Юджин О’Нил — желчный интеллектуал и алкоголик, философ-анархист, богема, друг портовых рабочих, бандитов и проституток, отец-основатель современной американской драматургии, лауреат Нобелевской премии по литературе и четырёх Пулицеровских премий за лучшую драму. Почти сто лет назад с ним приключилась история, похожая на ту, что сегодня происходит с Алексеем Учителем и фильмом «Матильда», только О’Нил столкнулся с такой волной мракобесия, по сравнению с которой нападки «Христианского государства» и депутата Натальи Поклонской — детский лепет. Автор самиздата Павел Соколов рассказывает, как драматург сумел взбаламутить расистов, католиков, протестантов, борцов за права чернокожих и простых обывателей.
Вечный странник и никчёмный семьянин, О’Нил родился в 1888 году в отеле на Бродвее, а умер в 1953 году тоже в отеле, но в Бостоне. В детстве О’Нил жадно глотает книги. В пятнадцать лет начинает глотать виски и пользоваться услугами проституток. Год проучившись в Принстоне, вылетает с формулировкой «за поведение, недостойное студента». Устраивается матросом на торговый флот. Двадцати двух лет от роду, он бродяжничает в Тегусигальпе — столице Гондураса. Спит на парковых скамейках и перебивается случайными заработками. Пишет в письме родителям: «Местный народ — самое безмозглое стадо двуногих на свете. Они умеют только загрязнять и вытаптывать свою землю». Потом живёт в дешёвом трактире в Нью-Йорке на содержание, присылаемое отцом из расчёта доллар в день. Беспробудно пьянствует в Greenwich Village, читает Достоевского, Толстого, Золя, Горького, Шопенгауэра, Ницше, немецкого философа Макса Штирнера. Призывает рабочий класс и гангстеров объединиться с интеллектуалами и художниками и свергнуть правящий класс.
В двадцать четыре года О’Нил загремел в больницу с туберкулёзом. Тогда этот диагноз воспринимался почти как смертный приговор. О’Нил валялся на койке в санатории и вспоминал свою короткую, но бурную жизнь. Нахлынувшие воспоминания сами собой стали складываться в коротенькие одноактные пьесы. Позднее он напишет: «…в больнице мне впервые удалось оценить и переварить все впечатления, накопленные за предыдущие годы, когда переживания наслаивались друг на друга безо всякой рефлексии…» Через полгода туберкулёз отступил, и О’Нил вышел из больницы с твёрдым намерением «быть художником, или не быть никем».
В 1916 году О’Нил вместе с друзьями создаёт экспериментальный театр Provincetown Players. Новый театр стал сенсацией в Greenwich Village. Неожиданно О’Нил обнаружил в себе титаническую работоспособность. Его слава распространялась со скоростью лесного пожара. В 1920 году — первая постановка на Бродвее и сразу же Пулицеровская премия (пьеса «За горизонтом»). Через два года — вторая Пулицеровская премия за пьесу «Анна Кристи». Новизна его пьес была в том, что впервые американский театр не стремился развлекать. О’Нил пытался поставить объективный диагноз обществу, рисуя жизнь такой, какой сам её видел. В результате его пьесы воспринимались как критика государственной власти и буржуазной морали.
Когда патриотично настроенные граждане приветствовали вступление Америки в Первую мировую, Нью-Йоркская богема выступала против войны, на которой рабочий люд погибал, чтобы богатые стали ещё богаче. Власти опасались социалистов и анархистов. Пьесы О’Нила скоро стали вызывать недовольство и раздражение. В 1922 году вышла «Волосатая обезьяна». Персонажи пьесы — кочегары на трансокеанском лайнере. Главный среди них — недалёкий, огромного размера Янк, похожий на грязное, косматое животное. О’Нил сравнивал жизнь рабочего класса с жизнью запертого в клетке животного. Профсоюзы аплодировали. Газета «Marine Worker» писала: «Большинство книг и пьес о море вызывают у настоящего моряка чувство отвращения. Не такова пьеса „Волосатая обезьяна“, написанная старым моряком Юджином О’Нилом. Она буквально передаёт атмосферу кубрика и потоки брани, от которых перехватывает дыхание у обладательниц вечерних платьев». Газета «New York Herald» обвинила О’Нила в богохульстве. Критик Лоренс Ример подсчитывал, сколько раз О’Нил использовал всуе слово «Христос». В полицию поступило заявление от бдительных граждан: «Пьеса аморальная и неподходящая для глаз и ушей нью-йоркских театралов». Всё это лишь подогрело интерес публики. Билеты были распроданы на несколько спектаклей вперёд.
Скоро О’Нил узнал, что скандалы с «Волосатой обезьяной» — это были, как сказал бы Мамин-Сибиряк, ещё цветочки, а ягодки впереди. В преддверии следующей премьеры на О’Нила обрушились потоки ненависти с разных сторон. О’Нилу удалось продемонстрировать, что ксенофобия одинаково свойственна всем социальным группам. Угрозы и оскорбления неслись из уст чёрных и белых, католиков и протестантов, критиков и собратьев по перу, и просто обеспокоенных граждан. Газеты будоражили население волнующими заголовками. О’Нил вспоминал: «Казалось, что слабоумные из ку-клукс-клана и других организаций, кидались в меня газетными кирпичами».
