Медики строго определяют любовь как дофаминэргическую целеполагающую мотивацию к формированию устойчивых парных связей. Примерно то же самое (только просто и развлекательно) расскажет вам Рената Литвинова в роли лектора по нейрофизиологии любви, героиня сквозной новеллы нового фильма Анны Меликян «Про любовь», который сегодня вышел в прокат.
На фильм ушло всего двадцать пять съёмочных дней, год производства и традиция студенческого короткометражного кино: минимальная подготовка, импровизация, мизерные гонорары и искреннее увлечение участников темой. Меликян всё время копит на свои авторские проекты: подготовка к её самому лучшему по ритму фильму «Звезда» заняла около семи лет — поэтому новый фильм-альманах она задумывала как исключительно коммерческий, чисто зрительский проект поднятия бабла для воплощения следующих задумок.
Внезапно «поделка» победила на «Кинотавре» и, кажется, готовится собрать прокат. «Про любовь» обозначил кризисную границу российского кинематографа, отделяющую молодую образованную аудиторию от так называемого «массового кино» (о некоторых представителях которого, несмотря на кассу, нельзя вспоминать, не краснея). Романтическая комедия — самый коммерческий жанр — насыщается у Меликян характерным для её почерка вниманием к мельчайшим деталям внутренней жизни персонажей: от эмоциональных привычек загадывать желания с помощью бумажного самолётика до обстановки жилища с видом на ТТК. Этот почти энтомологический интерес, полностью укладывающийся при этом в рамки жанра, делает ромком интеллектуально привлекательным для молодой и романтически настроенной образованной аудитории. Первые робкие попытки интеграции Инстаграма, тэгов и чатов в экранное пространство оказываются не просто маркетинговым ходом, но и способом передать новый стиль мышления и взаимодействия с миром. Всё это пока кажется довольно сырым, но Анна Меликян, несмотря на свою молодость, представляется очень перспективным и уже обладающим своим виденьем автором. Главное тут — чтобы этот поход за кассой из поп-артхауса в просто поп не исказил до неузнаваемости её творческого вектора.
«Про любовь» — микроскопический московский декамерон, выросший из короткометражек для аукциона «ACTION». В одной из них в обстановке трудно сохраняемой достоверности ссорятся и мирятся придурочные возлюбленные.
В другой — двое любовников в постели играют «в правду», то ли стимулируя, то ли убивая своё чувство.
Полнометражный фильм гораздо аккуратнее относится к постановке проблемы и куда проще обходится с выводами. Приняв решение отказаться ради зрителя от традиции убивать своих героев (иначе «Про любовь» был бы завален трупами), Меликян вовсе теряет финалы всех линий, оставляя их висеть в драматургическом пространстве, приятно поблёскивая и радуя глаз.
Два косплеера встречаются уже полгода — но только в образах, не зная даже настоящих имён друг друга, занимаясь сексом с закрытыми глазами и заткнутыми наушниками ушами. Когда сексапильная анимашка превращается в официантку с Полежаевской, а её яркий парень оказывается одним из тысячи рюкзакастых студентов, они оказываются не в силах справиться с реальностью и отказываются от этой затеи. Кто они на самом деле: раскрывшие свою истинную индивидуальность — или бегущие от себя?
Секретарша из Сити отдаётся за большие деньги своему начальнику, чтобы купить квартиру для себя и своего молодого человека, инфантильного безработного любителя играть круглые сутки в танки. Как она себя чувствует, что будет с её любовью, станет ли она молчать об этом? Стритартист одержим своей воображаемой идеальной женщиной и никого по-настоящему не любит — зато женщины влюблены в него, потому что он рисует их во всю стену в центре города. Он мается между желанием встретить свою идеальную проекцию — и острым нежеланием погружаться в подробности скудной внутренней жизни каждой из женщин. Вдохновение и безысходность.
Пожилого богатого бизнесмена неумолимо тянет к девятнадцатилетней безмозглой студентке, но он так переживает за свои капиталы, что вызывает специалиста, чтобы её «проверить». Японка приезжает в Россию, чтобы найти душевную русскую любовь и упиваться богатой культурой — но не находит среди русских мужчин ни одного, кто читал Достоевского или слушал Рахманинова (она, ко всему прочему, поёт песню «Гоп-стоп» на ломаном русском так, будто это романтическая баллада). Несмотря на нелицеприятную честность в изображении своих героев, Меликян умеет подходить к любым персонажам на такую близкую дистанцию, что объективно относиться к ним уже невозможно — приходится принимать такими, какие они есть, познавая прелести бескорыстной любви.
Стремление автора не делать выводов и не прикручивать к сюжетным линиям разрешения конфликтов интуитивно понятны, потому что здесь есть только два вменяемых варианта. Позанудствовать, выясняя истоки, причины и следствия конфликтов, — тогда получится безысходность и тлен; или забацать трагедию — чтобы хоть как-то возвысить персонажей над их собственной мелочностью. Всё это очень затратно и неприятно, конечно. В фильме есть одна реплика знатока любви, Литвиновой, которая все истории (и всех зрителей) объединяет одним вердиктом и которую я склонна приписывать голосу автора.
Рассказывая на лекции о тестостероновом влечении, дофаминовой влюблённости и окситоциновой привязанности, она говорит, что есть ещё великая любовь, которая не закончится по окончании тридцати месяцев избытка соответствующих гормонов. Есть любовь поэтов и художников, есть великая, есть вечная любовь. Но большинство из вас, говорит она, её не встречали — и многие так никогда и не встретят на своём пути.
