В этот четверг выходит дебютный фильм Артёма Никитича Михалкова «Ставка на любовь». Сын батьки всех кинематографистов страны расскажет историю про армянина-карлика (не Галустяна), который задолжал бандюгану красный Феррари и теперь едет без визы в Лас-Вегас, чтобы выиграть бабки и отдать долг. Фильм снят в лучших традициях Сарика Андреасяна, Марюса Вайсберга, Дмитрия Грачёва, Резо Гигинеишвили (сопродюсер картины) и прочих киноширпотребщиков. В любой отрасли бывают династии. Дети смотрят, как работают их отцы. Влюбляются в это дело и продолжают семейную традицию. Родителям нравится выбор детей, ведь они смогут помочь своему чаду трудоустроиться. Дети закрепляются на уже занятых своими родными местечках. Таких детей называют блатными. Но блатным, как оказывается, тоже непросто. Об этом для «Батеньки» написал сын известного режиссёра, который пожелал остаться инкогнито во избежание мести других кинодетей, знакомых ему по песочнице «Кинотавтра», и репрессий со стороны отца.

Я — сын известного кинорежиссёра. «Каково это — жить в одних стенах с известнейшим кинематографистом? Великим и ужасным укротителем актёров?» — спрашивали меня в школе. Я пожимал плечами.

Я вообще до восьми-девяти лет думал, что мой папа — путешественник. Ну, да. Дома он бывал редко. Часто ездил за границу. Привозил подарки. Так я и думал, пока меня не взяли с собой. Я оказался в Каннах. Оу-е! Вы, кинематографисты мира, стремитесь попасть туда всеми возможными путями. А я там просто так оказался в тринадцать лет, потому что я — киноребёнок. Кинодеть.

Фотографируясь у каннской дорожки с Жераром Депардье, когда он ещё не был русским, я и понял, что буду работать только в кино: слава! шампанское! кино! чиксы! деньги! В общем, мечта. Осталось только определиться, кем, но время для решения ещё было.

В четырнадцать лет я понял, что на операторский не смогу пойти, потому что хреново знаю физику: сказал, что Буравчик — это фамилия такого учёного, получил постыдную парашу. В пятнадцать лет меня отдали в музыкальную школу, но звукорежиссёром быть не хочу: сидеть в четырёх стенах… темно… слушать голоса… Реально мозги набекрень. Да и кто из вас слышал про какого-нибудь известного звукорежиссёра?

В шестнадцать лет я решил стать актёром. А чё, я всегда артистичным был. Но судьба знакомых семье артистов пугала: практически все — без работы. Или в театральном рабстве за 15 000 рублей в месяц. Все пили.

В семнадцать лет подумал: режиссёром? Нет, точно не режиссёром: отцовского уровня мне никогда не достичь. Нет, не смогу. Вот папа — это режиссёр, а я — нет. Да и в семнадцать лет что я про жизнь-то знаю? Ни черта. Папа пошёл во ВГИК только после первого высшего.

Но как-то вечером папа сказал: «Мне кажется, тебе это интересно. Тебе надо поступать на режиссуру. Тем более, там набирает курс мой хороший друг».

Я не мог идти против воли отца.

Я поступил в институт к другу отца (правда, потом они разругались, и отец стал сомневаться в качестве моего образования). Поступил, вроде бы, сам. Хотя, если бы что-то не получилось, то меня бы «поступили».

Довольно долго я стеснялся своей фамилии, пока не понял, что фамилия — это ещё один плюсик, который мысленно ставит тебе девушка перед тем, как отдаться. Институтский мир сразу же разделился на своих и чужих. Свои — это целое братство таких же детей известных киношников. Они понимали величину фигуры отца и отбрасываемой им тени, а также груз ответственности за продолжение династии. Чужие или хотели сдружиться с родителями или, наоборот, беззастенчиво проявляли свою ненависть за то, что ты тот, кто есть. Большинство завидовали молча. Из частых конфликтов с чужими даже возникла формулировка «я обсужу с отцом вопрос твоего усыновления».

Зачёты и экзамены ставили автоматом. Преподаватели доверяли мне как носителю такой фамилии и продолжателю дела отца. Я молча принимал подписи и оценки как дары. Человек с такой фамилией плохо дисциплину знать не может — думали, наверное, они. К сожалению, может. Но я молчал. А преподаватели вместо экзаменационных вопросов начинали с ностальгией рассказывать, как и где они выпивали с моим батей в институте. И я не мог отказать. Слушал.

