Марио Варгас Льоса — перуанский прозаик и публицист, лауреат Нобелевской премии по литературе 2010 года «за картографию структуры власти и яркие образы сопротивления, восстания и поражения индивида». В своих романах и повестях он поднимает темы противостояния личности и государства, насилия и несвободы, основанной на страхе, а сегодня вы познакомитесь с его эссе «Литература и жизнь», которое вдохновит вас по-новому взглянуть на художественную литературу.
Часто случается, что на выставках или в книжных магазинах с моей книгой в руках подходит мужчина и просит у меня автограф со словами: «Это для моей жены (или дочери, или сестры, или матери); она — заядлый читатель и очень любит литературу». И я неизменно спрашиваю: «А как насчёт вас? Вы разве не любите читать?» Ответ практически всегда бывает: «Конечно, люблю. Но, знаете ли, я очень занят». Я знаю. Я слышал это десятки раз: у этого мужчины и тысяч таких же, как он, так много важных дел и обязанностей в жизни, что они не могут позволить себе тратить своё бесценное время, часами напролёт просиживая над романом, сборником поэзии или литературным эссе.
Литература всё больше становится женским занятием: в книжных магазинах, на лекциях, литературных чтениях и, конечно же, на гуманитарных факультетах университетов женщины численно превосходят мужчин. То, что среди среднего класса женщины читают больше мужчин, обычно объясняется тем фактом, что они проводят меньше времени за работой, а также тем, что они более склонны считать оправданной трату времени на фантазии и иллюзии. Разумеется, я рад за этих женщин, но мне жаль мужчин и все те миллионы людей, которые могли бы читать, но решили этого не делать. Жаль не только потому, что они не знают, от какого удовольствия отказываются, но и — с менее гедонистической точки зрения — потому, что я убеждён: общество без литературы или общество, в котором литература, подобно некоторым порокам, оказалась на периферии общественной жизни и превратилась в нечто вроде секты, — это общество, обречённое стать варварским и даже поставить под угрозу собственную свободу.
Я против представления о литературе как о предмете роскоши и за взгляд на неё как на одно из наиболее обогащающих занятий для ума, незаменимое для воспитания граждан в современном демократическом обществе. И по этой причине литература должна прививаться детям в семье с раннего возраста и преподаваться в качестве основной дисциплины во всей системе образования.
Мы живём в эпоху специализации знаний (вызванной небывалым развитием науки и технологии) и фрагментации знаний на бесчисленные направления и разделы — культурной тенденции, которая будет только усиливаться в будущем. Разумеется, специализация приносит огромные преимущества, делает возможными намного более подробные исследования и эксперименты; она выступает двигателем прогресса. Но она также производит негативный эффект: она уничтожает тот общий знаменатель культуры, который помогает людям сосуществовать, общаться и испытывать чувство солидарности. Специализация ведёт к недостатку общения и разделению людей на культурные гетто. Люди используют всё более узкий и специализированный язык, который накладывает на них именно то ограничение, о котором нас предупреждает старая пословица: они не видят леса за деревьями. Между тем именно знание, что лес существует, объединяет общество и предотвращает его распад на мириады солипсических частей. А солипсизм, как в нациях, так и в отдельных людях, вызывает паранойю и бред — эти искажения реальности, способные порождать ненависть, войны и геноцид.
Литература, напротив, всегда была и будет одним из общих знаменателей человечества, посредством которого люди познают себя и общаются друг с другом — какими бы разными ни были их профессии, жизненные планы, географическое положение, личные обстоятельства или исторические эпохи. Те из нас, кто читают Сервантеса, Шекспира, Данте или Толстого, понимают друг друга и чувствуют себя частью одного вида, ведь благодаря сочинениям этих писателей мы узнаём, что объединяет всех нас, несмотря на все различия.
И нет лучшей защиты от предубеждений, расизма, ксенофобии, религиозного и политического сектантства или автаркического национализма, чем эта неизменная истина, которая проступает во всей великой литературе:
что мужчины и женщины во всём мире равны и что подвергать их дискриминации, репрессиям или эксплуатации несправедливо.
