Эрих Фромм — немецкий философ, остро переживший гуманитарный кризис ХХ века: застав Первую мировую войну и наблюдая становление тоталитарных держав, осознавая ужас Второй мировой войны с её жестокостью глобального масштаба, а затем следя за продолжающимся обезображиванием человеческого общества в эпоху послевоенного изобилия, он бил тревогу по исчезающей человечности. В лекции, прочитанной в 1964 году, Фромм утверждает, что мир тотального безразличия, тупости и повальной депрессии не пришёл закрепостить нас откуда-то «сверху»: его тёмное скользкое начало берёт корень в пассивной личности каждого из нас — и каждый из нас может повбивать гвоздей в крышку гроба «дивного нового мира» и зажечь в себе свет осознанности.

За этим фасадом homo consumens скрывается тревожный, одинокий, напуганный и подавленный человек. Кто-то может спросить: как можно называть одинокими и несчастными людей, которые всегда настолько радостны и возбуждены? Дело в том, что человек может быть подсознательно тревожным, подавленным или скучающим.

Один из признаков подсознательной тревожности, порождающей то, что я называю ненасытностью, — это переедание. У каждого человека, склонного к перееданию, при ближайшем рассмотрении можно обнаружить признаки тревожности и депрессии. Однако если спросить его об этом, он скажет: «Я просто хочу есть, вот и всё. Когда я ем, я чувствую себя хорошо». То же самое относится к алкоголикам и наркоманам. Психологическая подоплёка в данном случае заключается в том, что подавленный или скучающий человек ощущает внутреннюю пустоту и отсутствие связи с миром. И для того, чтобы заполнить эту пустоту, он должен потреблять — неважно, что: заполнение пустоты будет означать конец депрессии. Здесь стоит сказать пару слов о депрессии. Большинство людей думают, что быть в депрессии означает быть грустным. Это не так. Быть в депрессии означает не чувствовать ничего. Парадоксальным образом человек, страдающий депрессией, был бы рад грустить, потому что грусть — это чувство. Стоит также упомянуть скуку. Скука — намного более серьёзное состояние, чем многие думают. Я бы определил скуку как лёгкую хроническую депрессию, которая, тем не менее, может быть излечена развлечениями. И для этого у нас есть целая индустрия, которая занимается предотвращением скуки и продаёт свои товары и услуги, чтобы не позволить нам осознавать эту скуку.

Бывая на приёмах, вы говорите ни о чём, хозяйка тянет вас от одного гостя к другому, вы улыбаетесь, пока у вас не заболит лицо, — и вы не осознаёте скуку вплоть до того момента, когда уходите. Когда вы приходите домой и дети спрашивают: «Ну, как прошло?», вы отвечаете: «Восхитительно!» — но при этом у вас осунувшееся лицо и вы выглядите изнурённым. Всё это время вы не осознавали, что скучаете, но ваше лицо и физическое состояние выдают это. И тогда вы решаете, что плохо выспались, и принимаете таблетки, потому что думаете, что с вашим организмом что-то не так.

***

Второй аспект современного человека, вероятно, даже более опасен, и он заключается в том, что современный человек — это человек-гаджет. Или, если использовать латинское название, — homo technicus. Не homo faber — не человек творящий — но человек технологический. Эту любовь к гаджетам можно определить как влечение к неживому.

Однажды я видел карикатуру в журнале «Нью-Йоркер»: молодая девушка выбирает духи, и продавщица говорит ей: «Я могу посоветовать вам вот этот аромат. Он очень притягательный — пахнет, как спортивная машина». Мне кажется, это очень точно подмечено. Сегодня есть много мужчин, которые намного больше интересуются спортивными машинами, чем девушками. На первый взгляд, это может показаться более нравственным, потому что невозможно совершить никаких аморальных действий по отношению к машине. Но я считаю, что это глубоко безнравственно, потому что это означает предпочтение живому чего-то неживого. До тех пор, пока человек ориентирован на живое, не может быть настоящей безнравственности. Но как только он становится нацелен на неживое, появляется серьёзная опасность. Или взять, к примеру, hi-fi аппаратуру. Фанаты hi-fi включают Баха, и им кажется, что они на самом деле слушают и получают удовольствие от его музыки. Но в действительности они лишь ждут того особого низкого звука, который может воспроизвести только их стерео система. Тогда они довольны и теряют дальнейший интерес. Тем не менее, на сознательном уровне они говорят себе и своим друзьям, что им очень понравилась композиция.

