Курта Воннегута знают как писателя-гуманиста, обладавшего отличным чувством юмора. При этом его собственная жизнь складывалась так, что трагического в ней было больше, чем комического. Самиздат продолжает серию профайлов писателей: на этот раз литературовед Мария Смирнова рассказывает, почему «такие дела» — не просто характерное для прозы Воннегута выражение, а ещё и ключ к пониманию его личности и биографии.
В 2011 году, через четыре года после смерти Курта Воннегута, в США вышла его биография, написанная Чарльзом Шилдсом. Ранее, в другой книге, Шилдс разобрал по косточкам жизнь Харпер Ли, а позже добрался до Джона Уильямса. Однако наибольший общественный резонанс вызвали именно «Вот такие дела» (в оригинале — «And So It Goes. Kurt Vonnegut: A Life»). А всё потому, что созданный биографом портрет Воннегута сильно отличался от привычного аудитории образа.
Вместо добродушного, смешливого «старого пердуна», который шутил про дамское нижнее бельё, мог разместить на страницах романа изображение нарисованного от руки ануса и с обескураживающим смирением говорил «такие дела» каждый раз, когда в книге кто-то умирал, перед нами предстал человек жёлчный, мрачный, склонный к депрессии и почти патологическому занижению собственных заслуг. По Шилдсу, Воннегут был глубоко обижен на родителей, терроризировал первую жену и фактически игнорировал своих детей.
Позже старший сын писателя Марк заявил, что Шилдс многое переврал и к тому же провёл с уже очень пожилым Воннегутом слишком мало времени, чтобы делать далеко идущие выводы. Умозаключения Шилдса и правда кажутся нарочито провокационными, а его книга — не вдумчивым исследованием, а попыткой шокировать читателей, открыв им, каким ужасным человеком «на самом деле» был любимый многими автор.
С другой стороны, если посмотреть в ретроспективе на подлинную биографию Воннегута, рассказанную в том числе им самим в солидном корпусе публицистических текстов, оказывается, что пережитое писателем действительно вполне могло превратить полного надежд юношу в сварливого старика, который с нетерпением ждёт, когда его заберёт могила. Но, кажется, так и не превратило.
Разговор о событиях, повлиявших на становление личности Воннегута, принято начинать с войны. «Бойня номер пять» — наиболее известный из его романов. Историю о том, как в молодости писатель чудом избежал смерти, спрятавшись с другими военнопленными в подвале скотобойни, знают даже те, кто ни одной книги Воннегута не читал. Его часто через запятую называют прозаиком, пацифистом и гуманистом.
Но был на Воннегуте ещё один ярлык, который обычно не упоминают в начале энциклопедических статей о нём, но о котором сам он всегда помнил. В 1944 году, незадолго до того как отправиться добровольцем на европейский фронт, 21-летний Воннегут вернулся из тренировочного лагеря домой, чтобы отметить с родными День матери. Там он узнал, что накануне его мать покончила с собой. Такие дела.
Писатель, очевидно, не стыдился этого факта и неоднократно пытался осмыслить его в своих произведениях. Так, например, случайная жертва Руди Вальца, протагониста романа «Малый не промах», погибает не когда-нибудь, а в День матери, и вместе с ней умирает плод в её чреве. Неродившийся младенец — словно символ детства самого Воннегута, которое кончилось в тот момент, когда он узнал, что наполовину осиротел.
Ещё раньше, в романе «Завтрак для чемпионов», мы встречаем вроде бы проходной, но поразительно откровенный диалог, в котором автор, выступающий одновременно героем, признаётся: он боится, что когда-нибудь тоже покончит с собой. Автобиографичность вообще важнейшая черта прозы Воннегута, а протагонисты в его романах часто становятся выразителями взглядов писателя на семью, историю, политику.
В результате, когда в доме Билли Пилигрима в «Бойне номер пять» раздаётся телефонный звонок, несложно поверить, что это звонит ему сам Воннегут из знаменитого автобиографического предисловия к книге. Писатель как бы даёт нам понять, что грань между вымыслом и реальностью можно стереть по щелчку пальцев. Такая двойственность — ещё одна ключевая особенность его прозы.
«Бойня номер пять» была опубликована в 1969 году, через 25 лет после того как Воннегут вернулся с фронта. Реально ли вообще написать книгу о войне по горячим следам? Да. Норману Мейлеру и Джеймсу Джонсу понадобилось значительно меньше времени, чтобы переработать свой военный опыт в романы «Нагие и мёртвые» и «Отсюда и в вечность». Так почему же Воннегут ждал так долго?
Во-первых, его с головой захлестнули проза жизни и нехватка денег. В 1945 году он женился на девушке, которую знал с детского сада, и, чтобы прокормить семью, устроился в Чикагское новостное бюро, а позже — в департамент по связям с общественностью компании General Electric. Невольно следуя заветам Чехова, Воннегут жадно впитывал информацию обо всём, что его окружало. В General Electric он наблюдал повседневную жизнь учёных из местного исследовательского отдела: впоследствии тема ответственности науки перед человечеством станет одной из ведущих в его книгах.