Ничто не учит нас лучше, чем литература, видеть в этнических и культурных различиях богатство нашего общего наследия и приветствовать эти различия как свидетельство нашей многосторонней способности к творчеству. Само собой, чтение хорошей литературы доставляет удовольствие; но, переживая жизнь через вымысел, мы также больше узнаём о себе, о нашей человеческой сущности, о наших поступках и мечтах. Ни одной другой гуманитарной науке — ни философии, ни психологии, ни истории — не удалось сохранить это интегрирующее светское видение. Ведь они также стали жертвами дробления, оказавшись изолированными в специальных областях профессиональных знаний, терминология которых выходят за рамки понимания обычных людей. Подобное никогда не сможет случиться с литературой, потому что она существует не для исследования отдельной области жизни, а для обогащения жизни посредством воображения — жизни, которая не может быть разделена или сведена к схемам и формулам.
Братские узы, которые литература создаёт между людьми, заставляя их говорить друг с другом и осознавать, что они имеют общие корни и представляют собой часть одного духовного племени, преодолевают ограничения времени. Это чувство принадлежности к сообществу людей через пространство и время — величайшее достижение культуры, и ничто не вносит больший вклад в его утверждение с каждым новым поколением, чем литература.
Борхес всегда злился, когда его спрашивали: «В чём польза литературы?» Он считал этот вопрос глупым и каждый раз отвечал: «Никому не приходит в голову спрашивать, в чём польза пения канарейки или алого заката!» И действительно: если эти прекрасные вещи существуют, и благодаря им — пусть только на мгновение — жизнь становится менее безобразной и менее грустной, разве не будет недалёкостью искать практическое оправдание? Однако в отличие от пения птиц и заката солнца стихотворение или роман не даются нам изначально как дары природы. Они создаются человеком, и поэтому разумно будет спросить, почему и зачем они появились и что они дали человечеству, дабы понять, почему литература просуществовала так долго.
Один из первых её полезных эффектов имеет место на уровне языка. Сообщество без письменной литературы изъясняется с меньшей точностью, тонкостью и ясностью, чем другое сообщество, чьё главное средство общения — слово — было отточено при помощи литературных текстов. Человечество без читающих людей походило бы на группу заик, сталкивающихся с огромными трудностями в общении по причине примитивности и рудиментарности своей речи. Разумеется, то же самое относится и к отдельным людям. Люди, которые не читают вовсе, читают мало или читают один хлам, могут много говорить, но в действительности скажут очень мало, потому что они располагают слишком ограниченным репертуаром слов, чтобы выразить свои мысли. Это не только вербальная, но также интеллектуальная и творческая ограниченность. Она обнаруживает бедность мышления и знания, потому что идеи и концепции, посредством которых мы постигаем реальность, не существуют вне слов, при помощи которых наше сознание познаёт и определяет их. Мы учимся говорить правильно, глубоко, точно и искусно исключительно с помощью хорошей литературы.
Никакая другая дисциплина или область искусств не может заменить литературу,
когда речь идёт о совершенствовании языка, посредством которого люди общаются между собой.
Косвенным образом слова отражаются на всех аспектах жизни — даже на тех, которые кажутся очень далёкими от языка. И по мере того, как язык эволюционировал, достигнув благодаря литературе высокого уровня утончённости и изысканности, он также увеличил возможности для удовольствия. В отношении любви он возвысил страсти и даровал сексуальному акту статус художественного творения. Без литературы не было бы эротизма. Любовь и удовольствие были бы обеднены. Они были бы лишены утончённости и изящества и не достигали бы той интенсивности, которую способно стимулировать литературное воображение. Не будет преувеличением сказать, что пара, читавшая Гарсиласо, Петрарку и Бодлера, испытывает более сильную любовь и удовольствие, чем безграмотная пара, отупевшая от чрезмерного просмотра телевизора.
Аудиовизуальные медиа также не в состоянии заменить литературу, когда речь идёт об обучении людей владению безграничным богатством языка. Напротив, аудиовизуальные медиа имеют естественную склонность придавать словам второстепенное значение по сравнению с изображениями и ограничивать устную речь минимумом диалога. Ведь слишком много слов, раздающихся из телевизора или радио, производят усыпляющий эффект.
Всё это приводит меня к мысли, что литература не только незаменима для полноценного владения языком, но её судьба также неразрывно связана с судьбой книги — этого промышленного продукта, который многие нынче называют устаревшим.
