Брайан Ино: Что такое искусство?

Перевод: Роман Шевчук

Иллюстрация: Bojemoi!

03 августа 2016

Поколения постарше ещё помнят Брайана Ино с макияжем и длинными волосами в составе глэм-рок группы Roxy Music, люди помладше знают уже лысого Ино, сидящего за пультом. Но за свою музыкальную карьеру длиной более сорока лет он успел не только популяризировать эмбиент и разработать новые техники звукозаписи, но также поразмышлять над вопросами искусства в целом. В новом выпуске «Книжной полки» — перевод его лекции, прочитанной 27 сентября 2015 года в рамках ежегодного цикла лекций имени Джона Пила: искусство как симулятор будущих возможностей, тренажёр воображения и способ синхронизации с меняющимся миром.

Когда я начал размышлять над этой лекцией, я задумался о происхождении словосочетания «творческая индустрия». И понял, как оно возникло. Дело в том, что люди, занимающиеся искусством, всегда отчаянно пытаются вытянуть хоть немного денег из правительства, а лучший способ убедить их дать вам денег — это сказать им, что вы — индустрия. Ведь если вы индустрия, это означает, что вы — часть экономической системы, а значит всё, что вы делаете, может в итоге быть выражено одним числом — как, например, вклад в рост ВВП или количество созданных рабочих мест. Но мне кажется, что стремление выразить всё в числах — это начало конца для искусства. Ведь тем самым мы начинаем думать, будто всё, что невозможно выразить таким образом, — бесполезно. Так появляется идея, что такие вещи, как наука, технология, инженерное дело или математика, важны, потому что они составляют часть экономической машины и способствуют росту ВВП. А искусство, с другой стороны, — это просто приятная вещь, излишество; что-то, чем можно заняться для расслабления после тяжёлого трудового дня на настоящей работе. И даже если допустить, что искусства важны, заниматься ими — не дело государства, ведь они настолько произвольны и непредсказуемы, что их невозможно стимулировать или усовершенствовать. Мне кажется, именно такой подход порождает это новое представление об искусстве как об отрасли экономики.

Поэтому я хочу рассмотреть два главных вопроса: во-первых, является ли искусство излишком? И если да, то может ли оно дать нам нечто большее? И во-вторых, возможно ли создать благоприятные обстоятельства, при которых искусство процветало бы?

Чтобы ответить на эти вопросы, я должен начать издалека. Прежде всего, мне кажется, что мы должны пересмотреть наше представление об искусстве и его роли в нашей жизни. На данный момент в этой области царит полная неразбериха. Если спросить двадцать учёных, в чём заключается задача науки, то все они дадут различные вариации одного и того же ответа: что-то насчёт более глубокого понимания мира. Если же спросить двадцать творческих людей, в чём заключается задача искусства, большинство из них ответят по-разному. Получается, что в центре нашей деятельности лежит явление, природа которого нам толком не ясна.

Так что же мы делаем, создавая и потребляя искусство?

Для начала я попробую дать определение культуры. Это очень рискованная затея, потому что многие люди пытались это сделать в прошлом и потерпели неудачу. Поэтому моё определение культуры будет довольно узким: культура — это различные виды искусств. В то же время моё определение искусства будет очень широким:

искусство — это всё, что человек не должен делать.

Я имею в виду, что есть определённые вещи, которые необходимо делать, чтобы выжить — например, есть. Но вовсе не обязательно изобретать колбасный рулет или норвежский омлет. Итак, есть основная деятельность, которой мы занимаемся наравне с другими животными, но, в отличие от остальных животных, мы обильно её приукрашиваем. Мы превращаем принятие пищи в сложную, изысканную процедуру. Далее, нам всем необходимо носить одежду. Но вовсе не обязательно создавать платья от Диор или Шанель. Опять же, у нас есть базовая потребность — одеваться, и мы делаем это с особым пристрастием.

Мы стилизуем и украшаем. Нам также необходимо двигаться. Но не обязательно превращать движение в румбу, танго, чарльстон или тверк. Даже настолько простую вещь, как движение, мы, люди, развиваем до уровня стилистической деятельности. То же самое относится и к общению. Нам всем необходимо общаться между собой, потому что мы люди и живём вместе. Но мы делаем гораздо больше. Мы пишем эпические поэмы, популярные песни и симфонии, создаем рекламу и так далее. И снова мы делаем много дополнительных вещей. И, что характерно, вся эта деятельность в высшей степени стилизована — и стилизована согласно определённым закономерностям. Мы очень заботимся о том, что и как мы делаем. К примеру, кто-то может сказать: «Я бы никогда в жизни это не надел» или «Не думаю, что смог бы прожить без моей коллекции дисков». И так далее. В какой цвет покрасить волосы? Это настоящая проблема. И люди посвящают много времени мыслям о том, как стилизовать себя. Мы все это делаем. Никто из нас не носит случайную одежду или стрижку. Итак, мы делаем много вещей, которые можно назвать стилизацией. Но я хочу показать, что все эти вещи на самом деле — часть того широкого определения искусства, которое я использую. Я составил список вещей, которые я бы включил в него:

симфонии, парфюмерия,
спортивные машины,
граффити,
вышивка,
памятники,
татуировки,
сленг,
китайская керамика,
пудели,
штрудели,
натюрморт,
кроватные шишечки
и операции по увеличению груди.

