Восьмого марта девяносто девять лет назад в Петрограде суфражистки вышли на демонстрацию в честь Дня работницы с лозунгом «Хлеба и мира!», объединившись с Путиловским заводом и другими рабочими с требованиями «Долой войну!» и «Долой самодержавие!» — поэтому сегодня в «Аудиошоке» мы слушаем самый лучший женский блатняк, который растрогает и размягчит сердце самого сурового сталевара.
Нет ничего лучше блатных песен. Кто готов спорить с этим — уже неправ. Русская блатная песня — это коктейль из мёртвой и живой воды, смешанной с кровью, водкой и слезами. Блатные песни надо знать, любить и учить наизусть. Более того, их следует преподавать на уроках музыки с первого класса, а лучше — как один из иностранных языков, ведь это действительно облегчит понимание того, что происходит в России со времён динозавров. Но проклят тот, кто не слышал настоящего блатняка, без голимых миди-синтезаторов, Михаила Круга и группы «Воровайки». Сегодня мы поговорим (а лучше споём) о настоящем блатняке — заводных апельсинах из Советского Союза, беспризорниках, любви и смерти.
Тема урока: лагерные и блатные песни в исполнении самых прекрасных на свете женщин. Которые не имеют к блатной жизни никакого отношения.
ШЕСТИДЕСЯТЫЕ: ЮЛИЯ ЗАПОЛЬСКАЯ
Юлия Запольская родилась 13 августа 1919 года, в самый разгар гражданской войны. Девочка с Арбата окончила Гнесинское училище по классу вокала и вышла на сцену во время Великой Отечественной войны, где пела под баян в составе эстрадного коллектива Константина Смирнова-Сокольского. Когда фашистская гадина была пробита красным флагом, Запольская отправилась петь перед сеансами в «Кинотеатр повторного фильма» у Никитских ворот, где несколько раз музицировала с Леонидом Утёсовым. А потом в Москве появился он — мистер Недобитый буржуй и господин Капиталист-угнетатель.
Томас Уитни был журналистом и гражданином США. В 1944 году его занесло в Москву, а точнее в посольство США в Москве. В том же году он встретил Юлию Запольскую, а потом, что называется, «фэлл ин лав лайк э кэт». Как настоящий демократ, мистер Томас Уитни решил тут же увезти Юлию Запольскую прочь от пропагандистской машины СССР, вот только Холодная война раскалила двигатель этой машины добела. Запольская и Уитни так и торчали в Москве до 1953 года, пока Иосиф Сталин не отправился штурмовать небеса, в полёте расплавив своим огненным сердцем «Железный занавес». В эту брешь и упорхнули счастливые супруги. Опасливые буржуи сперва боялись пускать Запольскую в шоу-бизнес, а потом махнули рукой. К 1959 году Юлия связалась с лейблом Monitor Records, который специализировался на музыке СССР и стран Восточного блока. Там она записала около десяти пластинок, а потом умерла от рака, пока её муж переводил на английский язык книги советских диссидентов: прозу Солженицына («В круге первом» и «Архипелаг ГУЛАГ»), мемуары физика Юрия Орлова («Опасные мысли») и генерала-диссидента Петра Григоренко («В подполье можно встретить только крыс…»).
Дискография Юлии Запольской — это одна из двух вещей, обязательных для эмигранта (вторая — это томик Иосифа Бродского). В коллекции её записей можно найти русские песни о любви (пластинки «Twelve Faces of Love» и «Russian Romantic Songs»), трогательный лубочек («Yulya Sings Kalinka and Other Russian Songs»), цыганские мотивы («Sings Russian & Gypsy Songs»), городской романс (дилогия «Moscow After Dark» / «Sings Midnight In Moscow») и программные каверы Вертинского («Yulya Sings Vertinsky»). Для тех же, кто в стране мечты нашёл только тюрю на воде и тоскливую работу такси-драйвером, а также для успешных бандитов, ушедших от русских пуль под крылья Калифорнии, записан легендарный альбом 1964 года «Песни беспризорников» («Songs Of The Russian Street Urchins»). На самом деле, «Песни беспризорников» Юлия записала на кассету, чтобы преподнести своему мужу в подарок на двадцатилетие их совместной жизни, 11 августа 1965 года. Именно за эту запись мы сегодня и коронуем Юлию Запольскую — прямиком в богини блатной песни шестидесятых годов.
