Ведущая рубрики «Киношок» Настя Травкина, штатный дипломированный киновед, всё ещё находится в командировке в Санкт-Петербурге на кинофестивале «Послание к человеку», продолжает идти ради вас на жертвы и расшифровывает код кино. Например, она посмотрела свежий фильм депутата Государственной Думы и доверенного лица Владимира Путина Станислава Говорухина про писателя Сергея Довлатова. Довлатов сегодня — главный человек: он путешествует во времени, и, пока ведутся ожесточенные споры, писатель он или говно, становится невольным участником расследования нападения на журналиста Олега Кашина, нашего автора. Нападавший на Кашина заявил, что избиение журналиста куском арматуры организовал губернатор Псковской области, но тот ничего не комментирует и вместо этого посещает фестиваль имени Довлатова. Ну, что ж, дорогие, хорошо. Вот вам Довлатов Государственной Думы — диалоги, падающие, как бутерброд с килькой на пол рюмочной, Говорухин кажется себе храбрым, а ваши протесты похожи на физзарядку в пионерском лагере.

Чтобы успеть пораньше посмотреть новый фильм Станислава Говорухина «Конец прекрасной эпохи», я поплелась в жопу Санкт-Петербурга с радостным названием «Звёздная». Здесь прекрасная эпоха никогда и не начиналась: серые кирпичные пяти- и девятиэтажки с чёрными следами небесной блевоты, унылая блинная прямо под несущей конструкцией высоковольтных проводов и мокрые дворняги, тоскливыми глазами ловящие не менее тоскливые взгляды прохожих. Отличное начало для фильма о застое, отличное послание человечеству, отличная погода для конца прекрасной эпохи и начала войны.

Картина снята по мотивам работ Довлатова — 1965-й год, Ленинград, молодой журналист и писатель Андрей Лентулов пытается работать честным журналистом в Советском Союзе, не находит себе места, понимания и покоя и уезжает в Таллин на дауншифтинг. Пресс-релиз обещает яростное сопротивление дерзкого нонконформиста системе — аморальный сотрудник против армии служебных и около романов, слежки, ханжества и государства. Депутат и доверенное лицо президента Говорухин среди прочего сказал, что фильм очень автобиографичен — в той части, где Довлатов ещё не был Довлатовым, а Говорухин ещё не был Говорухиным, что бы это ни значило.

Но давайте не будем обсуждать творчество «выдающегося литературного явления второй половины девятнадцатого века» по имени Сергей Довлатов: и он, и министр культуры Мединский тут вообще ни при чём. Довлатов уже трижды почесал волосатое пузо, лёжа в гробу. Сначала — когда один довольно крупный писатель назвал его писателем довольно средним. Я думаю, этот конфликт Дмитрия Быкова с поклонниками Довлатова можно решить через смену точек зрения: правильно, Дмитрий Львович, надо просто мерить в высоту! Второй раз Довлатов не просто почесал пузо, но и зевнул, когда пошли нехорошие слухи о фестивале «Заповедник», который все порывались назвать «Зоной», но потом, видимо, сошлись на «Компромиссе». Ну, а когда депутат Говорухин выпустил свою унылую реконструкцию брежневского отстоя, Довлатов от скуки наконец успокоился и уснул. Давайте позволим ему отдохнуть ещё четверть века (потом можно устроить юбилейное измерение его писательских масштабов, например, — может, усохнет ещё) — и поговорим о компромиссе, режиссуре, цензуре и о нас с вами.

