Когда информация стала одним из ценных ресурсов и превратилась в богатство, которое хочется накапливать, самое время разобраться, что по-прежнему остаётся настоящей ценностью. Писатель, философ и гуманист Олдос Хаксли проводит чёткую границу между знанием и пониманием. Человек может жить в картонном мире шаблонов псевдознаний — или отказаться от информационного мусора и отдаться силе понимания. Выбор есть!
Знание приобретается, когда нам удаётся включить новый опыт в уже существующую у нас систему представлений. Понимание приходит, когда мы освобождаемся от старого и делаем возможным непосредственный контакт с новым, с тайной нашего бытия.
Знание всегда выражено в концепциях и может быть передано при помощи слов и других символов. Понимание не концептуально и по этой причине не может быть передано. Это непосредственное переживание, которое допускает только обсуждение (очень приблизительное), но никогда — передачу. Никто не может почувствовать боль или горе, радость или голод другого человека. Подобным образом, никто не может испытать чужое понимание конкретного явления или ситуации. Само собой, может существовать знание о таком понимании, и это знание может быть передано через речь или письмо. Подобное передаваемое знание служит полезным напоминанием о существовании понимания в прошлом и о возможности его существования во все времена. Но всегда необходимо помнить, что знание о понимании — не то же самое, что понимание (которое является первичным материалом знания).
Знание так же отличается от понимания, как рецепт на пенициллин от самого пенициллина.
Понимание не может быть приобретено ни по наследству, ни в результате упорного труда. Это нечто, что при благоприятных обстоятельствах приходит к нам само по себе. Мы все владеем знанием постоянно; но только изредка вопреки самим себе мы понимаем тайну реальности. Следовательно, мы редко склонны приравнивать понимание к знанию.
Однако совсем иначе обстоит дело с противоположным заблуждением — ошибочным предположением, будто знание равнозначно пониманию. Любой взрослый человек владеет обширным запасом знаний. Некоторые из этих знаний правильные, некоторые неправильные, а некоторые — попросту лишены смысла. Метафизические доктрины представляют собой утверждения, которые невозможно проверить на практике — по крайней мере, на уровне повседневного опыта. Информация, которую они передают, — не более чем псевдознание. Бессмысленное псевдознание во все времена было одной из главных движущих сил индивидуальной и коллективной деятельности. И это одна из причин, почему ход истории человечества был таким трагическим и одновременно таким удивительно гротескным.
Правильное или неправильное, содержательное или бессмысленное, знание и псевдознание так же распространены, как грязь, и поэтому воспринимаются как должное. Понимание, напротив, так же редко, как изумруды, и поэтому высоко ценится.
Из широкого круга человеческих несчастий около трети — неизбежные. Остальные две трети происходят от человеческой глупости и злобы, а также от явлений, их побуждающих и оправдывающих: идеализма, догматизма, фанатичного миссионерства в пользу религиозных и политических идолов. Но фанатизм, догматизм и идеализм существуют только потому, что мы постоянно совершаем грехи против разума. Мы грешим, приписывая конкретное значение бессмысленному псевдознанию; грешим, будучи слишком ленивыми, чтобы помыслить множественную причинность, погрязнув вместо этого в чрезмерном упрощении, обобщении и абстракции; мы грешим, лелея ложную, но приятную веру в то, что концептуальное знание и псевдознание равнозначны пониманию.
Злодеяния организованной религии имеют причиной «ошибочное принятие указующего пальца за Луну» — иначе говоря, принятие выраженного словами понятия за описываемую им тайну. Из злоупотребления этим заблуждением в большинстве великих религиозных традиций мира возникло причудливое преувеличение значения слов. Преувеличение значения слов нередко ведёт к появлению и почитанию догм, к настаиванию на единообразии веры, требованию всеобщего согласия с бессмысленными утверждениями, которые должны приниматься как священные. Несогласные с таким почитанием слов должны быть «обращены», а в случае невозможности обращения подвергнуты либо гонениям, либо остракизму.
