С сегодняшнего дня на экранах страны русский православный синематограф показывает историю о принявшем постриг японском якудзе, которому приходится бежать от мести бывших врагов в российскую глубинку и навести там самурайского порядка. В новом фильме Егора Баранова «Иерей-сан: Исповедь самурая» нет Русской православной церкви во всём её институциональном великолепии, зато есть богооставленный персонаж Петра Николаевича Мамонова с ружьём и внутренним медведем, церковный колокол-убийца, продажные менты в отчаянии, горящие в ночи кролики, пьяный Пётр Фёдоров в трениках, пулемётная перестрелка, Иван Охлобыстин в роли Мефистофеля и Шан Цзун из Mortal Kombat в роли безбородого батюшки.
История о самурайской преданности христианской вере пришла сценаристам Ивану Охлобыстину и Роману Владыкину, очевидно, после знакомства с историей жизни первого православного миссионера в Японии. Звали его Иваном Дмитриевичем Касаткиным до 1860 года, а по окончании духовной академии он принял постриг и стал отцом Николаем, чтобы затем отправиться настоятелем в первую православную церковь в Японии. Отец Николай страшно увлёкся японской культурой и всерьёз взялся за изучение японского языка (он и перевёл впоследствии Библию), поэтому, когда семь лет спустя в его дом прокрался живущий под видом синтоистского священника самурай «в отставке» Такума Савабэ, хозяин бесстрашно встретил его, спросив на чистейшем японском, чего тот хочет. Савабэ сказал, что все эти религиозные миссии — просто повод посеять раздор в его стране, и потому он собирается прикончить священника. Отец Николай был увлечён бусидо и разбирался в тонкостях самурайского кодекса, поэтому ответил Савабэ, что готов умереть, но по законам чести имеет право на принятие достойной смерти. Такума Савабэ смекнул, что перед ним — настоящий самурай (хоть и с бородой лопатой). Отец Николай пояснил, что единственно достойная для него смерть — это смерть за веру, а потому Савабэ необходимо ознакомиться с православием, прежде чем его убить (иначе нечестно). Так самурай Такума Савабе стал первым православным священником японского происхождения. «Иерей-сан» — перевёртыш этой истории. В истории обращения Савабэ ортодоксальное христианство дало новое духовное наполнение самурайскому кодексу; в фильме же самурайское представление о служении возродило христианство как жизненную практику в отдельно взятой деревне.
В селе Глубокое живут всего несколько семей: вечно пьющий бывший спортсмен со страдающей сожительницей, бизнесмен и бывший чеченский офицер с женой и дочерью, добродушный выходец из Средней Азии, мать с великовозрастным сыном-дурачком и одинокая православная христианка в возрасте. Все они между собой всё время ссорятся, пьют, нервничают, портят друг другу имущество и угрожают смертоубийством. Село близко к распаду, жители — к деградации, один только предприниматель Нелюбин в исполнении Охлобыстина чист, относительно свеж, под блестящим пиджаком даже несколько пузат, да ещё и в голубом свитере (прямо как с рекламы детского питания или таблеток от изжоги). Он готовит коварный план: втираясь в доверие к жителям деревни, всех перессорить и пересажать, споить и выгнать — а богатую красной глиной землю продать большому бизнесмену. Все его планы разбивает отец Николай, потому что пропагандирует здоровый образ жизни, любовь, сострадание и труд — а потому заставляет всех жителей Глубокого стать лучше, чище и добрее и познать на себе всю мощь милости Божией. Местом силы фильма становится заброшенная церковь, которую отец Николай берётся восстанавливать. С течением экранного времени она превращается из свалки строительного мусора в духовный центр села Глубокое, становится его идеологической сердцевиной. Только масштаба не хватило авторам, чтобы придать «рублёвской» тарковщины эпизоду с водружением на колокольню старого церковного колокола, сбитого ещё большевиками (через который в кульминационном сражении на пулемётах с нечистью и придёт Божья помощь).
«Иерей-сан» — простая и ясная дидактическая христианская сказка, понятная на уровне запрятанных в глубине души детских убеждений: кто добрый и хороший — тот прав, тот победит. Вход в этот чрезвычайно приятный на ощупь гибкий мир, в котором пара мудрых слов могут изменить до неузнаваемости все жизненные установки человека и излечить его душевные травмы, — под сводами церкви, где гостя встретит священник, наделённый сдержанным отрицательным обаянием и живущий как настоящий ортодоксальный аскет.
В прекрасном душеспасительном мире «Иерей-Сана» реальность двоится: в одну хочется верить, когда слышишь мудрые «рубленые» поучения христианского воина и наблюдаешь живительную силу Христовой проповеди; другую хочется стыдливо выдрать из тетради как безнадёжно замаранную, когда в фильме маленькая девочка с уродливой пионерской интонацией читает стихотворение Есенина в качестве молитвы. Такая же стыдоба наваливается, если послушать, как на вопрос журналиста о бюджете фильма Пётр Мамонов отвечает с гордостью избранного: «Боженька дал, Он не дурак, знает, кому давать!». Почему бы не вписать его в титры как спонсора, в таком случае? Интенция высказывания Петра Николаевича понятна, но переборщить в котле истовой веры можно даже щепоткой неистовой гордости.