Итак, 

***

Третий аспект человека общества изобилия — это человек отчуждённый. Отчуждённость означает, что человек перестаёт ощущать себя субъектом своей деятельности, и продукты его труда начинают господствовать над ним. Ветхозаветные пророки называли это идолопоклонством, что вовсе не означало поклонение нескольким богам вместо одного. Что они на самом деле имели в виду, так это поклонение вещам, а не живому богу. Вот почему пророк говорит: «Есть у них уста, но не говорят; есть у них глаза, но не видят; есть у них уши, но не слышат, и нет дыхания в устах их». И если человек поклоняется вещам, он сам превращается в вещь и становится мёртвым, становится заложником творений своих рук.

Нет более трагического символа отчуждённости в наше время, чем ядерное оружие. Ядерная энергия — величайшее выражение возможностей человеческого интеллекта, и, тем не менее, весь мир находится в плену этого оружия. Никто не хочет войны и, тем не менее, никто не знает, как избавиться от него. Мы создали его, но оно господствует над нашими жизнями, а мы лихорадочно пытаемся не допустить своего полного уничтожения плодом нашего собственного труда.

Эти три фактора — homo consumens, homo technicus и человек отчуждённый — я считаю самыми опасными аспектами человека, возникшего в обществе изобилия. Кроме того, нам известно, что многие из наших потребностей искусственно создаются индустрией, которой необходимо продавать нам свои предотвращающие скуку товары и услуги посредством рекламы. Нашими вкусами манипулируют, а наш аппетит постоянно возбуждают, заставляя нас потреблять всё больше и больше. Потребности, которые при этом создаются, — не естественные человеческие потребности, а искусственно созданные. Есть ли в нашем распоряжении такой критерий, при помощи которого можно было бы отличить естественные потребности от искусственных, хорошие от плохих? В отношении определённых вещей — да.

Все мы согласны, что наркотическая зависимость, алкоголизм или переедание представляют собой ложные потребности. Эти примеры показывают, что существует общее согласие насчёт того, что определённые потребности вредны, несмотря на то, что наркоман, как никто другой, уверен в том, что он хочет именно этого. Но можем ли мы распространить это на большее количество вещей? Можем ли мы в целом определить, какие потребности в обществе изобилия хорошие, а какие плохие? Для этого, прежде всего, нужно определить, что в данном случае хорошо или плохо. Я бы назвал хорошим всё, что повышает интерес к жизни, а также чувствительность и восприимчивость к природе и людям. «Интерес» — это слово, которым нередко злоупотребляют. Я использую его в значении, соответствующем изначальному на латыни: interesse означает «быть между» в противоположность поглощённости собственным эго и закрытости для мира. И я бы сказал, что плохая потребность — это любая потребность, которая ослабляет чувствительность, восприимчивость и интерес к жизни.

Многие согласятся с тем, что фильмы, демонстрирующие жестокость и садизм, намного хуже порнографии. Однако никто особенно не возражает против них, потому что у нас есть традиционные представления о том, что считается плохим, и они не приспособлены к новому плохому, которое намного хуже старого плохого. В целом нам в обществе изобилия следует по крайней мере допустить возможность того, что созданное индустрией с целью получения прибыли может быть вредно для человека — и не только алкоголь и наркотики; что изобилие делает людей более пассивными, пустыми и менее продуктивными. Или, как говорил Карл Маркс: 

Теперь я перехожу к другой проблеме, которую хотел бы рассмотреть: к тому, что современный человек за всем своим потреблением утратил чувство, которое существовало в любом обществе во все времена. Он перестал задавать себе вопросы: «В чём смысл жизни? Каковы мои ценности? Кто я?».

В прошлом человек работал по шестнадцать-восемнадцать часов в день. Он вставал рано утром, а вечером был настолько уставшим, что у него не было времени размышлять о духовных вопросах. Сегодня мы работаем только восемь часов, но наша индустрия по предотвращению скуки заполняет оставшееся свободное время, так что мы тоже чувствуем себя уставшими, когда ложимся спать, и у нас нет возможности задуматься над вопросом о смысле жизни. Я убеждён, что, когда полная автоматизация будет достигнута — а мы находимся только в начале этого процесса, вопрос духовности станет действительно первостепенным. Потому что тогда люди будут вынуждены либо потреблять настолько много, что сойдут с ума, либо задаться вопросами: «Зачем это всё? Зачем я живу? К чему должен стремиться человек?».