Суперхиты альбома — это «Песня беспризорника» и «Когда я был мальчишкой». Как две стороны одной монеты у слепого в кружке, эти песни показывают, каким молодой бандит-беспризорник хочет казаться и какой он есть на самом деле. Авторство первой, известной как «Позабыт, позаброшен», присвоил писатель Вадим Сафонов (1904-2000): в книге рассказов «Гранит и синь» (1979) он утверждает, что написал её в пору своего бродяжничества ещё мальчишкой; другие источники указывают песню как народную. Так или иначе, «жалостливая» песня была невероятно популярна в России 1920-х — 1930-х годов среди беспризорников и включалась в репертуар с «Разлука ты, разлука» и другими. В 1931 году песня даже вошла в саундтрек первого (!) звукового фильма в СССР «Путёвка в жизнь» Николая Экка о перевоспитании молодых бандитов. После этого, благодаря деятельности железного Феликса Дзержинского, песня почти на десять лет ушла с улиц, чтобы в 1945 году снова вернуться — уже на пепелища и в руины разбомблённых домов. Вариантов этой песни — пруд пруди, и каждый поёт её «по душе»: кто-то тянет блатную версию, кто-то поёт сентиментально, а кто-то — обло, озорно, стозевно и лаяй.
Вторая песня, «Когда я был мальчишкой», — это исповедь подонка в клёшах и с финским ножом, который «мать свою зарезал, отца своего убил, сестрёнку-гимназистку в колодце утопил». Обе песни поются акапельно — без аккомпанемента и, что называется, аутентично — поскольку у беспризорников зачастую не было возможности сыграть даже на гитаре, не говоря про фортепьяно. И если в те же тридцатые годы негры-каторжане из Миссисипи отбивали ритм кирками и цепями (вспомним полевые записи Алекса Ломакса вроде «Negro Prison Songs»), то наши беспризорники играли на чём попало — выстукивали мелодии на зубах, меняя тональность с помощью артикуляции; притоптывали и прихлопывали; свистели и даже играли на газетах и расчёсках. В пугающей тиши исполняется ещё одна популярная вещь — «Песня заключённого», которую в 1981 году гениально (ладно, он вообще всё гениально делал) исполнил Алексей «Хвост» Хвостенко для магнитоальбома «Последняя малина». Альбом Запольской идёт меньше получаса — идеально, чтобы не раскиснуть от блатоты и не успеть вдохновиться на лихие дела.
СЕМИДЕСЯТЫЕ: ДИНА ВЕРНИ
Дина Верни — это, можно сказать, русская Мадонна. Красавица-еврейка. Женщина с характером. В СССР о ней узнали только в конце семидесятых, когда из Парижа пришла катушка магнитной плёнки с блатными песнями. Певица голосила по-русски, мощным и зычным голосом, низким и «цыганским» — да так, что от её «по шпалам, бля, по шпалам!» краснели и падали в обморок видавшие виды блатари. Каждое слово чеканилось, как шаг часового. Некоторые слушатели вовсе отказывались верить, что это поёт женщина. Какой напор! Какая страсть! Какая «феня»! И правильно делали, что отказывались. Потому что эти песни пела не просто женщина, а богиня блатной песни семидесятых годов.
