыда, не зная, что скажет маме. Когда автобус уже подъезжал к Нью-Йорку, она решила сыграть в кости — игру, в которую все музыканты из оркестра играли на деньги. С автобуса она сошла вся грязная и в драных чулках, но с 1 500 долларов в кармане и сияющей улыбкой на лице.
Гастроли по Америке тридцатых были испытанием не только в физическом и финансовом смысле. Билли настрадалась и от расовой сегрегации и нетерпимости к неграм. Когда она гастролировала с Бейси и они оказались в Детройте, руководство заведения, в котором оркестр должен был дать серию концертов, взбеленился. Они заметили, что Билли недостаточно чёрная (привет, ирландские корни), и если на неё неправильно будет падать свет, посетители могут подумать, что это белая женщина выступает с коллективом негров. У расистов того времени одна мысль о негре — тем более группе негров — и белой женщине рядом вызывала невообразимое бурление и возмущение. Так что Билли пришлось мазать чёрной краской, чтобы её не спутали с белой.
В следующем турне с Арти Шоу и ещё пятнадцатью белыми музыкантами Билли приходилось страдать на другой манер. Оркестр путешествовал по славному своим расизмом югу США, и когда автобус с музыкантами останавливался поесть, Билли отказывались обслуживать в кафе и ресторанах, а по ночам ей не давали номера в гостиницах для белых. Кроме того, и на самих выступлениях обязательно находились очередные Джимы Кроу (так Билли называла расистов), которые возмущались, что им приходится находиться в одном помещении с «ниггером». Арти Шоу, да и все музыканты, бились за Билли, как львы, но она и сама была не промах и была неоднократно замечена в барных драках с белыми умниками. Но хуже всего во время туров дела обстояли с туалетами: чернокожую Билли не пускали ни в один общественный туалет, а уж тем более в туалет в кафе или ресторане. Пока весь оркестр пользовался нормальными уборными, Билли приходилось останавливать автобус между городами и выходить в поле. В итоге она слегла с воспалением мочевого пузыря.
Следующим прорывом в карьере Билли было открытие в 1938 году нью-йоркского Café Society, в котором она за два года превратилась в звезду первой величины. Основной фишкой Café Society был принцип смешения чёрной и белой публики, и в первый же вечер открытия в заведение набилось шестьсот с лишним человек — кинозвёзды, известные художники, высший свет. До этого Билли была выступала только в клубах для чернокожих, куда иногда захаживали звёзды вроде Джуди Гарленд, Кларка Гейбла и Орсона Уэллса (с последним у Билли и вовсе был роман) — но они были скорее исключением: основная публика была чёрной и по преимуществу бедной. Café Society донёс талант Билли и многих других музыкантов до влиятельных и богатых людей, которые в свою очередь стали распространять чёрную музыку в широкие массы.
Стих, лёгший в основу песни «Strange Fruit», был написан американским поэтом Льюисом Алланом (на самом деле его звали Абелем Мирополем). Мирополь был сыном русских еврейских эмигрантов и членом Американской Коммунистической Партии. Он принёс стих Билли, а она сделала из него самую известную свою песню — личный протест против расовой дискриминации негров. Но по-настоящему особой для Билли эта песня стала потому, что она вложила в неё мысли о смерти своего отца. На гастролях в Далласе, штат Техас, её отец слёг с пневмонией, однако его не приняла ни одна больница, даже температуру не измерили, потому что он был чёрным. «Странные фрукты», о которых надрывно поёт Билли — это негры, которых линчевали, вешая на деревьях: «На южных деревьях висит странный фрукт, кровь на листьях и кровь на корнях, чёрные тела раскачиваются под южным ветром».
Когда Билли спрашивали, откуда она взяла свой стиль, она могла назвать только «большой звук» Бесси Смит и «Папино чувство» (Pops — прозвище Луи Армстронга). «Если нашёл мелодию и она тебе близка, не нужно ничего больше придумывать. Ты просто чувствуешь, и когда поёшь — другие тоже что-то чувствуют. Никакие аранжировки и репетиции в моём случае не работают». Невозможно скопировать чужой стиль, потому что тогда ты работаешь только умом и не чувствуешь по-настоящему. А без чувства пение — просто воспроизведение звуков. Лирическая героиня песен Билли — хрупкая женщина в муках любви. Но не стоит путать её с певицей, которая сама о себе говорила, что поёт она чисто, а в жизни разговаривает «дымным» голосом. И действительно, настоящая Билли Холидей не только звучит как сорвавшая голос прокуренная сутенёрша, а к тому же матерится, как сапожник, и других женщин называет не иначе как сучками.
