В традиционной рубрике «История кадра» автор самиздата Егор Сенников рассказывает историю культового фильма, сюжет которого родился в огне пылающего Будапешта и на театральной сцене Третьего рейха одновременно. Как снять историю чужого предательства, рассказывая на самом деле о личной драме, и чуть не потерять всё из-за дотошных журналистов — в истории одного кадра из фильма «Мефисто» Иштвана Сабо.

Будапешт горит. Автоматные очереди. Коктейли Молотова летят из окон. В ответ по окнам стреляют танки. В октябре 1956 года город взорвался народным протестом. После 11 лет коммунистической диктатуры венгры устали ждать перемен и решили взять дело в свои руки, тем более что в Советском Союзе уже начали прощаться со сталинским наследием. Но в Венгрии перемены шли слишком медленно, и в какой-то момент многим надоело ждать. Рабочие и студенты, интеллигенты и крестьяне — все они вышли на улицы венгерской столицы.

Восставшие захватили склады с оружием и пошли войной на коммунистов и сотрудников госбезопасности. Советские войска, находившиеся в стране, выступили на стороне властей, вошли в город — и в итоге потери с обеих сторон составили несколько тысяч убитыми и больше десяти тысяч ранеными.

Один из участников восстания — будущий знаменитый режиссёр Иштван Сабо. На тот момент ему было восемнадцать, он успел отучиться в Будапештской академии театра и кино всего месяц с небольшим. Сабо выходил на улицы, митинговал вместе со своими сокурсниками и сверстниками, строил баррикады и надеялся, что его не зацепит пуля в одном из уличных боёв.

Ему очень повезло: он пропустил один из центральных эпизодов венгерского восстания — штурм штаб-квартиры коммунистов на площади Республики. Революционеры буквально растерзали 25 партийных сотрудников (потери восставших были сопоставимыми). Партийцев, «чекистов» и простых сотрудников офиса расстреливали, избивали, раздевали, вешали на деревьях вверх ногами. Сабо в тот вечер был в гостях у университетской подруги. Зато на площади Республики был другой сокурсник Иштвана — известный впоследствии режиссёр Пал Габор. Вечером он пришёл к Сабо с пулемётом на плече, взбудоражено рассказывая о произошедшем на площади и о расправе над коммунистами.

Но революция проиграла. Через несколько дней после взятия штаб-квартиры коммунистов началась советская операция «Вихрь»: в Москве решили не давать восставшим никаких шансов. Последние очаги сопротивления были погашены только в декабре.

Сразу после этого в Венгрии начались репрессии, массовые аресты, суды и казни. Сабо и его товарищи наивно надеялись, что до них карательный аппарат не доберётся, но на всякий случай пообещали друг другу ничего не сообщать властям. А в феврале 1957 года Сабо вместе с двумя товарищами арестовали на выходе из театра.

Огромное театральное фойе. Вокруг красной дорожки стоят женщины в роскошных платьях и дорогих украшениях, мужчины в смокингах, фраках и военной форме. Все они рукоплещут грузному мужчине, который идёт под руку с женой по ковру. У мраморной лестницы их встречает звезда — блестящий артист, исполнитель главной роли. Он улыбается и в то же время словно не верит, что ему выпала такая честь. Камера берёт его лицо крупным планом, и мы видим за его спиной огромный красный флаг со свастикой. Флагами увешан весь зал, и все гости торжества — нацисты. Артист поздравляет грузного мужчину с днём рождения и благодарит весь нацистский режим за заботу об искусстве.

Смена кадра. Имениннику понравилось поздравление. Артиста везут на Олимпийский стадион в Берлине; орлы поблёскивают на фуражках окруживших его партийцев. Один из них вскидывает руку, обводит стадион и чуть ли не кричит: «Вот это настоящий театр! Завтрашний день будет нашим. Вся Европа, весь мир будут нашими!».

Артист выходит на поле, попадая в лучи прожекторов. Он останавливается, смотрит прямо перед собой и повторяет: «Чего они от меня хотят? Я ведь только актёр, и всё».

Так заканчивается фильм Иштвана Сабо «Мефисто», который вышел на экраны спустя четверть века после задушенной венгерской революции. Притча об артисте, который так мечтал о славе, успехе и признании, что наплевал на все свои принципы и продал душу дьяволу. Но такие сделки всегда подразумевают обман: слава оказалась неразрывно связанной со службой нацистскому режиму, а успех и признание пришли не столько от публики, сколько от людей в униформе и погонах. А сам актёр, мечтавший стать самым главным германским артистом, слишком поздно понимает, что на самом деле играет роль не Мефистофеля, а Фауста. А мефистофели сидят в зале.

Сцена с актёром, потерявшимся в свете прожекторов, имеет прямое отношение к тому, что произошло с самим Сабо после того, как его задержали в будапештском театре.

Тогда Сабо провёл под арестом три дня: у органов не было ничего на него самого, но следователя очень интересовала информация о том, что делали разные знакомые Иштвана в дни революции. Затем его отпустили, предварительно заставив подписать бумагу о сотрудничестве с органами. Теперь по запросу ведомства он должен был сообщать о том, что делают его сокурсники и коллеги.

О старшем коллеге: «Ему уже почти сорок, а он одевается как подросток. Мнения о нём неудовлетворительные — возможно поэтому его странные идеи никому не могут навредить». О знакомом актёре: «В прошлом году сделал несколько замечаний против комсомола». О набирающем известность писателе из своего окружения: «Во время контрреволюции и сразу после неё стоял на антиправительственных позициях». Об артисте Яноше Розе: «У него всегда есть деньги, причём непонятно, откуда он их берёт».

Эти отчасти уклончивые, отчасти размытые высказывания — цитаты из донесений, который писал Сабо. Под псевдонимом «Эндре Кекеши», который ему дал куратор из спецслужб, он рассказывал о знакомых актёрах и режиссёрах — не сообщая о них, впрочем, ничего такого, что могло бы создать им очень серьёзные проблемы. Никого из людей, про которых писал Сабо, не арестовали и лишь за несколькими установили слежку.

Сам Сабо, объясняя спустя десятилетия свои поступки, говорил, что работа на органы была для него проявлением отваги и что он согласился на это, надеясь, что сможет заговорить спецслужбам зубы и сбить их со следа Пала Габора, товарища, пришедшего к нему домой в гости с пулемётом. На прямые вопросы об участии Габора в штурме штаб-квартиры коммунистов Сабо отвечал отрицательно, старался защищать его и в других ситуациях. Через два года после восстания Сабо работал на киностудии и случайно, просматривая хронику, снятую на площади Республики, увидел на кадрах знакомое белое пальто своего товарища. Иштван сразу же убрал плёнку в архив и спрятал, как прячут вещдоки, надеясь, что это развалит дело.

Сотрудничество продолжалось несколько лет — со временем куратор беспокоил Сабо всё реже и реже, пока и вовсе не прекратил встречи со своим подопечным. Отчасти это объяснялось тем, что подходила к концу учёба — и угрожать отчислением было уже непросто. Отчасти — общим смягчением венгерского режима в начале 1960-х годов. В 1961 году Сабо выпустился из академии и начал снимать кино. Последний из 48 отчётов в госбезопасность датирован 1963 годом; всего в них он написал о 72 своих знакомых.

Этот тайный труд был для Сабо болезненным опытом, он много думал о нём и о том непростом выборе, который пришлось сделать многим его друзьям и знакомым. Сабо десятилетиями скрывал от публики факт своего сотрудничества со спецслужбами, но постоянно обращался к этой теме в своём творчестве. «Мефисто» был первым международным проектом режиссёра, который оказался целиком посвящён проблеме сотрудничества артиста с тоталитарным режимом.

«Мефисто» — это экранизация одноимённого романа Клауса Манна. В его основе лежит реальная история жизни знаменитого немецкого актёра Густафа Грюндгенса. Он сделал себе имя ещё в 1920-х, снимался у лучших режиссёров (например, у Фрица Ланга в «М») и играл Мефистофеля в главном театре Пруссии. Приход к власти нацистов напугал многих его коллег и друзей из левых кругов, которые спешно и массово стали покидать Германию в тридцатых, но не самого актёра.

Грюндгенс сознательно сделал свой выбор, и пока его знакомые пытались найти себе место за границей, Грюндгенс царил на немецкой сцене. В 1930-е годы он везде: играет Мефистофеля и Гамлета, дружит с Герингом. Стремительный карьерный взлёт привёл его в узкий круг управляющих всей немецкой культурой при нацистах. Грюндгенс снимается в пропагандистских фильмах, патриотически записывается в вермахт и выступает перед лидерами НСДАП в их загородных поместьях.

Тем временем писатель Клаус Манн, покинувший Германию в числе других немецких интеллектуалов, начинает за рубежом писать роман о современном Фаусте и в качестве героя выбирает именно фигуру Грюндгенса: «Он мне представляется предателем par excellence, ужасным воплощением коррупции и цинизма. Он был настолько позорно прославлен, что я решил сделать его главным героем сатирического романа о Мефисто. Я хотел описать тип предательского интеллектуала, который занимается проституцией ради безвкусной славы и преходящего богатства», — вспоминал Манн впоследствии.

Сабо книга «Мефисто» показалась удивительно созвучной его собственным размышлениям — и он сразу захотел её экранизировать, хотя к фигуре главного героя подошёл совсем иначе. В книге Грюндгенс — довольно однозначная, гротескная фигура, настоящий подонок, плюнувший на всё и всех ради роскоши и положения. В фильме же Грюндгенс стремится к естественным для актёра вещам — славе и признанию, но обстоятельства оказываются сильнее. Шаг за шагом, компромисс за компромиссом он оказывается своим среди нацистов и чужим среди друзей и коллег по театру.

В каком-то смысле Грюндгенс в версии Сабо больше похож на своего реального прототипа, так как тоже пытается, пользуясь положением, вытаскивать знакомых из концлагерей. Но в итоге с удивлением осознаёт, что на первом месте для него — собственное положение в театре, которое, по большей части, зависело от отношений с покровителями-нацистами. Поэтому ему приходится играть свою роль до конца, поддерживать связи с ними и оставаться верным им — неважно, всерьёз или притворно.

Ради работы над лентой Сабо в корне поменял свой подход, отказался от иносказательного стиля предыдущих работ — и не прогадал. «Мефисто», вышедший в 1981 году, был очень хорошо принят и критиками, и публикой: только в Венгрии его посмотрели больше миллиона человек — то есть буквально каждый десятый, а сама картина собрала множество наград — от приза в Каннах до «Оскара» за лучший иностранный фильм.

Дальше Сабо было не остановить: «Мефисто» открыл так называемую «немецкую» трилогию, в которой венгерский режиссёр рассмотрел столкновение человека и власти с самых разных точек зрения. Успех трилогии принёс ему репутацию не просто главного венгерского режиссёра, но и морального арбитра в мире европейского кино. Он снимал большие международные проекты со звёздами кинематографа и к середине нулевых стал буквально живой легендой. Тем удивительнее для всех было узнать о том, что Сабо был агентом венгерской госбезопасности.

В 2006 году самый влиятельный венгерский еженедельник о культуре «Жизнь и литература» выпустил большую статью под названием «Идентификация агента», в которой подробно разбиралось прошлое Сабо как информатора властей. На следующий день Сабо дал большое интервью, в котором заявлял, что его работа на госбезопасность была героическим актом защиты друга, которого засняли на площади Республики, а «разоблачение» подготовлено врагами, которые хотят уничтожить его репутацию.

Однако в его словах довольно быстро нашли неточности: главный специалист по событиям 1956 года заявил, что человек, запечатлённый на плёнке в белом пальто, — не Габор. Плюс — по всей видимости, Габор вовсе не принимал участия в убийстве коммунистов. Сабо вновь пришлось оправдываться. В новых интервью он заявлял, что защищал себя: органы угрожали ему отчислением из университета.

Кто знает, что было бы потом, если бы не поддержка коллег. Сто семнадцать общественных деятелей, художников, режиссёров, бывших одноклассников Сабо и политиков подписали петицию в его поддержку, заявив, что он всю жизнь снимал важные фильмы, отвечающие на серьёзные исторические и этические вопросы. Манифест был подписан и теми, кого в своих отчётах описывал Сабо. И на этом история практически закончилась: талант показался многим достаточным оправданием для ошибок прошлого.

Тогда, в возрасте шестидесяти восьми лет, Сабо пережил несколько неприятных недель, но нежелательная правда всё же не разрушила его образ, репутацию и карьеру. Он продолжил снимать кино — и в 2012 году выпустил фильм, который вновь стал лидером проката в Венгрии.

Актёру Грюндгенсу тоже в своё время пришлось давать объяснения по поводу своих прошлых поступков. Правда, не в прессе, а в НКВД, куда он попал по подозрению в соучастии в преступлениях нацистов.

Многословное заявление Грюндгенса сводилось к перечислению различных этапов его карьеры при нацистах. 

«Что говорите — назначение директором Прусского государственного театра? Ну что вы, я совсем этого не хотел и даже сначала отказался, но меня убедили, что без такого профессионала, как я, театр придёт в упадок».

«Включение в Культурный совет рейха? А это автоматически шло с должностью, я не просил, да меня и не спрашивали». 

«Государственный советник при Геринге? Это результат атак нацистов на меня и Геринга, меня против моей воли вовлекли в круговорот политической жизни, я этого не планировал».

«Претворение в жизнь фашистских взглядов в немецком театре? Напротив, я всегда был их ярым противником».

Через две недели после этого заявления прошли слушания по денацификации Грюндгенса — актёра оправдали и разрешили продолжить карьеру. После войны карьера Грюндгенса продолжилась: он не только остался знаменитым актёром, но и был видным организатором театра, востребованным режиссёром. К тому же не забыли и о том, что высокое положение не мешало Грюндгенсу спасать знакомых и при нацистах. Так, например, только его заступничество и помощь уберегли актёра Эрнста Буша от расстрела в гестапо. Это помогло ему заслужить если не прощение, то более мягкое отношение к прошлому, о котором он предпочитал не вспоминать.

Если кто и старался о нём не забывать, так это был писатель, подаривший Грюндгенсу бессмертие. В мае 1946 года Грюндгенс играл главную роль в пьесе «Сноб»; в зале за его игрой следил Клаус Манн. Он вспоминал: «Сцена была усеяна цветами, зрители пребывали в восторженной истерике… И вот он снова стоял там, сияющий и харизматичный, в белом галстуке, светлом парике и ярком гриме; бесспорный кумир Берлина до нацистов, при них и после».