Один из таких людей — человек, которому мы все многим обязаны в плане развития в сфере коммуникаций — Билл Гейтс, основатель Microsoft. Во время своего визита в Мадрид он объявил на пресс-конференции, что, прежде чем умереть, он считает своим долгом достичь главной цели — положить конец бумаге и, в частности, самим книгам, которые, на его взгляд, представляют собой пережиток прошлого. Мистер Гейтс утверждает, что экран компьютера может во всём успешно заменить собой бумагу и что чтение с экрана имеет экологическое преимущество: оно сможет остановить уничтожение лесов, спровоцированное бумажной промышленностью. Может ли экран действительно заменить книгу, как утверждает создатель Microsoft?
Сомневаюсь. У меня в голове не укладывается, как любой не прагматичный и не функциональный акт чтения, не имеющий целью поиск конкретной информации, может получить от экрана компьютера такое же ощущение интимности, такую же концентрацию или такое же духовное уединение, которые могут быть достигнуты при чтении книги. Я убеждён, что с исчезновением книги литературе будет нанесён серьёзный — а возможно, и смертельный — удар. Само название, разумеется, не исчезнет; но оно, вероятно, будет использоваться для обозначения вида текста, настолько же далёкого от нашего представления о литературе, насколько мыльные оперы далеки от трагедий Софокла и Шекспира.
Есть и ещё одна причина выделить литературе важное место в жизни наций. Без неё критический ум — лучший двигатель политических перемен и борец за свободу, который у нас есть — понёс бы непоправимый урон. Потому что всякая хорошая литература задаёт радикальные вопросы о мире, в котором мы живём.
Каждый великий литературный текст — часто независимо от намерения автора — имеет свойство призывать к мятежу.
Литературе нечего предложить людям, которые довольны своей судьбой и жизнью как она есть. Но литература оказывает поддержку бунтарским и инакомыслящим душам и предоставляет прибежище тем, кто имеет слишком много или слишком мало в жизни; она отгоняет несчастье и чувство недостатка. Прокатиться вместе с тощим Росинантом и его рассеянным хозяином по равнинам Ла Манчи; поплавать по морям с капитаном Ахавом, преследуя белого кита; принять мышьяк с мадам Бовари или превратиться в насекомое с Грегором Замза — всё это хитрый способ, изобретённый нами, чтобы компенсировать пороки этой несправедливой жизни, которая заставляет нас всегда быть одинаковыми, тогда как мы хотим быть одновременно многими людьми — сколькими понадобится, чтобы утолить жгучие страсти, которые владеют нами.
Литература может только на мгновение облегчить эту неудовлетворённость жизнью. Но в течение этого чудесного промежутка времени, этой временной остановки жизни, предоставленной литературным вымыслом, который будто переносит нас из хронологии истории и превращает в жителей безграничной и вечной страны, мы действительно становимся другими. Мы становимся богаче, сложнее, счастливее, умнее, чем в ограниченной рутине повседневной жизни. Когда, закрыв книгу и оставив мир литературного вымысла, мы возвращаемся к реальной жизни и сравниваем её с великолепным местом, которое мы только что покинули, мы испытываем огромное разочарование. Мы сталкиваемся со страшной правдой: воображаемый мир романа лучше — прекрасней и разнообразней, разумней и совершенней, чем жизнь, которую мы ведём наяву. В этом смысле хорошая литература всегда — непреднамеренно — мятежная и бунтарская: вызов всему существующему. Вероятно, даже в большей степени, чем обеспечение преемственности культуры и обогащение языка, главный вклад литературы в человеческий прогресс — напомнить нам, что мир организован скверно, а те, кто утверждают обратное (например, власть имущие), лгут; и что мир может быть лучше, ближе к тем мирам, которые наше воображение и наш язык способны создать.
Свободное демократическое общество нуждается в ответственных и критичных гражданах, которые отдают себе отчёт в необходимости постоянно исследовать мир, в котором мы живём, и стремиться сделать его более похожим на мир, в котором мы хотели бы жить.
И нет лучшего способа воспитать критически мыслящих и независимых граждан, которыми трудно манипулировать и которые непрестанно задают вопросы, чем чтение хороших книг.
Называть литературу бунтарской по той причине, что лучшие произведения открывают своим читателям глаза на несовершенство реального мира, не означает, как думают церкви и правительства, когда вводят цензуру, что литературные тексты мгновенно приводят к переворотам и революциям. Общественно-политический эффект стихотворения, пьесы или романа невозможно измерить, потому что он испытывается не коллективно, а индивидуально. Но то, что этот эффект трудно измерить, ещё не означает, что его не существует. Он может быть обнаружен опосредованно, в поведении людей, чьи личности были сформированы книгами.