Однажды в гарлемском клубе Билли заметила красивого молодого человека, заснувшего у барной стойки, а рядом с ним — шлюху, которая собиралась вытащить у спящего бумажник. Билли подошла и попросила её не делать этого: «А тебе какая разница? Я с тобой поделюсь», — ответила ей та. «Ничего не выйдет, потому, что это мой муж», — сказала Билли. Так она познакомилась со своим первым мужем, Луисом Маккеем, с которым довольно быстро разошлась. Второй муж Билли, Джимми Монро, был ощутимо старше и стал роковой ошибкой в её жизни. Этот брак изначально строился на протесте Билли против мамы и друзей: они говорили, что эти отношения принесут ей только боль, что он никогда не женится на ней — но Билли добилась своего. Вскоре после свадьбы Джимми вернулся домой с помадой на воротнике. Он понял, что она поняла, и начал оправдываться, но она сказала: «Прими ванную, мужик, не надо объяснять». Из этой реплики выросла одна из лучших песен Билли и одна из лучших песен о чувствах обманутой женщины — «Don’t explain». Но роковым этот брак стал не из-за измен: Билли сама крутила романы с «котиками» (так она называла мужчин) — да и с женщинами случались интриги. Роковым этот брак стал из-за того, что Джимми подсадил Билли на героин.
Мама Билли мечтала открыть собственный ресторан, и когда пение стало приносить Билли приличные деньги, она вложилась в ресторан, а недостающие средства доложила её богатая любовница. Когда в поисках денег на очередную дозу Билли заявилась в ресторан к родительнице и стала требовать деньги, её мама, которая могла отдать последнее любому незнакомцу, который назвался бы другом Билли, наотрез отказалась давать деньги дочери. Они страшно поругались, что было исключительной редкостью, и спор закончился фразой Билли «God bless the child that's got his own». Эти слова не выходили из головы Билли, и через пару недель она написала одну из самых известных её песен «God bless the child». Однажды Билли была на гастролях, и вдруг ей показалось, что сзади к ней подошла её мама. Она сразу поняла, что та умерла. Через несколько часов Билли действительно сказали, что её мать умерла именно в тот самый момент. Билли было двадцать пять, её маме — тридцать восемь.
«Вскоре я стала одним из самых высокооплачиваемых рабов. Мне платили тысячу долларов в неделю, но свободы у меня было столько же, сколько у чернокожего на плантациях в Вирджинии сто лет назад». От 35 долларов в неделю Билли пришла к 1 000 долларов в неделю, стала самой известной чернокожей певицей в Америке того времени и конкурировала по популярности со своим кумиром из детства — Луи Армстронгом. Фрэнк Синатра говорил: «За несколькими исключениями, каждый крупный поп-исполнитель в Америке нашего поколения так или иначе подвергся влиянию её гения. Именно Билли Холидей сильнее всего повлияла и продолжает влиять на мою музыку. Lady Day, бесспорно, — самое главное, что произошло в американской популярной музыке за последние двадцать лет (в тридцатых–пятидесятых)». В сороковых Билли была кумиром публики, перед ней преклонялись другие музыканты, её обожала вся богема и творческая интеллигенция Америки.
Но сама Билли была по уши в проблемах и, несмотря на бешеные доходы, часто оказывалась без гроша в кармане — всё уходило на героин. В 1947 году Билли судили за хранение и употребление героина. В ходе разбирательства выяснилось, что за три года она потратила на наркотики 250.000 долларов: она посылала людей за дозой, они покупали её за 5-10 долларов, а с неё брали по 100-200. Билли отказалась от адвоката, признала себя виновной и попросила отправить её в лечебницу. Её отправили в тюрьму на один год и один день. После окончания тюремного срока власти Нью-Йорка отказались возобновлять её лицензию на выступления в заведениях, где продают алкоголь — а именно такие заведения были одним из основных источников её дохода.
