Снова в школу, читатель! Сколько бы лет тебе ни было, время возвращать свою ветреную мысль к недогрызенному в институте граниту науки и следующие восемь холодных месяцев хомячить его самостоятельно. Чтобы поддержать рвение к знаниям, наши товарищи из независимого «самиздательства» Common place решили безвозмездно поделиться со всеми страждущими свей работой и выложили восемь книг на своём сайте в свободном доступе. Вообще-то, это единственно верный способ распространения текстов ― поэтому вы и любите самиздат.
Вот текст итало-английского анархиста и издателя Вернона Ричардса «Оруэлл-гуманист» из книги «Оруэлл в семейном кругу и в среде анархистов»: он рассказывает о том, как формировались взгляды писателя на социализм и что сближало его с анархистами. Этому вопросу посвящена вся книга, содержащая кроме текстов редкие фотографии одного из наших любимых авторов.
Вернон Ричардс: Оруэлл-гуманист
Но для меня, как и для множества его друзей и читателей в анархистских кругах (книги Оруэлла были широко известны в международной анархо-прессе), Оруэлл был в первую очередь гуманистом. Он не разделял наших взглядов, и иные сектанты от анархии, должно быть, приходили в ужас, читая отдельные фрагменты его произведений. Однако на протяжении двенадцати лет (после выхода «Памяти Каталонии») моё уважение и дружеские чувства к нему только росли, несмотря на наши разногласия в таких фундаментальных вопросах, как отношение к прошедшей (и грядущей) войне, воинской повинности и парламентарной политике. Мне сдаётся, что этот парадокс раскрывает Оруэлла-гуманиста, — и я уверен, он переживёт автора «Скотного двора» и «1984».
Что до Оруэлла как писателя, то я препоручаю его более компетентным исследователям, а сам ограничусь ссылкой на ошеломительную работу Джорджа Вудкока, которая была впервые опубликована в американском журнале «Politics», а позднее включена в томик его избранных сочинений «Писатель и политика» (Porcupine Press, 1948).
Мне кажется, Оруэлл не мог быть анархистом хотя бы потому, что называл себя «реалистом» — и говорить о призрачной социальной революции считал бесполезным; нужно было решать более насущные проблемы.
Но, думаю, свой вклад в политические взгляды Оруэлла внесла и его ограниченность. Он играл в «простого парня». Вудкок пишет:
«У «простых парней» всегда есть рамки, и самая жёсткая из них — их неспособность проникнуть за поверхность событий и увидеть действительные причины социального зла. Отдельные проявления зла — это лишь симптомы больших нарушений самой структуры общества». К этому он прибавлял: «Я никогда не видел и не слышал, чтобы Оруэлл всерьёз анализировал политическую жизнь Британии. Его суждения в таких важных аспектах, как деньги, собственность, государство, кажется, вообще держались на обычных расплывчатых лозунгах, которыми вдохновлялись многие поколения лейбористов».
Оруэлл нарочито сравнивал себя с «настоящим рабочим», которому никогда не понять глубинного смысла социализма.
«Рабочие, — писал он в «Дороге на Уиган-Пирс», — зачастую становятся лучшими социалистами, чем ортодоксальные марксисты, ведь они помнят то, о чём так часто забывают другие: социализм — это справедливость и всеобщая порядочность».
Оруэлл не боялся революции, скорее наоборот. У него не было времени слушать тех, кто всегда предрекает революцию в ближайшем будущем, а пропагандистов, которые сводили Испанскую революцию 1936 года к борьбе демократии и фашизма, он презирал: «То, что произошло в Испании, было не просто вспышкой гражданской войны, а началом революции. Именно этот факт антифашистская печать за пределами Испании старалась затушевать любой ценой. Положение в Испании изображалось как борьба «фашизма против демократии», революционный характер испанских событий тщательно скрывался».
С позволения читателей, я целиком приведу фрагмент из «Памяти Каталонии», где революционные взгляды Джорджа Оруэлла отражены гораздо точнее, чем в любых исследовательских спекуляциях:
«Более или менее случайно я попал в единственный во всей Западной Европе массовый коллектив, в котором политическая сознательность и неверие в капитализм воспринимались как нечто нормальное. На Арагонском фронте я находился среди десятков тысяч людей, в большинстве своём — хотя не исключительно — рабочих, живших в одинаковых условиях, на основах равенства. В принципе, это было абсолютное равенство, почти таким же было оно и на деле. В определённом смысле это было неким предвкушением социализма, вернее, мы жили в атмосфере социализма.
Многие из общепринятых побуждений — снобизм, жажда наживы, страх перед начальством и так далее — просто-напросто исчезли из нашей жизни.