Все эти вещи необязательны в том смысле, что мы могли бы прожить и без них, но мы не хотим. Поэтому возникает вопрос: почему это важно? Почему мы это делаем? И не только мы, относительно обеспеченные люди — все известные нам группы людей тратят почти всё своё свободное время на стилизацию вещей и наслаждение стилизациями других людей.

Зачем всё это? Что мы на самом деле делаем?

Я хочу обратиться к тому, что делают дети. Они воображают: «Давай представим, что эта палка может превращаться в лягушку» или «если ты посветишь на меня горлышком бутылки, то я больше не смогу летать», — что-то в этом роде. Дети любят играть в такие игры и играют в них постоянно. И все интуитивно понимают, что детские игры важны. Мы также знаем, что, если не позволять детям играть, они не смогут как следует развиваться. Воображение — это, возможно, главное человеческое умение. Именно оно отличает нас от всех остальных существ. Сейчас нам известно из исследований, что способность остальных животных к воображению очень ограничена по сравнению с нашей. Мы можем воображать несуществующие миры — и не только миры, но и происходящее в них. Мы можем прокручивать целые сценарии в своём воображении. Это позволяет нам, к примеру, чувствовать эмпатию. Эмпатия — это способность чувствовать, каково быть в шкуре другого человека. А это возможно только при условии наличия способности к построению миров. Дети начинают строить миры очень рано. Таким образом они тренируют великий дар воображения. Можно сказать, что так они становятся людьми. И они проводят много времени за этим занятием, прежде чем мы отправляем их в школу и заставляем учиться. Интересно, что бы произошло, если бы мы просто позволили им продолжать в том же духе?

Но я хочу вернуться к идее, что во время игры люди на самом деле учатся воображать. Они учатся думать о том, какими могли бы быть другие миры. И воображая альтернативы этому миру, мы тем самым думаем о нём самом, о его будущем. Вот почему у нас есть мосты, футбольные команды, свадьбы, правительства, партии и так далее.

Так вот, моя первая мысль заключается в следующем: дети учатся посредством игры, а взрослые играют посредством искусства. Так что я не думаю, что мы прекращаем играть.

Я думаю, мы продолжаем это делать, но уже через то, что зовём искусством. Вот почему я составил тот длинный список, который на самом деле можно было бы продолжать до бесконечности: я хотел показать, что все эти вещи — от самых «возвышенных» вроде симфоний до самых повседневных вроде украшения тортов или окрашивания ногтей — это одно и то же.

Американский эстетик Морс Пекхам написал книгу под названием «Человеческое стремление к хаосу: биология, поведение и творчество», в которой он говорит, что искусство — это возможность пережить конфликты и проблемы воображаемого мира, помогающая справиться с проблемами и конфликтами мира реального. Я бы пошёл ещё дальше и сказал, что искусство — это также возможность пережить радости и свободы воображаемого мира, помогающая обрести их в мире реальном.

Однажды я ехал в автобусе, и рядом со мной сидели две женщины. Они разговаривали о какой-то мыльной опере, которую обе последнее время смотрели. И в последней серии оказалось, что одна из героинь — лесбиянка. Это стало большой неожиданностью, потому что, очевидно, она раньше не проявляла подобных наклонностей. И слушая разговор этих двух женщин, я понял, что, поскольку это была мыльная опера, они могли говорить об этом так, как не смогли бы, если бы речь шла об их дочери, тётушке или об одной из них. Таким образом, это произведение искусства позволило им обсудить данный вопрос беспристрастно и с юмором — а они обе нашли ситуацию очень забавной, чего наверняка не произошло бы в случае с событием из реальной жизни. Тема была бы слишком деликатной. И мне пришло в голову, что одна из вещей, которую постоянно даёт нам искусство — и здесь я по-прежнему использую слово «искусство» в очень широком смысле — это возможность переживать самые разные чувства в безопасных обстоятельствах. Когда вы видите в галерее шокирующую картину, вы можете уйти.