В институте я с ужасом осознал: фильмы, которые я ненавижу или которые люблю всем сердцем, — это те ленты, про которые папа говорил «говно» или «чудо». Какого-то отдельного фильма, который нравился бы только мне одному, не существовало. Всё сверялось с мнением отца. Я испугался не на шутку. Начал смотреть запрещённые домашним воспитанием фильмы: Триера, Балабанова, Фассбиндера, спектакли Виктюка и американское кино, которое раньше вслед за отцом считал дерьмом, жвачкой и резиновой бабой. И мне понравилось!

Я вижу цель кино в выворачивании, изменении людей на все 100%. Как это делали со мной фильмы Триера, столь нелюбимого отцом. Я понял, что мне не хватает на экране правды. Я хотел бы снять кино про детей украинских эмигрантов или фильм про стокгольмский синдром Норд-Оста. Но понимаю, что зрителю это не понравится. Умом я осознаю, что в стране, где война подкосила столько людей; в стране, где только сейчас постепенно приходит осознание трагедии, которой стал раскол СССР; где бывшие соотечественники стали убивать друг друга; в стране, в которой нет настоящей оппозиции; где Кавказ — по факту отдельная автономия, в которой русскому человеку опасно находиться, — НУЖНО И ВАЖНО СНИМАТЬ ДРУГОЕ КИНО. Но. Опасно. Зритель может не пойти на такой фильм. Зрителю хочется веселиться и не думать, так что подавай ему жанровое кино: лёгкие комедии, меланхолические мелодрамы, леденящие кровь ужасы и прочее. Есть рынок: он объективен своими цифрами. Цифры говорят так: если фильм смотрят — то это жанровый лёгкий фильмец, в других случаях его не смотрят вовсе.

А с другой стороны, живём только один раз. Почему я должен пресмыкаться? Я буду протестовать. Вот вам, сволочи, жрите правду. Я независим от вас! Я не стану винтиком вашего лживого полицейского государства, частью ржущей жующей «благополучной» толпы. В жопу правила рынка!

На днях я встретил выпускника режиссёрского факультета.
Он тоже из нашей касты кинодетей.
Он работает.
В «Буквоеде».
Кассиром.
Стало не по себе.

Я понимаю, что без работы в кино не останусь, папа пристроит. Но всё же работать помощником или ассистентом не очень хочется. Я давно знал, что мой кентуля из «Буквоеда» тоже на всех клал болт: отказался от одного мыльного сериала, отказался от работы вторым режиссёром на большом «массовом» проекте. Он снимал только то, что хотел. Доигрался. Теперь он зарабатывает на жизнь и на новый фильм, работая кассиром.

Я закончил институт, выпил за красный диплом и остался один на один с кинематографом. Я гляжу по сторонам и понимаю: чтобы пробиться, чтобы остаться в профессии режиссёра —
нужно срочно научиться снимать
зрительское
успешное
кино.

Беру книжку Кристофера Воглера по написанию успешного сценария. Читаю. Подкрепляю книжкой Макки «История на миллион долларов». Дополняю комментариями коммерчески успешных кинематографистов. Составляю правила для создания качественного кинопродукта.

#1 КОМЕДИЯ — ОДИН ИЗ САМЫХ КАССОВЫХ ЖАНРОВ

Чтобы фильм был понят и принят зрителем, надо сразу же определить правила жанра. Если написано «комедия», значит, должно быть смешно (а лучше всего — «гомерически смешно»). Комедия — единственный жанр, в котором российское кино может обогнать американское, так как есть «ТАГИЛ!», «ЛАБУТЕНЫ» и прочие штуки, которые понимают только наши люди. Это популярный в нашей стране жанр, потому что «драм и ужасов достаточно в реальной жизни».

Я лично не люблю смеяться и считаю, что много ржать вообще грешно. Смех без причины — признак сами знаете чего. Но я научусь шутить. Ради зрителей.