Что ж, дорогие читатели, неплохо бы узнать, чего Рената Литвинова обещает нам никогда не увидеть, как своих ушей, и почему для многих и многих людей эти «недостижимые» вещи были единственной целью, законом или смыслом жизни.
Никому не известного возраста индийский текст Бхагават-гиты рассказывает о путях практики йогина: он может идти к совершенствованию путём служения, путём познания, но наивысшим из путей текст называет путь любви, бхакти-йогу. Бхакти-йог освобождается от плена вожделения результата, потому что для него, как и для всякого влюблённого, любовь к божеству (и к миру как его проявлению) — процесс, уничтожающий саму потребность результата. Для западного читателя эту тему пытался разжевать Свами Вивекананда в одноимённой книге.
Эмпедокл из Акраганта, греческий философ-досократик, считал, что любовь есть одна из двух сил и что она отвечает за всё притяжение во Вселенной (в противовес отталкивающей силе вражды). Знал бы он, что через две с половиной тысячи лет Кристофера Нолана за такой подход освистают «любители науки» — оставил бы побольше стихов на эту тему.
Платон (тот парень, который прикрывался именем своего учителя) в диалоге «Пир» устраивает целую фристайл-сессию, на которой все обсуждают сущность любви в философских монологах. Звучат интересные тезисы. Влюблённый вдохновлён божеством и потому стоит выше возлюбленного, несмотря на субъективные ощущения. Есть пошлая эротическая любовь, способная на низости, и есть возвышенная эротическая любовь, возможная только к уже наделённому подростковым пушком юноше, в котором зародился ум. Именно здесь впервые целостно оформлена легенда об андрогине, разрубленном богами со страху «двойном» человеке, который отныне отчаянно хочет восстановить свою целостность — но имеет возможность только совокупляться. Идея о поиске «второй половинки» — тоже оттуда. Под финал Сократ ставит точку в прениях, сообщая мнение одной своей мудрой подруги о том, что любовь есть стремление к добру, благу и, соответственно, бессмертию. Красивый ход мысли — от идеи вдуть хорошенькому эфебу до вечного блага, не правда ли?
Греки, в отличие от нас-деградантов, находили для любви больше слов, чем одно, чтоб не путаться. Самую ветреную любовь называли «людус» — игривое желание удовлетворить половое влечение. Страстную ревнивую силу одержимости звали «манией» и приравнивали к безумству. Преданную и спокойную любовь друзей называли «филией» — что сказать о современном употреблении этого корня в названиях парафилий, не ясно. Нежность, чувство зрелого союза (окситоцинового то есть), носила имя «стоге». А самая высшая любовь, «агапэ», как раз и описывалась как безусловное проявление стремления ко всеобщему благу, не без самопожертвования.
Легко увидеть, что Иешуа не был новатором (отсюда и легенды о его стажировках у йогинов), потому что христианская любовь — та же самая бхакти или агапэ. Первейшие две заповеди, по словам Христа, — возлюбить Бога сердцем, умом и душой и возлюбить ближнего, как самого себя. «На сих двух заповедях утверждается весь закон», — сказал он, а потом все перемудрили, как обычно. И хотя эти заповеди он практически процитировал из Ветхого Завета, суть любви объяснил и сформулировал крайне практично и просто: отменил противоречащий заповедям закон кровной мести, чётко ответил на вопрос «Кто такой ближний?» и призвал не оправдывать своё зло тем, что «он первый начал». С Иисусовых заповедей попытался стряхнуть пыль ярый антиклерикал и попоненавистник Лев Толстой в своём труде «Четвероевангелие» (бородача предали анафеме, так что он свой). Граф тщательно анализировал слова Христа и свёл всё к ещё более простым выражениям: трудись всем на благо, помогай всем и каждому, не люби одного в ущерб другому, не убивай ни под каким предлогом, радуйся — а если не рад, то это потому, что ты сам мудак, возвращайся к пункту один.
Библия также подарила нам самую цитируемую в качестве статуса в соцсетях телегу о любви из Первого послания к Коринфянам Павла: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто. И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».
В двадцатом веке за любовь топил (помимо поп-певиц) Эрих Фромм. Немецкий философ часто обращался к этой теме в своих работах, пытаясь восстановить гуманистическую картину мира христианских заповедей в современном виде на вполне рациональных основаниях. Он противопоставлял любовь как обладание, превращающую людей в товары, лишающую партнёра свободы и не интересующуюся его внутренним миром, — любви как сотворчеству, бескорыстному интересу и помощи, усиливающей переживание полноты жизни. Отчаянный гуманист вторит здесь предыдущим ораторам: если человек любит только одного человека и не любит всех остальных — скорее всего, любить он вовсе неспособен, а его чувство есть только эгоистическое паразитарное подобие любви.
В общем, это я к чему всё. Конечно, Анна Меликян сняла хороший фильм: летящая камера, летний центр Москвы, мероприятия на Стрелке, романтический флёр повседневности и комические куплеты. Но именно поэтому он получился близким к жизни: если вдруг вы решите задуматься о глубинном содержании отношений героев фильма — вам станет душно и страшно в этой маленькой, прилипшей к горячей пыли плавящегося асфальта Москвы вселенной. Тогда знайте, что существуют иные миры и иная любовь. Ну, или хотя бы посмотрите другую короткометражку Анны «Такое настроение, адажио Баха и небольшой фрагмент из жизни девушки Лены» с армянской Ванессой Паради в главной роли и потрясными гастарбайтерами.
