Сокровища Америки и самиздат Pollen fanzine

Позже к нам подключились активные читатели других американских писателей: Дэвида Фостера Уоллеса, Дона Делилло, Джозефа МакЭлроя. Сегодня Pollen — это комьюнити и площадка для обмена опытом с открытым форматом. И это касается не только американистики, кстати, мы готовы работать с любыми интересными текстами и авторами. В прошлом году у нас вышел номер, посвящённый поэзии греческого авангарда XX века, ставший украшением проекта.

Как вы переквалифицировались в издательство? Насколько это трудно в условиях современного медиарынка?

Я бы не стал забегать вперёд и квалифицировать нас как издательство. История с романом «Плюс» Джозефа МакЭлроя, который мы собираемся опубликовать — скорее частная издательская инициатива. Работа над изданием займёт от года до полутора лет, и всё это время мы будем сконцентрированы исключительно на этой книге. Учитывая, что вся команда фанзина не является профессионалами издательского дела и занята на других работах, трудно загадывать на перспективу. Конечно, у нас есть ряд интересных титулов, но сперва надо дебютировать как полноценное издательство.

Ещё одна крупная фигура американского постмодернизма, Уильям Гэддис, тоже не издан на русском, но на то есть свои причины — сомневаюсь, что даже опытный переводчик возьмётся его переводить, а кто-то рискнёт издать, во всяком случае, большие романы «JR» и «The Recognitions». Тем не менее в прошлом году на украинском языке в издательстве «Темпора» вышла поздняя повесть «Agapē Agape» — значит, ничего невозможного нет. Мы рассматриваем его небольшой роман «Плотницкая готика» 1985 года; «мусорный» текст Гэддиса, в который он стянул, кажется, все отходы массмедиа: голоса из радиоприёмников, телевизоров, газет, даже проповедей. Ничего не напоминает?

Ну и, конечно, «потерянный постмодернист» МакЭлрой. Это очень интересный автор, оказавшийся в чрезвычайно густом литературном поле семидесятых-восьмидесятых годов — тогда же выходили центральные тексты Пинчона, Кувера, Делилло — и ему просто «не повезло» оказаться в такой компании. Я убеждён, что его нужно переоткрывать. И опыт Штатов в какой-то степени это подтверждает. Скоро выйдет третье переиздание его «Женщин и мужчин», а в Нью-Йорке, по слухам, готовят переиздание и оперную постановку по роману «Плюс».

Кого, по вашему мнению, необходимо вводить в русскоязычный литературный дискурс?

Сложный вопрос. В силу того, что с зарубежной литературой в России всё довольно плохо — имён много. И не только те, что не изданы совсем. Даже такие канонизированные классики, как Беккет, не перепечатываются, не говоря уже о полной библиографии. У нас в поле интерес свой — нужны большие тексты американских писателей-постмодернистов, но география фактически безгранична. Любой издатель назовёт вам с десяток титулов.

Почему именно послевоенная американистика?

Сомневаюсь, что мы выбираем литературу, а не она нас. Мы срифмовались с американцами эстетически и стилистически, и это действительно большой пласт литературы, во многом предсказавшей мир как минимум первой четверти двадцать первого века. Проблемы, рассматриваемые Америкой ещё в семидесятых годах, заново и уже громче прозвучали сегодня. Делилло, к примеру, говорил о власти языка террора сильно до того, как мэр Лондона призвал свыкнуться с террористическими актами как частью повседневности, а Пинчон, описывая секретную почтовую службу как некий протоинтернет, предугадал современные методы шифрования и переброски информации. Строго говоря, мы рано вбиваем гвоздь в гроб двадцатого века — этот период ещё нужно отработать.

В пандан к предыдущему вопросу: куда подевалась русская литература? Или же она есть?

Мир сегодня переживает серьёзные трансформации, поэтому ещё не выработаны новые реакции на этот новый мир, а за ними — его художественное описание. Русская литература в этом смысле занимает такое же положение, что и, например, американская или европейская. Здесь я бы не стал думать территориально. Что-то новое в атмосфере, безусловно, кристаллизуется, но на это нужно время.