Непосредственное восприятие реальности объединяет людей. А концептуализированные верования, включая даже веру в бога любви и праведности, разделяют их и настраивают друг против друга на века.
Чрезмерное упрощение, обобщение и абстракция — грехи, тесно связанные с грехом представления, будто знание и псевдознание равнозначны пониманию. Человек, склонный к упрощению и обобщению, утверждает без предъявления доказательств, что «все X равны Y» или «у всех А один и тот же мотив, а именно — В». Человек, склонный к абстракции, не желает иметь дело с отдельными людьми, но любит разглагольствовать на темы человечества, прогресса, бога и истории. В Средние века любимыми обобщениями были: «все неверные обречены» (для мусульман «все неверные» означало «все христиане», для христиан — «все мусульмане») и «все еретики движимы дьяволом». В XVI и XVII веках войны и преследования оправдывались простой верой в то, что «все римо-католики — враги бога». В XX веке Гитлер объявил, что все беды мира имеют одну причину, а именно евреев. Для коммунистов же причина всех бед мира — капиталисты.
В жизни человека есть много ситуаций, когда только знание — концептуализированное, накопленное и переданное посредством слов — имеет практическую пользу. Мы живём в индустриальной цивилизации, где ни одно общество не может процветать, не обладая элитой хорошо обученных ученых, а также внушительной армией инженеров и техников. Обладание и широкое распространение большого объёма правильного, специализированного знания стало главным условием выживания наций.
Но очевидно, что образование должно быть чем-то большим, чем просто средством передачи правильного знания. Оно также должно учить тому, что Дьюи называл приспособлением к жизни и самореализацией.
Но как именно должны поощряться приспособление к жизни и самореализация? На этот вопрос современные педагоги дают много ответов. Большинство этих ответов относятся к одному из двух главных образовательных подходов — либо прогрессивному, либо классическому.
Ответы прогрессивного типа находят выражение в обеспечении курсами на такие темы, как «семейная жизнь, потребительская экономика, информация о работе, физическое и умственное здоровье, подготовка к выполнению своих обязанностей как гражданина и государственному управлению, а также основы наук». Там, где отдаётся предпочтение ответам классического типа, педагоги предлагают курсы по латыни, греческому, современной европейской литературе, всемирной истории и философии.
Прогрессивный и классический подходы к образованию не несовместимы. Вполне возможно соединить обучение в местной культурной традиции с психологической и профессиональной подготовкой, а также обучением наукам. Но достаточно ли этого? Может ли такое образование привести к самореализации? Ответ очевиден: нет.
Мы не рождаемся с человечностью, а развиваем её. Мы учимся говорить, мы накапливаем концептуализированное знание и псевдознание, мы подражаем старшим, мы формируем устойчивые шаблоны мышления, чувствования и поведения и постепенно становимся людьми. Но вещи, которые делают нас людьми, — это те же вещи, которые препятствуют самореализации и пониманию. Мы очеловечиваемся путём подражания окружающим, изучения их языка и приобретения накопленного знания, которое язык сделал возможным. Но мы начинаем понимать только тогда, когда, освободившись от тирании слов, условных рефлексов и общественных договоров, устанавливаем непосредственный контакт с опытом. Величайший парадокс нашей жизни состоит в том, что для того, чтобы понять, мы должны сначала обременить себя всем интеллектуальным и эмоциональным багажом, который служит препятствием пониманию.
Обучение, — говорит Лао-Цзы, — состоит в добавлении к своим запасам день за днём. Практика Дао состоит в вычитании.
Добавляя одно концептуальное знание к другому, мы делаем возможным сознательное понимание; но это потенциальное понимание может быть актуализировано только после вычитания всего, что мы добавили. Именно потому, что у нас есть воспоминания, мы убеждены в своей идентичности как людей и как членов определённого общества.