Меня сначала невероятно расстроило качество фильма этого хорошего дядьки с трубкой. Слабая контрастность, от которой мутит; пересветы в окнах, от которых начинается похмелье; зачастую пожёванная рамкой кадра композиция; до тошноты статичная камера и выыыыыымученные диалоги, падающие с экрана тяжело и вязко, как бутерброд с килькой на пол рюмочной. Конечно, кино многое теряет от того, что нет возможности сделать видимой (или хотя бы банально слышимой — но это бы не спасло) внутреннюю речь лирического героя «Компромисса». Его короткие бессильные внутренние комментарии к ситуациям дополняют его ироничную игру слов в диалогах, как чуткая поэзия Чарльза Буковски дополняет его грубоватую романную браваду. Вне своего внутреннего монолога главный герой фильма кажется просто большим куском кроссворда, где по вертикали «ипостась», а по горизонтали «водка», пересекаясь, ставят крест на глубине персонажа. У меня есть озорное предположение, что, если бы это кино показали преподам ВГИКа в качестве студенческой работы, они бы на два часа устроили траляля о том, что такое визуальное искусство и как его делать.

Но потом, с тоской и одновременно злобой выходя из кинотеатра, я поняла, что мне нравится эта поднимающаяся вместе с тошнотой ярость на старшее поколение с их ностальгией по оттепели, навсегда оставшейся в них трусливой сломленностью брежневским застоем и развалом всего на свете в девяностых. Нет, разумеется, есть замечательные люди большого опыта, деятели, интеллектуалы, мастера и художники. Но давайте оставим исключительных людей в покое, они никогда не были аргументом. Это опостылевшее «слишком много ты думаешь, это наизусть знать надо» перекочевало из школы в институт — и далее по инстанциям. И что, вы думаете, мы первое свободное поколение после совка? Да чёрта с два!

Когда профессионалы игнорируют выразительные возможности кино, специфически киношную визуализацию авторской идеи (это то, что и называется режиссёрским решением, кстати), я прихожу в недоумение. И в этом случае мне показалось, что режиссёру было просто страшно сделать хороший фильм. Грядущий провал работы в прокате как будто оказался для него компромиссом с самим собой и государством. Все параллели закручивания гаек в семидесятых с сегодняшней путинской Россией остаются полностью на нечистой политической совести зрителя. Ни одного намёка, ни единой улики. Говорухин в своём фильме осторожно мнётся вокруг «узкой щели между совестью и подлостью», в которую влез каждый — КАЖДЫЙ — из тех, кто остался у дел, когда страну трясло. Говорухин кажется себе самому, наверное, очень смелым, именно сегодня выводя на экран времена обысков, идиотской цензуры, политических увольнений из СМИ, бесконечного информационного подлога. За эту победу над собой я без шуток чувствую к Станиславу Сергеевичу уважение даже несмотря на то, что фильм, конечно, среднее любого среднего писателя.

Но, к сожалению, масштаб показываемой им моральной катастрофы давно устарел. Сегодня нравственные мучения Лентулова смотрятся почти что приторно. Нет, моё поколение привыкло продаваться с юности. Причём продавать искренне, без остатка, не только себя, но и свои мечты. Монетизацией мы это называем, да. Никакого стола, в который можно было бы писать из непреклонной гордости сопротивляющегося достоинства, больше нет. Наши протесты похожи на физзарядку в пионерском лагере, наш творческий акционизм настолько бессилен, что даже для хулиганства выглядит несерьёзно. Мы умеем ходить за мегафоном, потому что это неплохая альтернатива алкопати, да ещё и на свежем воздухе. Но когда мегафон исчезает — то и самостоятельное мышление обнаруживает в нас своё полное отсутствие. Мы научились искренне, по-детски невинно верить в то, что искусство должно хорошо продаваться, а если не продаётся, — то это плохое искусство.

Грустно то, что эта продажность — уже не следствие трусливого политического компромисса, в котором кается за всё поколение Говорухин. Это самая настоящая привычка к потребительской выгоде. Сегодня власти нужен не столько политический прессинг, чтобы контролировать и направлять нашу активность, сколько всё новые барбершопы, магазины модных рубашек, обновления гаджетов и кофейни с цветными пироженками, как завещал Олдос Хаксли. Наследственное «жить-то как-то надо» мутировало в «жить не хуже, чем».

А самое отвратительное в том, что сегодня компромисс выглядит стильно. Не стильно выглядит разве что Говорухин.