#2 БОЛЬШИНСТВО ЗРИТЕЛЕЙ КИНОТЕАТРОВ — МОЛОДЫЕ ЛЮДИ И ДЕВУШКИ (ХОТЯ ОНИ ТОЖЕ ЛЮДИ) ОТ 14 ДО 28 ЛЕТ

Обязательно перед созданием фильма надо определить возраст своего потенциального зрителя. Если он молод, значит, фильм обязательно должен быть про любовь.

Что я об этом думаю? Лично я в юности ходил с девчонками в кино только для того, чтобы пообжиматься в тёмном зале. Меня учил мой друг, опытный пикапер-азербайджанец: «Если хочешь развести девушку на первом свидании на что-нибудь, — смотрел он на меня похотливыми чёрными глазами, — обязательно веди её на дерьмовый фильм, чтобы у вас было время заняться друг другом». Поэтому я не помню, на какие именно фильмы я ходил тогда.

#3 ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ ДОЛЖЕН ДВИГАТЬ СЮЖЕТ

Главный посыл любого зрительского массового кино звучит так: «Твоя жизнь в твоих руках: действуй!». А это означает, что главный герой фильма, с которым зритель невольно себя отождествляет, должен совершать Поступки. Иначе никакой он не герой. Тем сам авторы фильма вместо того, чтобы крикнуть ленивому толстому апатичному Емеле в зал: «Жопу подними! Сделай уже что-нибудь, иначе жизнь просрёшь!», позволяют ему почувствовать, что и в его ленивой жопе есть что-то героическое (просто нет подходящих обстоятельств).

Я сам по жизни человек предприимчивый, но не так, чтобы совершать эти Поступки каждый день. Так, конечно, не умею. За девушек никогда не боролся: их рядом было достаточное количество. За работу не грыз другим горло: работа всегда была. За квартиру в центре Москвы ни на ком не женился бы — и так в центре живу.

#4 ГЕРОЙ ДОЛЖЕН ПРОДЕЛАТЬ ПУТЬ ОТ НЕУДАЧНИКА В НАЧАЛЕ К СУПЕРМЕНУ В КОНЦЕ

Здесь всё просто: «из грязи — в князи». Говорят, что зритель следит вовсе не за сюжетом, а за изменениями в характере героя. И, кажется, это действительно так. Самое интересное, по-моему, — видеть, как герой на твоих глазах ненавидит то, что только что любил, и наоборот. Ну а для того, чтобы люди в зале сопереживали герою на экране, его надо сделать чуть слабее, чуть беднее, чуть тупее, чем среднестатистический зритель. Хотя куда тупее. Это всё делается для того, чтобы лица парней в зале заиграли ухмылками превосходства, а девушки невольно охали: «Бедняжка!» (потому что у них от жалости до любви полшага). Когда они выйдут из зала, оба они будут знать: он — что может стать гораздо круче героя (и потому можно расслабиться), а она — что настоящего героя можно подцепить прямо на улице.

Я, слава тебе, Господи, не неудачник, но надо представить, каково быть им. Вообще слабые, задроты, неудачники и всякие питерыпаркеры никогда не нравились мне, но они нравятся массе — моей потенциальной аудитории. Придётся сделать и моего героя неудачником.

#5 В ФИЛЬМЕ ДОЛЖНЫ СНИМАТЬСЯ ТОЛЬКО ЗВЁЗДЫ ИЛИ МЕДИЙНЫЕ ЛИЦА

Это важно для кассового кино. Иначе никто не пойдёт на фильм. Чью-то рожу ведь надо клеить на постеры. Вот для этого звёзды и нужны. Хотя бы на минутку. Ну, с этим проблем не должно возникнуть. Многих помню ещё с детства. Дядя Вова. Дядя Костя. И так далее.

#6 НЕЛЬЗЯ, ЧТОБЫ ЗРИТЕЛЯ ЧТО-ЛИБО РАЗДРАЖАЛО

Изображение должно быть светлым, чтобы зритель в него не всматривался. Ну, хорошо, пусть будет так. У меня вообще летняя история. Нельзя показывать слишком натуралистичные и будоражащие моменты. Ну, я, в общем, не больной человек, убийство младенца не собирался снимать. Меня вообще самого напрягает грязь и вонь. Вот недавно мимо бомжа проходил, целый вечер отмывался.