Дина Верни (Дина Айбиндер) родилась 25 января 1919 года в Кишинёве. Кхм… Остальное рассказывать в одном абзаце стыдно и бессмысленно, поэтому разумно будет просто пробежаться по тегам её величественной жизни, похожей на приключенческий роман, чтобы затем приступить к самостоятельному изучению. Уже в пятнадцать лет стала натурщицей архитектора Аристида Майоля — почти живого (семьдесят три года!) классика. Была близко знакома со всей парижской богемой, которая сползались к её ногам для восхвалений и почестей: побывали на этом месте Бретон, Дюшан, Превер, Блие, Матисс и Пикассо. Вышла замуж за Сашу Верни — будущего оператора фильмов Алена Рене и Питера Гринуэя. Во время Второй мировой войны участвовала в Сопротивлении, помогала беженцам, дважды была арестована (второй раз — Гестапо), чудом была освобождена — в отличие от отца. После смерти Майоля стала его наследницей — сказочно богатой и влиятельной. В шестидесятых бывала в СССР, узнала и запомнила двадцать четыре лагерные песни, из которых тринадцать записала во Франции. Они и составили костяк легендарного альбома «Блатные песни» (1975, Mary Melody / Pathé).
Две лучшие вещи с альбома «Блатные песни» принадлежат перу Юза Алешковского — советского поэта, который, в отличие от большинства действительно хороших писателей на блатные темы, Александра Галича и Владимира Высоцкого, однажды всё-таки отсидел в тюрьме. Разумеется, речь идёт о песнях «Окурочек» и «Свадебная лесбийская», тема которых — патологическая любовь в условиях нечеловеческой изоляции.
«Окурочек» — песня 1965 года; тогда Юз Алешковский ещё работал водителем «скорой помощи» (прямо как Александр Розенбаум десять лет спустя). Во время очередного ночного рейда ему в голову пришли строки: «Из колымского белого ада шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой и рванулся из строя к нему». Остальные строчки не заставили себя ждать, а финальный вариант автор посвятил своему другу, поэту Владимиру Соколову. Как песню назовёшь, так она и «зайдёт»: до середины семидесятых «Окурочек» переходил из уст в уста друзей Алешковского — Андрея Битова и Бэллы Ахмадулиной, потом прилип к очаровательным губам Дины Верни, через неё перешёл к французскому шансонье Иву Монтану, а в девяностых окончательно добитый и замызганный «окурочек „Окурочка“» зачем-то дотягивал Андрей Макаревич.
О чём песня?
…Заключённый находит окурочек с женской помадой, каким-то чудом залетевший на колымскую зону. Его чувства по этому поводу сравнимы разве что с экстазом Робинзона Крузо от встречи с Пятницей: бычок становится предметом разговоров, зависти (от которой вздыхают некто Капалин, удавивший жену, и «активный один педераст») и даже внутрилагерных интриг. Но почему? Неужели всё дело в том, что герой песни «баб не видел года четыре», или здесь есть что-то большее? Окурок с красной помадой — это тот самый довлатовский «сеанс», сильнейшее эмоциональное переживание в условиях сенсорной депривации русской зоны, метафизическая путёвка из «белого ада» в мир ночных грёз и далёких ресторанов, ярче, чем десятки женщин и сотни порнофильмов. В конце концов, герой проигрывает окурочек в карты вместе с одеждой и ботинками, попадает в карцер и десять суток «кровавыми красит губами концы самокруток своих».
Что же касается «Свадебной лесбийской», то здесь героиня-зэчка вдалеке от мужа находит себе «коблу» — активную лесбиянку и «видную бабёночку» Маруську Белову. В бараке разыгрывается настоящий свадебный карнавал в духе Жана Жене — с танцами, тройным одеколоном и помадой на ситной булке вместо бутербродов с красной икрой. Кроме этого на альбоме присутствует кавер на Высоцкого («Бодайбо»), ещё один Юз Алешковский (самая известная — «Товарищ Сталин») и коллекция босяцкой классики.
ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ: ТАТЬЯНА КАБАНОВА
Вот и всё. Пришла пора остановиться. Встать и взглянуть вперёд, в раскрытую пасть ужасного обрыва, куда в девяностых рухнет блатная песня. По пути на самое дно бездны она будет мутировать и страшно корчиться, почему-то станет называться шансоном, а когда упадёт — тут же рассыплется на тысячи компакт-дисков в духе сборников «Пацаны-пацанчики» и каких-нибудь «Блатных суперхитов от Жоки и Боки». Татьяна Кабанова — это последний луч света в мире блатняка. Каждый раз, когда я слушаю её, — буквально вижу, как она стоит на краю пропасти, смотрит своими большими глазами в пустоту и гладит дьявола по щеке.
И дьявол не смеет тронуть её, потому что она — богиня блатной песни восьмидесятых.
Татьяна Кабанова родилась 12 марта 1957 года. Не застала ни Гражданской войны, окружавшей Юлию Запольскую, ни Второй Мировой, из горнила которой вышла отлитая в бронзе Дина Верни. Училась в театральном училище, работала в театрах. Про жанр блатной песни сама говорит — все пути ведут в Рим, так или иначе приходится столкнуться с этим материалом. Попробовала кончиком пальца, как взбитый крем на торте, облизнулась и решила распробовать. Узнавала странных коллекционеров, которые собирают катушки с «блатотой», переписывала, пыталась понять… И поняла.
Можно сказать, что Татьяна Кабанова вернула блатную песню к её досоветским истокам. Вместо репрессированного зэка — обаятельный жулик из Одессы, древнейший «Гоп со смыком» из глубины воровских веков. Как известно, гоп со смыком — совсем не жертва, заброшенная в сталинские лагеря пинком сапога, а ловкач, ограбивший бога и укравший кошелёк Иуды, а затем отправившийся искать бордель Марии Магдалины. Артистке Татьяне Кабановой удалось достаточно усилить эмоцию старых блатных песен, чтобы вернуть им жизнь — утрированные, чрезмерные, с одесским говором, русским коверканьем и погрешностями в орфоэпии, они, как оказалось, живут гораздо дольше.
Альбом Татьяны Кабановой «Блатные истории» (1985) — это священная коллекция, с которой можно начинать подготовку к тюрьме. Двадцать две нетленки — от очередной «Мурки» и версии «Постой, паровоз» до виртуозного исполнения «Шарабана» и моей любимой «На последнюю пятёрку». К хитам робко пристраивается дивная «Кокаинетка» Вертинского, которая обрела вторую молодость после «Морфия» Алексея Балабанова. Позже Кабанова сделает целый спектакль из песен «Чёрного Пьеро». Она будет выходить на сцену, как настоящая «фея из бара, чёрная моль и летучая мышь» из начала XX века — взъерошенная, худая, невероятно губастая, дьявольски красивая, с чулками на ногах и на руках, и сердито ставить каблучок на деревянный стул. При этом она останется трогательно-стеснительной, заменяя строчки в песне «Мама, я жулика люблю!» и пропевая «…и с блатными в доме я», вместо «все блатные вдоль меня» — несмотря на то, что как раз последняя фраза весьма точно показывает место женщины в иерархии криминального мира, а также особенности их «боевого крещения».
От фотографий Кабановой будут трястись все тюрьмы России, а у почтового ящика будут раздуваться мешки с корреспонденцией — от восторженных воров, убийц и негодяев. Розенбаум запишет её на своём альбоме «Транссибирская магистраль» (1999), киношники будут звать к себе, а театралы — к себе. При этом ей удастся сохранить ослепительную красоту, кипящие и сжигающие глаза и, наверное, такую же удивительную душу, несмотря на многолетний хоровод всех этих позорных чертей вокруг богини. Её манера исполнения («русская Эдит Пиаф»), тяга грассировать и «актёрничать» явно повлияют на скандалистку Наталию Медведеву, которая вычленит из перекрестья Кабановой жанр кабаре и возведёт его в абсолют. Определённо, именно Татьяна Кабанова вернёт красоту блатной песне за мгновенье до того, как кончится музыка, а в женском бараке погасят свет.