В пропитанном запахом денег воздухе Англии нельзя себе даже представить, до какой степени исчезли на фронте обычные классовые различия. Здесь были только крестьяне и мы — все остальные. Все были равны. Конечно, такое положение не могло сохраняться долго. Это был лишь непродолжительный и местный эпизод гигантской игры, ареной которой служит вся земля. Но этот эпизод продолжался достаточно долго, чтобы наложить свой отпечаток на всех, кто в нём участвовал. Как бы мы в то время ни проклинали всех и вся, позднее мы поняли, что соприкоснулись с чем-то необычным и в высшей степени ценным. Мы жили в обществе, в котором надежда, а не апатия или цинизм, была нормальным состоянием духа, где слово «товарищ» действительно означало товарищество и не применялось, как в большинстве стран, для отвода глаз. Мы дышали воздухом равенства. Я хорошо знаю, что теперь принято отрицать, будто социализм имеет что-либо общее с равенством. Во всех странах мира многочисленное племя партийных аппаратчиков и вкрадчивых профессоришек трудится, «доказывая», что социализм — это всего-навсего плановый государственный капитализм, оставляющий в полной сохранности жажду наживы как движущую силу. К счастью, существует и совершенно иное представление о социализме.
Идея равенства — вот, что привлекает рядовых людей в социализме, именно за неё они готовы рисковать своей шкурой. Вот в чём «мистика» социализма.
Несмотря на то, что рост тоталитарных тенденций во всём мире и перспектива атомной войны произвели на Оруэлла глубокое впечатление и выдвинули «реалиста» в нём на первый план (хотя в последнюю нашу встречу он не был так пессимистичен по поводу возможности войны), он до последнего (пока не помешала болезнь) принимал участие в любых инициативах по защите прав и свобод человека; мысли о событиях в Испании никогда не покидали его. Он сотрудничал с анархистами — в 1938 году Оруэлл стал активным участником SIA (Интернациональной антифашистской солидарности), организации испанских анархистов; английское отделение SIA в Лондоне возглавила Эмма Голдман. Несмотря на то, что он радикально расходился с анархистами в оценках последней войны, именно он первым публично выразил протест против полицейских облав в редакции «Freedom Press», а затем стал вице-председателем Комитета защиты «Freedom Press», который был создан для защиты прав четырёх анархистов, арестованных в рамках действия Чрезвычайного законодательства. Он активно поддерживал Комитет и после его трансформации в Комитет защиты Freedom (Freedom Defence Committee) и даже дважды выступал на публике: на митинге в поддержку всеобщей амнистии дезертиров военного времени, а также на протестном митинге Комитета — от лица испанских антифашистов, интернированных в Чорли (Ланкашир). В последний раз я видел его за две недели до смерти: он был весел, бодр духом и, как всегда, пристально следил за новостями. Но врачи строго запретили ему писать. Он вынашивал идею нового романа, хотел «пожить с ней» какое-то время и надеялся, что будет готов вверить его бумаге в 1951 году. Что характерно, Оруэлл собирался спросить у врачей, сколько ему осталось жить, чтобы, если речь шла о годе, пренебречь их запретом и закончить тексты, которые он хотел успеть написать перед смертью. Мы говорили с ним и о его приёмном сыне, Ричарде; он вспомнил, как его сынок недавно рассказывал ему о походе в зоопарк, и его худое, вытянутое лицо оживилось, глаза загорелись. Артур Кестлер пишет, что в такие моменты «огромная сила любви одинокого человека излучает свет». Если мне когда-нибудь зададут вопрос, на чьей стороне был Оруэлл в борьбе за человечество, я процитирую «Памяти Каталонии»:
«Неимущие классы Барселоны относились к жандармам с ненавистью и, как мне казалось, были уверены, что жандармы действуют по собственной инициативе. Услышав, как обстоят дела, я облегчённо вздохнул. Обстановка приобретала ясность. С одной стороны C.N.T., с другой полиция.
Я не питаю особой любви к идеализированному «рабочему» — плоду воображения коммунистов, воспитанных в буржуазном обществе, но, когда я вижу конкретного рабочего, схватившегося со своим исконным врагом — полицейским, я не должен спрашивать себя дважды, на чьей я стороне».
Freedom, 4 февраля 1950 года
Другие книги Common place,
которые можно почитать уже сейчас:
Сборник статей Андрея Платонова, написанных в 1920-е годы ― время надежд и энтузиазма, голода и разрухи. Молодой писатель размышляет об актуальных проблемах и новых революционных задачах, а также о жизни и смерти, взаимоотношениях полов, разрабатывает философию труда и рабочего самосознания, по-новому трактует некоторые библейские сюжеты. Платонов пропустил через себя эту бурную эпоху и запечатлел её в своих ранних статьях.
Роман Кретьена де Труа, великий литературный памятник средневековья, оказавший значительное и долговременное влияние на культуру последующих веков, вплоть до нашего времени, поскольку именно в этом романе был развёрнут изначальный сюжет о поисках священного Грааля. Полный стихотворный перевод этого произведения на русский язык осуществлён впервые. В издание включены научная статья и примечания к роману.
Гиль — смута, мятеж (словарь Даля). Настоящая книга посвящена истории народных волнений в России от восстаний языческих волхвов в XI веке до революции 1905 года. Помимо крупных вооружённых выступлений, таких как бунты Степана Разина и Емельяна Пугачёва, рассмотрены более локальные события, а также иные формы низового сопротивления: бегство на недоступные властям территории, разбойничество, создание закрытых общин.