«Если не ждёшь ничего, кроме проблем — может, и случится пара счастливых деньков. Если ожидаешь счастья, берегись».
В 1948 году Билли познакомилась с Джоном Леви, владельцем «Ebony» — одного из самых горячих клубов в Нью-Йорке. Леви был гангстером и сутенёром и, как оказалось впоследствии, информатором полиции. Несмотря на отсутствие лицензии, Билли смогла выступать в «Ebony», снова начала активно гастролировать и вернулась в дело. Леви купил ей роскошную квартиру, машину с водителем, шубы, драгоценности, платья. Но он не давал ей ни копейки наличных, требовал беспрекословного подчинения и часто бил её — но, разумеется, не по лицу, так как лицом она зарабатывала для него деньги. Однажды к ним в номер ворвались копы, и Леви дал Билли пакет, чтобы она смыла его в унитаз, пока он будет сдерживать полицейских. Для Билли всё закончилось в суде, но на этот раз она воспользовалась услугами адвоката, поэтому её отпустили. В ходе разбирательств Билли выяснила, что Леви был стукачом и сдал её копам. Но когда она вышла на свободу, ей пришлось вернуться к Леви: у них был подписан контракт, и он фактически владел ею.
Со временем Билли удалось избавиться и от Леви. Она вышла замуж в третий раз и отправилась в турне по Европе, где перед ней преклонялись ещё больше, чем в Америке. Кроме того, европейцев не смущал цвет её кожи. Когда Билли с супругом возвращалась на самолёте домой, место рядом с ними занял типичный белый мужчина за пятьдесят и стал возмущаться, что ему придётся лететь с «ниггерами». Муж Билли вспылил, но она настояла, что не стоит трогать очередного Джима Кроу. Когда они подлетали к Нью-Йорку, на самолёте загорелся один из двигателей, и огонь охватил всё крыло. Решив, что это конец, белый сосед попросил пару взяться за руки и прочитать молитву. Муж, в юности бывший священником, собрался было взяться за руки и прочитать вслух молитву, но Билли строго запретила, сказав белому соседу: «Вы умрёте в вашем кресле, мистер, а мы умрём в наших». Самолёт совершил экстренную посадку, все уцелели.
Последние годы жизни Билли провела в одиночестве и со скромными деньгами за душой: оказалось, что последний муж обирал её, пока был её концертным менеджером. Несмотря на то, что миллионы людей хотели просто побыть с ней рядом, мечтали поговорить с ней или послушать её — она страдала от одиночества. После того, как из жизни ушла её мать, а затем и её лучший друг, джазмен Лестер Янг, ей казалось, что она никому не нужна. Билли пыталась слезть с героина, заменив его громадным количеством алкоголя и марихуаны.
В своих мемуарах она писала, что у неё было всего две мечты. Первой мечтой был громадный дом, в котором она бы ухаживала за тридцатью сиротами, у которых нет ничего. Ей бы помогали несколько нянек, а когда дети вырастали и могли бы найти себе работу, они уходили бы из этого дома — и на их место приходили бы новые обездоленные дети. Второй мечтой был собственный клуб, в котором сама Билли особое внимание уделяла бы кухне, каждый вечер принимала бы друзей и гостей и, конечно, пела в нём. Главное — чтобы он принадлежал только ей одной и чтобы никто не мог рассказывать, что и как ей делать.
Но вместо этого в 1959 году Билли оказалась в больнице с циррозом печени. Однажды медсестра принесла ей белый порошок. Через пять минут в палату ворвались копы, и против Билли завели ещё одно дело. Судья постановил, что в суд она должна явиться, только когда поправится. Но Билли не поправилась. Она умерла в сорок четыре года.
***
Билли говорила, что никто не может спеть слова «голод» и «любовь» так, как это получается у неё: «Моё пение основывается исключительно на чувстве. Если я не чувствую, я не могу петь». На этой записи, сделанной за два года до смерти Билли, видно и слышно, как она чувствует любовь.