Поначалу ничто не предвещало бури. В октябре 1923 года была готова к постановке пьеса «Крылья даны всем детям человеческим» (All God’s Chillun Got Wings). В «Крыльях» чёрные и белые дети дружно играют, не обращая внимания на цвет кожи. Чернокожий Джим и белая Элла держатся за руки. Чистые ангелы, они отвергают ханжество взрослого мира. «Я хочу быть чёрной, как ты», — говорит Элла. «Но тебя бы обзывали негритосом», — возражает Джим. «Мне всё равно». Джим, наоборот, хочет быть белым и даже ест мел, думая, что это поможет. «Давай поменяемся кожей», — шутит Элла.
Потом они взрослеют и усваивают расовые предрассудки. Элла уже не хочет дружить с Джимом, потому что у неё с ним «нет ничего общего». Их пути на время расходятся. Джим пытается получить высшее образование и стать юристом. Элла связалась с плохой компанией. Её бросает парень. Она остаётся одна с ребенком. Ребёнок умирает. И вот она никому не нужна. Тогда снова появляется Джим и женится на ней. Но расистка Элла постепенно сходит с ума от того, что вынуждена жить в чёрном районе с чернокожими родственниками, и не может уйти, ведь кроме Джима её никогда в жизни никто не любил. В финальной сцене она окончательно впадает в детство. «Давай поиграем, Джим, — говорит она, — будь моим мальчиком». «С тобой, — говорит Джим, — я готов играть хоть до тех пор, пока мы не окажемся в раю».
В феврале 1924 года О’Нил опубликовал пьесу в литературном журнале «American Mercury», и труппа приступила к репетициям. Премьеру хотели сыграть в начале мая. Роль Эллы исполняла Мэри Блэр, а Джима — будущий знаменитый певец Пол Робсон. В то время на американской сцене чернокожих обычно играли загримированные белые актёры. Однако О’Нил решил, что чернокожего персонажа должен играть чернокожий актёр. Бикфордов шнур зашипел. Особенно шокировало публику то, что в финальной сцене Элла должна была поцеловать руку Джиму.
The Washington Post выстрелила заголовком «Белая актриса сыграет в спектакле с негром в главной роли». Статья «Пьеса, которая слишком хорошо разрекламирована» в газете «The Atlanta Constitution» вышла с подзаголовком «Героиня целует руки настоящему чёрному негру». В статье утверждалось, что несколько актрис отказались от роли, узнав, что нужно работать с чёрным партнёром. Фотография Мэри Блэр была подписана: «Мисс Мэри Блэр, которая неприятно удивила своих поклонников, согласившись играть в новой пьесе». О’Нил выступил с официальным заявлением, что роль изначально писалась для Блэр.
Репетиции шли своим чередом, а шквал недовольства нарастал. О’Нила обвинили в пропаганде смешанных браков. В то время смешанные браки были запрещены законом в тридцати штатах. «Я вообще никогда ничего не пропагандирую, — парировал О’Нил в интервью газете New York Times. — Люди, которые критикуют мою пьесу, вообразили, что я сделал Джима символом его расы, а Эллу — символом белой расы … Но Джим и Элла особенные, и представляют лишь самих себя». О’Нил утверждал, что столкновение характеров в пьесе важнее, чем расовые различия. «Я знаю, что я прав, — отбивался О’Нил. — Неправы торговцы сенсациями и охотники за дешёвой славой. Это они разжигают расовый конфликт».
В театр Provincetown Playhouse стали приходить письма с угрозами. Ку-клукс-клан грозил устроить в Нью Йорке расовые беспорядки и взорвать театр во время премьеры. «Неграм не место в Америке. Отправляйтесь в Африку!» — доносился голос откуда-то из глубин коллективного сознания. Однажды на имя О’Нила пришёл конверт из ку-клукс-кейн. Если премьера состоится, ты его больше не увидишь». Прямо на письме О’Нил написал размашистым почерком: «GO FUCK YOURSELF!» и отправил по обратному адресу. Для Мэри Блэр и Пола Робсона тоже приходили письма с личными угрозами. О’Нил запретил передавать их, чтобы не мешать актёрам работать.
Экстремистская газета «Огненный крест» (The Fiery Cross) требовала немедленно выгнать О’Нила из страны, так как он — католик, и несомненно пытается взбаламутить чёрных, чтобы они пошли маршем на Вашингтон и сожгли Белый дом. Ирландцы-католики, к слову, тоже были недовольны, так как Элла, по замыслу О’Нила, была ирландкой. О’Нил писал, вспоминая эти дни: «Анонимные письма приходили от самых разных людей, начиная с разъярённых ирландцев-католиков, угрожавших оторвать мне уши за то, что обесчестил их нацию и религию, и кончая столь же разъярёнными нордическими клуксерами, уверенными, что во мне есть негритянская кровь, или что я еврейский извращенец, спрятавшийся за христианской фамилией».