Во-вторых, военная судьба Воннегута была по-настоящему уникальной. Дело тут не только в спасительном здании скотобойни (на редкость горькая метафора). И не только в том, что после бомбардировки военнопленным пришлось очищать убежища от изуродованных, обугленных тел женщин, детей и стариков и свозить их на свалку. Воннегут, потомок немецких эмигрантов, оказался на исторической родине и едва не погиб от рук своих нынешних соотечественников.
Главными характеристиками войны для него стали не героизм и подвижничество, восхваляемые ура-патриотической литературой, а жестокость и абсурдность. Для книги, которая смогла бы связать их воедино, нужно было найти правильную интонацию. Отточить писательское мастерство на нескольких менее громких романах и десятках рассказов и эссе. А ещё — снова побывать в Дрездене, куда Воннегут отправился в 1967 году на Гуггенхаймовскую стипендию.
«Бойня номер пять» рождалась долго и в муках, но стала великим романом. Впрочем, объяснить, в чём заключается его величие, не так-то просто. По какой причине эта смесь из военных воспоминаний, фантастики, незатейливых шуток и описания быта нелепых, жалких людей производит настолько сильное впечатление? Пожалуй, всё дело в пронзительной человечности и глубине сострадания, которое автор готов проявить к «хорошим» и «плохим», сильным и слабым, союзникам и врагам.
Отложенная рефлексия стала для Воннегута своего рода творческим методом, который проявился не только в оценке им своего военного опыта. В середине 1950-х, с разницей меньше чем в год, умерли от рака его отец и родная сестра Элис. За два дня до смерти последней погиб её муж. Такие дела. Писатель с женой усыновили троих из четверых сыновей Элис, а свои воспоминания об отношениях с сестрой Воннегут отразил в романе «Балаган», опубликованном в 1976 году.
Сам он был не вполне доволен книгой, да и критики встретили её прохладно. Но именно в «Балагане» наиболее полно отразилось щемящее одиночество, которое испытывал Воннегут, лишившись практически всей семьи. У него, конечно, оставался брат Бернард, но тот был учёным и большую часть времени отдавал исследованиям. Он даже получил Шнобелевскую премию за статью «Унос цыплят как мера скорости ветра при торнадо» (готовый сюжет для рассказа Килгора Траута).
До конца жизни Воннегут будет одержим идеей «расширенных семей». Тех, в которых сводные братья, внучатые племянники и двоюродные тётки («белки», «нарциссы», «малиновки») поддерживают крепкие, стабильные отношения друг с другом. Он предполагал, что таким образом удастся справиться с разобщённостью, которую писатель считал одной из главных проблем американцев — наряду с любовью к оружию и склонностью выбирать президентов, не особенно приверженных гуманистическим идеалам.
Чем старше становился Воннегут, тем ярче проявлялось в его романах публицистическое начало. Неудивительно, что последней его прижизненной книгой стал изданный в 2005 году сборник эссе «Человек без родины». Вместо обещанных в подзаголовке воспоминаний о жизни в Америке Джорджа Буша-младшего читатели получили, скорее, что-то вроде каталога взглядов Воннегута на самые разные аспекты мироустройства: от политики до причин скандалов в браках.
Настоящая жизнь всегда занимала Воннегута больше, чем попытки придумать очередной захватывающий сюжет, а фантастика в его прозе — не жанр, а приём. Неспроста образ писателя-фантаста Килгора Траута, встречающийся сразу в нескольких романах, нарисован им в пародийных тонах. К слову о Трауте: принято считать, что его прототипом стал реальный писатель Теодор Стерджон, но в книге «Времятрясение» Воннегут подтвердил то, что и так было понятно: вообще-то Траут — его собственное альтер эго.
В этом стремлении высмеять всё подряд, в том числе самого себя, и заключается самая большая сложность, которая возникает, когда начинаешь анализировать книги Воннегута. Никогда нельзя быть до конца уверенным в том, что он говорит о чём-то на полном серьёзе, и его трагическому тону можно доверять. Даже умер он как будто нарочито нелепо: не от продолжительной болезни и не от алкоголизма, а от последствий черепно-мозговой травмы, полученной при падении.
Есть три ключа, которые помогут лучше понять как творческий метод, так и саму личность Воннегута. Первый — образ канарейки в шахте, которая в былые времена отчаянным щебетом оповещала шахтёров об утечке газа и с которой Воннегут часто сравнивал писателей: точно так же они пытаются обратить внимание общества на события, предвещающие катастрофу. Второй — многократно повторённая им мысль, что смех — наиболее естественная реакция человека на страдания.
И, наконец, третий — то самое выражение «такие дела». Его Воннегут на протяжении собственной жизни мог бы произнести десятки раз: когда умирали его близкие, когда погибали застрявшие в Дрездене военнопленные и мирное население, когда нигерийские войска стирали с лица земли крошечное государство Биафра — там писатель побывал с гуманитарной миссией в 1970 году и вдоволь насмотрелся на пухнувших от голода детей.
«Такие дела» — не банальная констатация факта чьей-то смерти. В этой простой фразе заключены горечь, растерянность, кротость, но одновременно и готовность несмотря ни на что идти дальше, пусть и на сломанных ногах. Идти, чтобы на твоей надгробной плите в конце концов написали: «Он старался».