Когда вы слышите ужасную радиопьесу, вы можете выключить звук. Таким образом, искусство предоставляет безопасную обстановку для переживания сильных и опасных чувств. Вы готовы попробовать испытать их именно потому, что вы знаете: в любой момент можно отключиться. Искусство выполняет роль некоего симулятора.

Есть замечательная книга, которая называется «Вместе сквозь время», американского историка Уильяма Макнилла. Её подзаголовок — «Танец и обряд в истории человечества». В этой книге идёт речь об удовольствии, которое доставляет людям мышечная координация — в танце, марше, карнавале и прочих занятиях, подразумевающих синхронные действия многих людей. Читая эту книгу, я подумал о двух женщинах в автобусе, ведь, в сущности, они просто синхронизировали свои умы. Мы живём во время непрерывных перемен и вынуждены приводить себя в соответствие с изменяющимися обстоятельствами. У каждого из нас свой собственный жизненный опыт: кто-то осведомлён о происходящем в мире машин, кто-то — о происходящем в мире медицины, кто-то — в мире математики, кто-то — в мире моды. Но никто из нас не разбирается одновременно во всём. Поэтому всем нам нужен способ оставаться в курсе происходящего. И я считаю, что именно эту роль играет для нас культура. В моём представлении, культура — это коллективный ритуал, в котором мы все участвуем. Вот почему искусством стоит заниматься независимо от его вклада в ВВП. Самое важное — это то, что все мы (не только так называемые люди искусства, но все люди в обществе) генерируем этот невероятный диалог, который мы зовём культурой.

Но как возникают идеи? И как возникает искусство?

Возникает ли оно из ничего, как думают либертарианцы и романтики, воображающие, что люди вроде Бетховена расхаживают с готовыми симфониями в голове, которые однажды вырываются наружу благодаря какой-то божественной силе? Я так не думаю. Около двадцати пяти лет назад я побывал на выставке русской авангардной живописи периода, который я особенно люблю и в котором, как я считал, достаточно хорошо разбираюсь. Так вот, я пошёл на эту выставку, и там были представлены работы около ста пятидесяти художников, включая такие большие имена, как Кандинский, Татлин, Родченко и так далее. Но примерно о семидесяти художниках на той выставке я никогда раньше не слышал. А они были очень хороши. Мне показалось очень странным, что я ничего не знал об этих людях.

Тогда я решил, что в тот период, должно быть, происходило очень много всего, и разница между теми, чьё имя осталось в истории, и теми, кто оказался забыт, была очень незначительна. И я задумался: «Как это произошло?

Почему так много всего происходило в то время?». Я начал читать об этом периоде в истории России. Так вот, одной из причин было наличие значительной поддержки. В то время было много коллекционеров — но было также и много приживал. У многих людей были роскошные апартаменты, в которых художники могли встречаться и устраивать вечеринки, или пустые квартиры, где можно было организовать выставку. Было множество галерей, которые соревновались за лучших молодых художников. Эта процветающая сцена, я считаю, и породила все эти произведения искусства.

Тогда мне пришло в голову новое слово, которое я использую до сих пор: это слово «сцений». Если гений — это талант отдельного человека, то сцений — это талант целого сообщества.

В истории есть множество примеров великих сцениев, как, например, тот период в эпоху Ренессанса, когда жили Рафаэль, Микеланджело и да Винчи. Британская поп-культура в разное время тоже была примером сцения, когда неожиданно самые разные таланты и возможности пересекались. Получается нечто вроде экосистемы. В случае с экосистемой невозможно сказать, какие её части самые главные. В ней нет иерархии. Мы привыкли к системам, в которых всё организовано по уровням: важное вверху, менее важное внизу. Но экосистемы не такие. В них всё взаимосвязано и взаимозависимо. Если убрать что-то одно из экосистемы, может произойти дисбаланс и коллапс в совсем другом месте. Мне кажется, что культура — такая же система. Поэтому я считаю, что новые идеи формулируются отдельными личностями, но генерируются сообществами. Мы привыкли прославлять отдельных личностей, но мы забываем об остальном сообществе, которое стоит за ними.

Дабы проиллюстрировать эту идею, я приведу в качестве примера мою собственную историю. Когда мне было одиннадцать лет, я сдал экзамены и, поскольку мои родители были католиками, получил стипендию и продолжил обучение в католической средней школе. Как и многие другие школы, она выделяла несколько мест для талантливых ребят из рабочих семей. Потом я поступил в художественную школу, которая была бесплатной. Там я провёл пять бесценных лет. Закончив школу, я пополнил ряды безработных и стал получать пособие. Этот период был очень важным в моей жизни. Я решил жить на пособие, потому что я очень не хотел работать. Я боялся, что, начав работать, уже никогда не смогу выбраться. А я хотел быть музыкантом.