Фактическая память — это исключительное благословение. Но психологическая память — память, несущая эмоциональный заряд, положительный или отрицательный, — это источник в худшем случае неврозов и безумия, а в лучшем — отвлечения от задачи понимания. Эмоционально заряженные воспоминания укрепляют семейные узы и сплачивают общины. На уровне понимания, благотворительности и художественного самовыражения человек обладает силой выходить за рамки своей культурной традиции. На уровне знания, манер и обычаев он никогда не может отойти далеко от маски, созданной для него семьёй и обществом. И, хотя наш долг «чтить своих отца и мать», наш долг также «возненавидеть отца своего и мать, и жену и детей, и братьев и сестёр, а притом и саму жизнь свою» — ту социально-обусловленную жизнь, которую мы воспринимаем как должное.
Мы имеем не больше права упиваться эмоционально заряженными воспоминаниями былого счастья, чем оплакивать прошлые беды и мучиться раскаянием за старые обиды. И мы имеем не больше права тратить настоящий момент на наслаждение будущими гипотетическими удовольствиями, чем тратить его на беспокойство о возможных катастрофах. Мы должны перестать вспоминать счастливые времена и принять свое настоящее несчастье. Иоанн Креститель отводил опустошению памяти второе место после состояния единения с богом и считал его необходимым условием этого единения.
Люди, живущие неприятными воспоминаниями, становятся невротиками; люди, живущие приятными воспоминаниями, становятся сомнамбулами. И только понимающие данную реальность в том виде, в каком она проявляется, мгновение за мгновением, — бодрствуют.
Некоторые эмоционально заряженные воспоминания, разделяемые всеми членами отдельного общества, организовываются в религиозные, политические или культурные традиции. Эти традиции систематически вбиваются в головы представителей каждого нового поколения и играют важную роль в их формировании как граждан.
Природа условного рефлекса такова, что, когда звенит звонок, собака выделяет желудочный сок; когда демонстрируется почитаемый образ или произносится постоянно повторяемое кредо, сердце верующего наполняется почтением, а разум — верой. Это происходит независимо от содержания повторяемой фразы и природы почитаемого образа. Человек не реагирует на реальность в настоящий момент; он реагирует на что-то, что автоматически приводит в действие заранее внушённое постгипнотическое указание.
Чем большее сознательное усилие мы прилагаем для достижения чего-то, тем меньше нам это удаётся. Успех приходит только к тем, кто овладел парадоксальным искусством одновременного деяния и не-деяния, сочетания расслабления с активностью, ослабления контроля для того, чтобы имманентная и трансцендентная неизвестная величина могла вступить в свои права. Мы не можем заставить себя понимать; в лучшем случае мы можем развить состояние ума, в котором понимание может прийти.
Что это за состояние?
Определённо, это не состояние ограниченного сознания. Реальность как она есть, мгновение за мгновением, не может быть понята умом, подчинённым постгипнотическому внушению или обусловленным эмоционально заряженными воспоминаниями таким образом, чтобы реагировать на настоящее, как если бы оно было прошлым. Ум, обученный концентрации, в равной степени не подготовлен к пониманию реальности. Ведь концентрация — это всего лишь систематическое исключение, блокирование сознания для всего, кроме одной мысли, одного образа, одного идеала. Но какими бы истинными, возвышенными или священными они ни были, никакая мысль, никакой образ и никакой идеал не могут вместить реальность или привести к её пониманию.
Понимание приходит, когда мы полностью сознательны — сознательны до пределов наших умственных и физических возможностей. «Познай себя» — этот совет, старый, как сама цивилизация, на самом деле является призывом к полной осознанности. Для тех, кто практикует её, полная осознанность раскрывает ограниченность того, что каждый из нас называет собственным Я, и полную абсурдность его притязаний. Одним словом, полная осознанность начинается с понимания собственного невежества и бессилия.