Хорошая литература и временно удовлетворяет человеческие желания, и умножает их количество: вырабатывая независимый, критический подход к жизни, мы становимся более подвержены несчастью. Жить в состоянии неудовлетворённости и конфликта с жизнью означает постоянно осуждать себя и вести бои, зная, что все они будут проиграны. В то же время без бунта против посредственности и убожества жизни мы бы до сих пор жили в первобытном состоянии, ход истории остановился бы, индивидуальность никогда бы не развилась, наука и технология не продвинулись бы, человеческие права не были бы признаны, а свобода не существовала бы, потому что всё это пришло через бунт против жизни, которая казалась неудовлетворительной и невыносимой. Литература имела решающее влияние на формирование презрения к жизни, какой она была, и стремления воплотить мечту в реальность.
Давайте представим себе мир без литературы и человечество, никогда не читавшее стихов и романов. В этом аграфическом мире с его ничтожным лексиконом, где хрипы и обезьяноподобные жесты, вероятно, преобладали бы над словами, не существовало бы прилагательных, позаимствованных из литературных трудов: донкихотский, кафкианский, пантагрюэлевский, рокамболевский, оруэлловский, садистский и мазохистский среди прочих. Разумеется, там были бы сумасшедшие, параноики, жертвы мании преследования, люди с колоссальным аппетитом и двуногие, получающие удовольствие от боли. Но мы бы никогда не научились видеть за этим неумеренным поведением, противоречащим предполагаемой нормальности, неотъемлемые аспекты человека — а значит, и нас самих — которые только творческий гений Сервантеса, Кафки, Рабле, де Сада или Захер-Мазоха мог нам показать.
Итак, вымысел и ложь литературы также служат бесценным способом постижения глубочайших истин человеческой жизни. Эти истины не всегда лестны; иногда наше отражение, появляющееся в зеркале романов и стихов, оказывается чудовищным. Это происходит, когда мы читаем об ужасном сексуальном насилии, порождённом воображением маркиза де Сада, или о мрачных истязаниях и жертвоприношениях из книг Захер-Мазоха или Батая. И тем не менее худшее в этих страницах — вовсе не возбуждённое описание крови, унижений, пыток и конвульсий, а осознание того, что насилие и неумеренность не чужды и нам самим.
Именно литература, а не наука, первой исследовала глубины человеческого поведения и обнаружила его разрушительный и саморазрушительный потенциал.
Поэтому мир без литературы был бы отчасти слеп к этим пугающим глубинам, где часто можно найти причины необычного поведения. Такой мир был бы несправедлив к людям, которые отличаются от остальных.
Нецивилизованный, варварский, лишённый чувствительности и неуклюжий в речи, невежественный и инстинктивный, лишённый страсти и эротизма, этот мир без литературы преимущественно характеризовался бы конформизмом и всеобщим подчинением установленному порядку. Основные инстинкты правили бы бал в жизни, обусловленной борьбой за выживание, страхом неизвестного и удовлетворением физических потребностей. Там не было бы места для духа. И в удушливой монотонности жизни всегда царило бы пессимистическое чувство: человеческая жизнь должна быть и всегда будет такой, без возможности каких-либо перемен.
Представляя себе подобный мир, люди всегда склонны сразу же отождествлять его с мелкими сообществами примитивных народов, живущими на периферии современных Латинской Америки, Африки и Океании. Но правда заключается в том, что небывалое развитие аудиовизуальных медиа позволяет представить подобный сценарий в ближайшем будущем: очень современное общество, изобилующее компьютерами, экранами и колонками; общество, в котором литература превратилась в то, чем была алхимия в эпоху физики — анахроническую диковину, оберегаемую в катакомбах медийного общества невротичным меньшинством. Я боюсь, что этот кибернетический мир, несмотря на его мощь и благосостояние, его уровень жизни и научные достижения, был бы крайне нецивилизованным, апатичным, бездуховным, покорным и роботизированным миром, отказавшимся от свободы.
Если мы не хотим позволить литературе исчезнуть или оказаться на чердаке вместе с вещами, которыми мы больше не пользуемся, мы должны действовать. Мы должны читать книги и учить следующие поколения, что чтение совершенно необходимо, потому как пронизывает и обогащает все аспекты нашей жизни.