Как правило, в ваших номерах вы рассказываете о малоизвестных даже американцу авторах. Почему именно подвальная классика?

Американская литература одновременно сильно и спаяна между собой, и разветвлена, как грибница. Мы стараемся находить какие-то опорные зоны и точки. Разговор о «Бесконечной шутке» Уоллеса, скажем, упрётся в «Смотровой картридж» МакЭлроя. Мы ищем этот условный «Смотровой картридж», находящийся скорее в подвале культуры или во втором ряду. Читатель выберет Уоллеса, как в силу сложившегося культа, медиакапитала, так и доступности, но нам кажется важным отследить эти связи и прийти если не к исходной точке, то к какому-то прототексту.

На сайте Pollen есть рубрика Pollen Papers, в которой переводится американская литературная критика и интервью. В каком состоянии находится критика на постсоветском пространстве?

Давай сперва определимся дисциплинарно. Если мы говорим о литературоведении, то в Штатах качество анализа американистики связано с самой системой образования и региона. Многие теоретические исследования, в том числе по американскому постмодернизму, проведены и опубликованы при поддержке институтов. Постсоветское литературоведение, очевидно, находилось в заведомо проигрышной ситуации. Не было ни переводов, ни знания социокультурных контекстов.

Если же разговор об арбитрах-обозревателях из сетевых популярных журналов, то сегодня ситуация практически идентичная: хорошие аналитические тексты в дефиците. Критика опустилась до трёхактного пересказа аннотаций и резюмирования в стиле «палец вверх/палец вниз».

Как в американской литературе с пятидесятых годов эволюционировали «запретные» темы?

Сброс табу — постепенный, естественный и неоднородный процесс. Американское послевоенное общество менялось и раскрепощалось, принимая табуированные темы, и в данном случае интересна эффективность запрета. Можно запретить текст Берроуза, но не самого Берроуза. И думаю, что власти это понимали. В защиту писателя, когда его судили за «Голый завтрак», выступила общественность и ведущие интеллектуалы-битники, то есть получилась ситуация, обратная запрету или, если угодно, эффект Стрейзанд. А что для американца неэффективно — то не стоит внимания.

Входит ли зин в категорию small press?

Мы печатаемся на бумаге, так что это, наверное, пресс (смеётся), но учитывая наш средний тираж — пятьдесят-сто копий — и объём в сорок-пятьдесят полос, то мы скорее попадаем в категорию микро-пресс. У «Пыльцы» нет постоянной команды, финансового оборота (некоторые номера мы по-прежнему делаем на свои сбережения), строгих ролей. Не знаю, можно ли такой кооператив относить к культуре малотиражки, но мы где-то рядом.

Наш почти что традиционный вопрос: каково состояние small press в России?

Есть освоение «слепых» интеллектуальных территорий, появляются новые лейблы и интересные титулы, но я бы не сказал, что есть какой-то ощутимый рост. В Лондоне на одной улице издательств больше, чем во всей России.

Индикатор вертикального взлёта — это рост тиража. Тираж падает или находится в пределах пятисот копий. Этого, может быть, и хватает, но, как я и говорил выше, количество издательств несоизмеримо спросу.

Владимир, вы оформили всю серию «Скрытое золото» и несколько книг от «Phantom Press». Как дизайнер, скажите: насколько важно книге как материальному объекту быть привлекательным?

Дизайн для меня начинается с шрифта, поэтому я предпочитаю простые наборные обложки. Тем более что лаконичный дизайн сегодня можно подать десятком различных способов: блинтовое тиснение, суперобложка, неокрашенный картон и так далее. Мне очень симпатичны в этом плане обложки сиэтлского издательства Wave books. Их дизайнеры находят очень, казалось бы, простые, но выразительные решения за счёт работы с типографикой.