Могу ли я поднять правую руку? Нет. Я могу только отдать указание; непосредственно поднятие руки осуществляется кем-то другим. Кем? Я не знаю. Почему? Не знаю. И после того, как я поел, кто переваривает хлеб с сыром? Когда я порезался, кто заживляет рану? Пока я сплю, кто возвращает уставшему телу силы? Я могу сказать только, что Я не может делать ничего из этого. Первичная истина Декарта «мыслю, следовательно, существую» при более детальном рассмотрении оказывается крайне сомнительным утверждением. Я ли в действительности мыслит? Не правильнее ли было бы сказать: «Мысли возникают сами по себе, и иногда я осознаю их»? Мои мысли — это набор умственных, но по-прежнему внешних, фактов. Я не изобретаю свои лучшие мысли; я нахожу их.
Полная осознанность, таким образом, раскрывает следующие факты: что я совершенно невежественен и беспомощен, а наиболее ценные элементы моей личности — это неизвестные величины, существующие где-то вовне как объекты ума, неподвластные моему контролю. Поначалу это открытие может показаться довольно унизительным и даже угнетающим. Но если я всей душой приму эти факты, они станут источником умиротворения и радости. Я невежественен и беспомощен — и, тем не менее, я жив и здоров. Из этих двух групп фактов — моего выживания с одной стороны и моего невежества и бессилия с другой — я могу лишь заключить, что не-Я, которое заботится о моём теле и даёт мне мои лучшие мысли, должно быть невероятно разумным и сильным. Мы знаем крайне мало и можем достичь очень малого; но мы вольны, если мы того захотим, взаимодействовать с большей силой и более совершенным знанием.
Эти выводы — лишь первые плоды полной осознанности. Впереди более обильные урожаи. В своём невежестве я уверен, что я — это всегда я. Это убеждение укоренено в эмоционально заряженных воспоминаниях. Только когда, пользуясь выражением Иоанна Крестителя, память опустошается, я могу избавиться от ощущения отделённости и подготовиться к пониманию реальности на всех её уровнях.
Но память не может быть опустошена актом воли, систематической дисциплиной или концентрацией — даже концентрацией на идее пустоты. Она может быть опустошена только полной осознанностью.
Gnosce teipsum (лат. «познай самого себя») — познай себя по отношению к своим открытым намерениям и скрытым мотивам, по отношению к мышлению, биологическому функционированию и к тем большим не-Я, которые, несмотря на отчаянный саботаж эго, контролируют, чтобы мышление не слишком отклонялось от темы, а функционирование организма — от нормы.
Полностью осознавай свои поступки и мысли по отношению к людям, находящимся рядом с тобой, а также события, которые движут тобой в каждый момент твоей жизни.
Осознавай искренне, непредвзято, не осуждая, не реагируя на настоящие умственные процессы при помощи заученных ранее слов.
Если ты сделаешь это, память будет опустошена, знание и псевдознание будут низведены до надлежащего им положения, а ты обретешь понимание — другими словами, ты будешь в непосредственном контакте с реальностью в каждый отдельный момент.
Полная осознанность открывает дорогу к пониманию.
А когда любая ситуация понимается, проявляется сущность всей реальности, и бессмысленные изречения мистиков видятся как истинные. Одно во всём и всё в одном; сансара и нирвана — одно и то же; все вещи пусты, и одновременно все вещи — это дхарма-тело Будды, и так далее. В случае с концептуальным знанием подобные фразы лишены всякого смысла. Только когда есть понимание, они обретают смысл. Из всех избитых, замаранных слов в нашем лексиконе «любовь» — несомненно, самое пошлое и фальшивое. Выкрикиваемое со множества кафедр, похотливо напеваемое миллионами громкоговорителей, оно превратилось в оскорбление хорошему вкусу, непристойность, которую человек не решается произнести.
И, тем не менее, оно должно быть произнесено; ведь, в конце концов, последнее слово — Любовь.
Опубликовано в Vedanta and the West в 1956 © Aldous Huxley