В этом — удивительная двойственность человека вообще, не только православных христиан. В нас порой сочетаются взаимоисключающие тенденции. Вот персонаж Охлобыстина со злой фамилией Нелюбин (человек, не способный к любви, — воплощение антихристианина) озвучивает забавную статистику: «У нас в стране семьдесят процентов православных и семьдесят пять — пьющих». Вот сам Охлобыстин, который хочет снимать доброе кино о любви к людям — и активно выступает за разрешение на ношение оружия, а также призывает к тому, чтобы сжигать в печи живьём гомосексуалов. Тут должна быть какая-то пауза на осмысление: это сказал человек, у которого всё ещё есть возможность — и намерение — вернуться в священнослужители. Для меня Охлобыстин навсегда отождествился с его героем из фильма 1991 года «Нога» Никиты Тягунова, где он играет пришибленного имперской войной в Афганистане человека, из которого вымарано всё человеческое, от которого остаётся только духовный ампутант. Вот тут можно посмотреть, как молодой ещё Иван Иваныч уже нестерпимо противно зло хохочет:
Вот Пётр Мамонов, который для многих из нас является вдохновителем на непрекращающуюся духовную борьбу: какие проповеди он иногда заворачивает! Уже не говоря о том, как потешно высмеивает и свою гордыню, и своё пацанское прошлое. Здесь можно полюбоваться ржачной нарезкой из их совместного с Сергеем Лобаном фильма «Мамон-лобан», который в полной версии изобилует в том числе очень тонкими и вдохновляющими рассуждениями героя:
А потом он срывается — и в дурном уже настроении разражается желчными и полными презрения тирадами. Вот христиане, последователи голодранца и мистика из Назарета, и вот христианская церковь, поклоняющаяся его трупу и часто предающая его заповеди одним только способом своего существования. Эта бинарность позволяет попеременно менять оптику взгляда и видеть в фильме «Иерей-сан» то правую пропаганду «вертикального» сплочения вплоть до патриотических призывов объединиться для борьбы с внешней военной угрозой (что весьма может оказаться нашим ближайшим будущим); то, напротив, призыв к индивидуальной осознанности в личном служении Богу самой своей жизнью. И самурайская этика, надо сказать, подходит для любой точки зрения, так как сама она неоднородна, заимствовавшая, например, ожесточённый патриотизм из синтоизма, но взявшая идею сострадательности из буддизма.
Однако основная красота подмешивания самурайской этики в дух православия — переосмысление понятия служения. Православный человек часто думает, что служба — это пышная церемония в церкви с кадилом и хором. Самурай знает, что служение его господину — в каждой минуте его жизни, в каждом вдохе и шаге, и в этой преданности он должен дойти до своего предела. Две основные духовные практики самурая — памятование смерти и полное подчинение воле своего хозяина — абсолютно совпадают с аналогичными практиками христианских подвижников. Памятование смерти вносит особое духовное измерение в жизнь: обыкновенно люди живут, как вечные существа, забывая о том, что время может не позволить сделать добро или исправить ошибку. Смертный человек живёт, очень бережно относясь к миру, так как знает, что каждая его минута может быть последней, потому не растрачивает их на склоки и распри. И это одинаково верно как для самурая, так и для христианина. Так называемое «отсечение воли» (отказ от собственной воли и следование приказам сюзерена, наставлениям своего духовного отца и, в конечном итоге, воле Божьей) борет самого коварного врага сильного духом человека: гордыню. Да и молитва — вовсе не заученные слова и невнятное бормотание. Молитва есть обращение души к Богу, и она может быть и в молчании, и в труде. Вот таким в прямом смысле слова «правоверным» и предстаёт перед нами отец Николай, и высшим проявлением его смирения и воинского мастерства становится битва с продажными ментами, в которой он не наносит обидчикам ни одного удара (хотя мог бы сломать им все четыре ноги, памятуя своё прошлое якудзы).
Вообще удивительной находкой оказался разговор о церкви — но без типичной РПЦ; о духовном наставничестве — но без типичного православного попа, каким он представляется массовому зрителю в нашем ежедневном политическом шоу.
Потому как следует разделять: есть церковь — она украшает улицы и радует сердце убранством; есть Русская православная церковь — учреждение, занимающееся легитимизацией государственного режима; и есть Храм, который Иисус обещал построить на месте разрушенного Иерусалимского Храма, — и это не имеет отношения ни к зданию, ни к РПЦ: это обозначение Царствия Божьего, которое внутри вас. Кстати, за такой ход мысли графа Льва Николаевича Толстого предали анафеме. А я надеюсь, что муки страдающих православием головного мозга поутихнут, и эту ремиссию мы назовём «иерей-сан головного мозга».
После съёмок в этом фильме исполнитель главной роли Кэри-Хироюки Тагава принял православие. Вот обряд крещения и тоска бодигарда:
