Для рубрики «История кадра» автор самиздата посмотрела фильм Чарльза Лоутона «Ночь охотника» (1955) ― экспрессионистский триллер о пасторе-маньяке и двойной морали. Оказалось, что проблемы американского Юга актуальны и сегодня, а склонность к морализаторству может быть верным признаком серийного маньяка.

Пастор разыгрывает перед жителями провинциального городка импровизированное представление: его левая и правая руки «борются», на костяшках татуировки со словами «любовь» и «ненависть». Сценку сопровождает притча о вечном поединке добра и зла. Проповедник артистичен, его вежливые манеры и благообразность вызывают доверие, аудитория им очарована. Но по ту сторону экрана зрители уже знают, что он ищет наживы, а обожание местных жителей нужно ему, чтобы отвести от себя подозрения. Борьба любви с ненавистью для него ― принцип, на котором строится жизнь.

Фильм Чарльза Лоутона «Ночь охотника» (1955) ― и экспрессионистский триллер, и христианская притча в стилистике южной готики. Это единственная режиссёрская работа Лоутона ― актёра, получившего премию «Оскар» за главную роль в фильме «Частная жизнь Генриха VIII». 

Основой сюжета стали одноимённый роман Дэвиса Грабба и события 1930-х годов, когда американский маньяк Гарри Пауэрс выдавал себя за священника и убивал вдов и детей. Эта история особенно примечательна для конца XIX ― середины XX века. Рационализм, популярность социалистических идей, научно-технический прогресс, грёзы о жизни на других планетах и экзистенциализм как обращение разочарованного в религии человека к самому себе привели к тому, что фигура служителя церкви перестала вызывать прежнее подобострастие. Преступления Пауэрса и немецкий экспрессионизм повлияли на изобразительный язык «Ночи охотника»: мрачность, вытянутые тени, сюрреалистические декорации, игра с масштабами и ракурсами. 

Герой фильма пастор Гарри Пауэлл (режиссёр изменил фамилию реального маньяка) ― типичный гностик, мир людей для него порочен, зол и не заслуживает ни доверия, ни пощады. Он убеждён, что сам Господь ведёт его к процветанию и славе, толкая на брачные аферы. Путешествуя из города в город, он соблазняет женщин, преимущественно вдов, ради их имущества и убивает, как только получает доступ к наследству. Герой выводит себя в область «сверхчеловеческого», где существуют только он и Бог. Мирские законы для него как для избранного не имеют значения — даже те, о которых говорится в Библии. 

Южная готика — литературный жанр, который появился в начале XX века в США. Он сочетает элементы классической готической литературы и связан с бытом и традициями американского Юга.

Рационализм — философское направление, признающее разум основой познания и поведения людей.

Земные ценности пастор считает скверными и отвергает. Женщины для него ― средоточие земных слабостей, ограниченные, примитивные, предсказуемые, падкие на сладкие речи создания, которые неизменно попадаются в его ловушку. 

Очередную свою жертву ― вдову ― он как «избранный» Богом блюститель нравственности заставляет покаяться в прелюбодеянии и распущенности, а после закалывает её и прячет труп на дне реки. Ненависть к сексу и семейным ценностям — аскетика в его мире. Для пастора всё живое, иррациональное, эмоциональное и телесное ― скверно. Его мизогиния и сложные теологические заключения противостоят простоте жителей сонного городка. Они доверчивые, сплочённые и честные, несмотря на жизнь в неблагополучных условия. Несгибаемая вдова единственная устояла перед зловещим обаянием пастора-психопата, она проницательнее, чем все её земляки. Именно ей предстоит с ружьём наперевес охранять жизни детей от святого отца. 

Аскетика — практика (в первую очередь духовная) самодисциплинирования, подразумевающая тренировку человеческого тела с целью подчинить его воле и целомудренности.

«Ночь охотника» ― типичный представитель южной готики в кино. Атмосфера недоверия и подозрений, афропессимизм, тоска по утраченному благополучию и связанные с этим преступления встречаются в работах Теннесси Уильямса, Уильяма Фолкнера и Харпер Ли. Темы греха, возмездия и покаяния в этой литературной традиции позволяют погрузиться в социально неблагополучную обстановку на американском Юге после Гражданской войны.

Южная готика интуитивно понятна русскоязычному читателю. Приправленная городскими легендами и мистицизмом, она напоминает о макабрических «русских» сюжетах: разорившиеся аристократы, сельские священники, особняки, в которых происходят таинственные события, заброшенные церкви, алкоголизм, сироты и потусторонние силы — всё это встречалось у Лескова, Достоевского и Салтыкова-Щедрина, но в американских декорациях выглядит особенно ярко и фактурно. 

«Ночь охотника» отличается от каноничного южноготического сюжета тем, что в фильме зло ― инородный элемент, пусть это и не очевидно, оно приходит на запах крови и звон монет и не прячется. Южноготические романы прячут демонов — депрессию и моральное разложение ― в подвалах и в тени. В фильме же все пороки на виду, отчасти по этой причине фильм мог бы вписаться в «золотую» эру Голливуда, в которой нет места «больному старому миру» со своими призраками и тенями, «картонными» злодеями и окровавленными кинжалами, добро всегда побеждает. Но не впишется: в этой системе у всех сирот есть семья, под маской пастора не прячется убийца, а молодым отцам не нужно идти на преступление, чтобы прокормить детей. В фильме есть место лишь рациональному, как вдова с ружьём, честному, как сироты, и человечному, как жители маленького городка. 

Афропессимизм — атмосфера враждебности и недоверия белых американцев к афроамериканцам, сопровождавшая расовую сегрегацию и её отголоски вплоть до 1990-х годов.

Светская мораль и здравый смысл, разоблачающие несостоятельность старых авторитетов, воплотились в фильме в образе вдовы с ружьём. «Никакой вы не пастор!» ― говорит она, причём был ли Гарри Пауэлл «официальным лицом» церкви или только использовал одежду священника для маскировки, для неё не так уж и важно. Так, Лоутон сомневается, стоит ли безоговорочно верить одним группам ― представителям церкви, белым, взрослым и мужчинам ― и забывать о других. Ведь им верят на слово чаще, чем светским, чернокожим, детям и женщинам. 

Американские писатели середины XX века обращают внимание на то, чтобы конкретные социальные группы не воспринимались заведомо как преступники, ― это порождает неравенство и двойную мораль. В романе Харпер Ли «Убить пересмешника» белый адвокат пытается оправдать чернокожего, сталкивает белых людей с их предубеждениями и даёт слово тем, кого угнетают.

Лоутон переворачивает эту модель и даёт слово убийце, а жертвы остаются молчаливы. Положительные герои помещены в ночной безмолвный пейзаж, а маньяк остаётся всеми обожаемым персонажем при свете дня. Это противоречие подчёркивается обманчивым образом пастора ― ведь зритель привык, что убийца прячется в тёмных переулках. Здесь маньяк может притворяться священником, мошенник — вести душеспасительные беседы, насильник — улыбаться старушкам на городском празднике, агрессор — убедительно доказывать окружающим, что именно он и есть жертва. 

Сегодня социальные проблемы, затрагиваемые в «Ночи охотника», ― деморализующая бедность, клирики, злоупотребляющие властью, — могут показаться архаикой, однако жанр притчи тем и привлекателен, что работает с вечными сюжетами. В этом случае перед нами старая история о волке в овечьей шкуре. «Ночь охотника» можно воспринимать и как триллер, и как чёрную комедию. Можно и вовсе опустить социальный подтекст и наслаждаться визуальными решениями.