«Юджин О’Нил в ответе за богохульство и безумие на американской сцене!» — негодовал профессор филологии Колумбийского университета Джордж Оделл. С ним были согласны «Организация по предотвращению безнравственности и преступлений», «Объединение дочерей конфедерации», «Армия спасения», «Американская лига авторов», нью-йоркская мэрия и департамент образования. Один из самых уважаемых американских драматургов того времени Август Томас говорил: «О’Нил ломает социальные преграды, которые лучше не трогать». «В театре, — отвечал О’Нил, — нужно показывать борьбу человека за существование. Моё дело — высказывать свою точку зрения на эту борьбу, невзирая ни на какие предрассудки». Когда критики говорили, что публика не хочет видеть то, что показывает О'Нил, его ответ был: «Мы не предлагаем это широкой публике, а только зрителям нашего театра. Никто из них не жалуется».
На О’Нила набросились и известные представители чёрной расы. Уильям Луис, сын бывших рабов и один из первых афроамериканцев, добившихся высоких государственных постов, возмущался, что чернокожий интеллектуал женится на необразованной белой женщине. Пастор одной из баптистских церквей Гарлема Адам Пауэлл, отец будущего госсекретаря Колина Пауэлла, утверждал, что пьеса лишь навредит борьбе за расовое равноправие. Другой чернокожий священник из Гарлема, пастор Браун, утверждал, что ни один здравомыслящий чернокожий никогда не вступит в смешанный брак.
В то же время многие известные литераторы, как чёрные, так и белые, встали на сторону О’Нила. В его поддержку выступили писатель Эдмунд Уильсон и поэт Т. С. Элиот, писатель и философ Ален Локк, историк Уильям Дюбуа («W. E. B.» Du Bois). Элиот написал: «О’Нил не просто хорошо понимает проблемы негров. Он обобщает их, и делает универсальными». Уильсон приветствовал пьесу как «одну из лучших о расовой проблеме и одну из лучших работ О’Нила». Дюбуа подбадривал: «Юджин О’Нил прорвётся. Его душа, вероятно, болит от ударов, которые на него посыпались. Но эта работа должна быть сделана».
В апреле газета «The Atlanta Constitution» злорадствовала: «Премьера пьесы откладывается на неопределённый срок. Есть большие сомнения в том, что театр вообще сможет выпустить постановку со смешанным составом актёров». Выход спектакля действительно откладывался из-за болезни Мэри Блэр. О’Нилу предлагали пойти на компромисс и убрать сцену поцелуя из спектакля. Но О’Нил оставался непреклонен: «В пьесе всё останется как есть!» Премьера была назначена на пятнадцатое мая.
Однако власти Нью-Йорка приготовили театру неприятный сюрприз. Прокурор Манхэттена Джоаб Бэнтон, выходец из Техаса, имел зуб на О’Нила после спектакля «Волосатая обезьяна». В этот раз он обещал расправится со смутьяном. Для постановки требовалось разрешение на участие в спектакле детей. Это разрешение было аннулировано за день до премьеры под предлогом того, что близкий контакт чёрных и белых детей на сцене может быть вреден для них. Решение подкреплялось письмом некоего папаши — южанина, который строго-настрого запрещал своему сыну выступать на одной сцене с чернокожими. Но премьера состоялась. Перед спектаклем на сцену вышел режиссёр Джими Лайт и с согласия зрителей просто зачитал первую картину вслух.
Для предотвращения возможных беспорядков на премьере О’Нил пригласил своих старых дружков-гангстеров из портовых кварталов Нью-Йорка. Друг О’Нила, журналист Хейвуд Браун, пришёл на спектакль с кольтом. Однако премьера прошла спокойно. Позже О’Нил вспоминал: «Кажется, некоторые репортёры были расстроены тем, что в тот вечер никто никого не убил». Обозреватель Роберт Бенчли писал: «Постановка, которой пугали нас борцы за превосходство белой расы и защитники чести белых женщин, состоялась, а белые женщины всё так же спокойно ходят по улицам, как и прежде…»
Спектакль прошёл при полных залах больше ста раз. О’Нил продолжал интенсивно работать, выпуская по две-три новых пьесы в год. Власти продолжали с ним воевать, но каждый раз, когда в одном городе его пьеса запрещалась, театры соседних городов с радостью приглашали О’Нила к себе, срывая хороший куш от наплыва публики. Популярность О’Нила продолжала неуклонно расти. Вскоре его слава докатилась и до Европы. Особенный успех О’Нил имел в Советской России. В 1925 году в Москве и Ленинграде ставили «Анну Кристи». В конце двадцатых Таиров в Камерном театре ставит «Любовь под вязами», «Косматую обезьяну» и спектакль «Негр» по пьесе «Крылья даны всем детям человеческим».
В 1948 году суд Калифорнии признал запрет смешанных браков противоречащим Конституции США. Многие штаты последовали примеру Калифорнии, но запрещающие законы продолжали действовать в некоторых южных штатах. В 1967 году Верховный суд поставил точку в этом вопросе, аннулировав все подобные запреты.