Поэтому я продолжал жить на пособие, и в один прекрасный день мне посчастливилось встретить Roxy Music. Затем мне повезло ещё раз, когда Джон Пил пришёл на один из наших ранних концертов. Так наши песни оказались на радио. Журналист по имени Ричард Уильямс услышал их и написал о них большую статью. Без этих людей мы бы никогда не стали известными, ведь на тот момент у нас не было ни менеджера, ни даже поклонников. Кроме того, в тот период мне очень помогли служба здравоохранения и общественная библиотека — институты, основанные много лет назад людьми, имевшими идеалистические взгляды на социальную инженерию. Джон Рит основал BBC с мыслью о том, что целая страна сможет извлечь пользу из этого нового средства распространения идей. Система стипендий и грантов была результатом дальновидной щедрости основателей школ. Пособие по безработице появилось, потому что кто-то решил, что в богатом обществе не должно быть нищих людей. Все эти разновидности социальной инженерии возникли совсем недавно как формы альтруизма и щедрости по отношению к будущим поколениям. Мы сейчас вступаем в новую эпоху. Мы переходим от эры дефицита, когда экономика была основана на борьбе за ресурсы, к эре изобилия и сотрудничества. Наш уровень продуктивности очень высок и будет продолжать расти по мере повышения автоматизации и роботизации. Следовательно, скоро в нашем участии в производственном процессе не будет необходимости. С другой стороны, поскольку мы будем жить в мире молниеносных перемен, нам придётся искать способы идти в ногу со временем. Чем же мы все будем заниматься? Я думаю, что мы будем посвящать всё свое время искусству — и не только профессионалы вроде меня, но и все люди. Мы все будем постоянно вовлечены в деятельность, о которой я говорил ранее: синхронизация умов, нахождение точек соприкосновения и создание новых миров и вариантов развития будущего.

Уже сейчас есть несколько интересных общественных инициатив, которые служат предвестниками будущего. Одна из них — это безусловный доход: идея, что каждый должен получать зарплату независимо от того, есть ли у него работа. Этот подход позволит нам одним махом победить бедность. Ещё одна инициатива — это открытое программное обеспечение. Это означает, что вместо того, чтобы генерировать идеи и потом бережно их охранять, люди начинают делиться ими. Linux, операционная система, используемая во многих суперкомпьютерах, — пример как раз такой программы с открытым исходным кодом. Кто угодно может её изменить. Wikipedia — ещё один пример того же принципа. Ещё двадцать лет назад подобные вещи казались немыслимыми, и они бы никогда не возникли в экономической системе предыдущих двух столетий.

Сегодня мы должны стать более альтруистичными. Ситуация, когда одна маленькая часть мира намного богаче всех остальных стран земного шара, не может продолжаться.

Мы не можем так жить дальше и ожидать, что другие не захотят прийти и отобрать часть нашего богатства. Это вызов, который требует от нас переосмыслить наши взгляды и самих себя. Но сегодня мы переосмысливаем наши взгляды, не сидя с книгой по философии в руках; вместо этого мы обмениваемся мнениями и развиваем собственные взгляды относительно взглядов остальных людей. Это коллективный процесс, и сейчас мы нуждаемся во всё большем количестве механизмов для такого обмена. Поэтому я считаю, что мы должны начать рассматривать искусство и культуру не как излишество, а как нашу ключевую деятельность.

Напоследок я бы хотел процитировать отрывок из замечательной книги Барбары Эренрейх под названием «Танцы на улицах». Подзаголовок книги — «История коллективного веселья». В этом отрывке рассказывается о поездке автора в Бразилию.

«Ученики школы самбы, преисполненные достоинства и поглощённые своим собственным ритмом, протанцевали к песчаному берегу. Их лица одновременно были уставшими и сияли религиозным ликованием. Юноша с кожей цвета латте, танцующий немного позади музыкантов, задавал ритм. Кем он был в повседневной жизни? Банковским служащим? Официантом? Но здесь, в своём восхитительном костюме из перьев, он был принцем, мифологическим персонажем. Возможно, даже богом. Здесь всего на несколько мгновений между людьми не существовало различий помимо шутливых ролей, обусловленных самим карнавалом.

Когда они достигли дощатого настила, наблюдающие также начали присоединяться к танцу, и без приглашения или объявления, без стеснения или даже алкоголя, чтобы растворить привычные ограничения городской жизни, школа самбы переросла в толпу, а толпа — в спонтанный фестиваль. У всего этого не было никакой цели, никакого религиозного подтекста, идеологического посыла или потенциального заработка. Только необходимая всем нам на этой переполненной людьми планете возможность осознать и отпраздновать чудо нашего совместного существования».

Оригинал лекции можно послушать тут или почитать здесь.