#7 МУЗЫКА ДОЛЖНА СОПРОВОЖДАТЬ КИНО

Зрительское кино, в отличие от авторского, зачастую сопровождается фоновой музыкой. «Делать фильм без музыки в наше время огромный риск и артхаус», — говорят американские профессионалы. И это понятно, музыка — сильнейшее выразительное средство, которое может помочь зрителю почувствовать, что было заложено авторами в фильм или сцену (если без неё непонятно). Если сцена про расставание, значит, надо чтобы музыка настроила человека в зале на грусть.

В детстве я очень любил смотреть MTV. И по ночам, когда засыпал с плеером, представлял вместо снов — клипы на тот или иной трек. Потом, в юношестве, пересмотрел всего Тарковского, который очень скупо использует музыку Баха только в те моменты, когда все другие выразительные средства исчерпаны. А теперь даже не знаю. Запутался. Но раз решил делать зрительское кино, следует запиндюрить в фильме побольше музыки.

#8 ЭКОНОМИЯ ВРЕМЕНИ

Основной девиз массового кино звучит так: «делай короче». Не должно остаться ничего лишнего: все эпизоды, все кадры — только чтобы двигать сюжет. Никакой передышки! Отсюда появилось слово «бобслей». Я тоже думал, что так называется заброшенный в России вид спорта. Но оказывается, что это ещё и возможность ни черта не объяснять. Зрителю просто показывают, что было с героем до а потом — после. Ну, типа как в телемагазине. Ваш живот до приобретения массажёра и ваш пресс после использования массажёра. Очень удобно. Ничего объяснять не надо.

Начались съёмки. Мне страшно в этом признаться, но. То, что я снимаю сейчас, на самом деле ни черта меня не интересует. Начинается депрессия: мне не нравится эта чушь — она меня никак не касается. Но жернова кинопроизводства уже запущены. Деньги уходят. Время уходит. Фильм надо снимать. Люди приходят на площадку. Я им вру. Вру, делая вид, что, блин, так всё и запланировано. Вру, что верю в то, что говорю, и в то, что все мы снимаем. Олимпийское спокойствие на съёмках и истерика в перерывах. Я уже не хочу выходить на площадку, поэтому рад любой отсрочке. Смотреть на это у меня уже нет сил.

Фильм сделан. А я не счастлив. Почему так?

Я пошёл в режиссуру, чтобы бороться с засильем американского кинобреда. Я всегда остро чувствовал фальшь на экране. Знал, что именно не так. Понимал, что наш путь кардинально отличается от американского. А теперь я сам снял фильм, который, сидя в зале, наверное, и не досмотрел бы. Я снял предательский фильм.
Я продал себя.
Обидно до слёз.

Но на пресс-конференции и банкете я буду остроумным и уверенным в себе. И повода не дам сомневаться в своём успехе. А как иначе? В противном случае я стану киномертвецом.

Стыд. Он теперь преследует меня.
Ничто не способно его смыть.
Плевок в вечность, все дела.
Ничто не способно облегчить страдания — кроме нового, действительно хорошего и честного фильма.
А пока — транквилизаторы.

Я же ещё на бабки попал. Я даже не знаю, что тут ужаснее. То, что я сам себя предал, или то, что я теперь весь в долгах и мне нужны деньги, много денег. Фильм практически точно не окупится. С математикой у меня было плохо в школе, но как он окупится, если я снимал на доллары с курсом в 30 рублей, а теперь мне нужно собрать то же количество долларов при курсе в 80 рублей? Всё, штопор.

Может, просто кино — это не моё? Мне всегда говорили, что у меня очень красивый голос. Может, на радио надо? Не обязательно же быть именно режиссёром. Счастье можно найти в чём-то другом.

Но вдруг первый же уик-энд собрал половину истраченных на фильм денег. На второй неделе проката фильм уже окупился. Очень, очень неплохо! Ещё через неделю — мы в дамках! Ха! Суки, вы думали, что я остановлюсь на этом? Забудьте про стыд и предательство. Это так... психопатия чувств. Шутка практически. Ну что, суки! То есть... Ну что, друзья! Очень жду всех вас через год на премьере второй части моего фильма. Да, да! А как вы думали, мои хорошие? Не даром ношу такую фамилию!

Фильм Артёма Никитича «Ставка на любовь», разумеется, — полное говно.