Я не верю в бога и не собираюсь призывать людей вернуться к нему. На самом деле, формулирует ли человек свои убеждения в понятиях религии или нет — второстепенно. Несмотря на то, что концепция бога сама по себе важна, существует другое измерение, которое выходит за рамки интеллектуальной концепции бога. Это измерение человеческого положения. Можно сказать, что есть нерелигиозные верующие и религиозные неверующие. Или можно верить в бога и не исполнять божью волю, а можно не верить в бога и стараться исполнять божью волю, которая определяется как скромность, любовь к ближнему и справедливость — таково практическое определение исполнения божьей воли в христианской и иудейской религиях

Сегодня есть много людей, в особенности молодых людей, которые по той или иной причине не могут принять традиционные теистические рамки религии. По этой причине я бы хотел сказать несколько слов о том, что я считаю религиозностью, независимо от того, выражена ли она в понятиях бога или нет.

1.

Первое качество, свойственное религиозности, — это вера. Существует разновидность веры, которая не имеет ничего общего с богом, а является неотъемлемой частью человеческой природы. Здесь необходимо сказать, что я не верю в первородный грех, но верю в первородную веру. Под этим я попросту подразумеваю веру, с которой рождается каждый ребенок. Ребёнок верит, что мать накормит его, когда он голоден, и укроет его, когда ему будет холодно. Ребёнок по-прежнему верит, что люди всегда говорят правду. Мы, взрослые люди, привыкли к тому, что люди лгут, — для ребёнка же это сокрушительное открытие. Очень полезно бывает изучить историю веры отдельного человека — как эта вера была разрушена и как она затем либо была восстановлена, либо так и осталась разрушенной. В последнем случае человек становится циником. Даже хуже того: это человек, который был настолько сильно ранен, что возненавидел жизнь и утратил способность во что-либо верить.

Можно также говорить о вере в людей — что попросту означает уверенность в том, что знакомый вам человек не будет делать определённых вещей ни при каких обстоятельствах. Иметь веру в человека означает быть уверенным в нём, не требуя никаких доказательств. Любовь также основана на вере, и наши неудачи в любви во многом обусловлены именно нехваткой веры.

2.

Ещё одна часть религиозности — это развитие способности к любви и мышлению. Эта часть выходит за пределы исключительно этического и достигает сферы религиозного. Она подразумевает способность отбросить своё эго и ограничения тела, памяти, положения — всё, за что человек привык крепко держаться. Человек, сосредоточенный на собственном эго, закрыт для мира. Следовательно, он богат, но в действительности беден; он могуществен, но в действительности бессилен. Для современного человека идея открытости миру кажется странной, ведь он поступает наоборот: он укрепляет свое эго, стремится завоевать высокое положение и стать влиятельным человеком. Он не знает, как это — черпать силу из своей открытости миру и связи с миром.

3.

Последняя часть религиозности — это принятие всего вышеописанного как важнейшей вещи в жизни. Проблема большинства людей в том, что у них нет приоритетов: сегодня они хотят одного, завтра — другого. Настоящая же энергия порождается сосредоточенностью на наиболее важном. И человек даже может быть более энергичным, если он решит сосредоточиться исключительно на зле, чем если он будет постоянно колебаться в нерешительности между добром и злом, потому как внутренний конфликт исчерпывает энергию. Необходимо определиться со своими ценностями. В случае религиозности этими ценностями будут искренность, любовь, вера, разум, смелость. Но есть и ещё один момент: необходимо с подозрением относиться к словам. Кто угодно может сказать что угодно — нет ничего проще, чем рассуждать о благодетели или боге. Слова — не более чем звуки, если они не соответствуют действительности. А эта действительность проявляется в поступках человека, во всей его личности.

Я считаю, что мы также должны сделать определённые экономические шаги, чтобы уменьшить значение потребления, которое манипулирует нами сегодня. Само собой, назад дороги нет. Мы нуждаемся в той системе производства, которая существует сейчас. Вопрос в том, можем ли мы иметь централизованное промышленное производство, которое не приводило бы к материализму и полному уничтожению индивидуальности? Я считаю, что возможно сохранить наш метод производства и в то же время возродить гуманистические ценности. Другими словами, наша задача, решение которой спасёт нас от уничтожения скукой или атомной бомбой, заключается в том, чтобы сделать индустриальное общество годным для жизни. А это значит — годным для подлинных переживаний и развития человека. Если мы проявим воображение и осознаем возникшую опасность, я верю, что мы сможем войти в новую и лучшую эпоху.