На прошлой неделе вы уже читали наш перевод эссе одного из самых значимых философов XX века, рационалиста, логика и борца за свободу слова и мысли Бертрана Рассела: он рассказывал о самых вредных идеях, которые принесли вред человечеству и могут увести нас от подлинно гуманистических ценностей. Сегодня мы посмотрим на развитие нашей цивилизации сквозь призму истории идей, которые приносили людям какое-никакое, но всё же благо.

Прежде чем переходить к обсуждению предмета, нам необходимо составить представление о том, что можно считать помощью человечеству. Есть ли человечеству польза от того, что оно становится более многочисленным? Или от того, что люди становятся менее похожими на животных? Или когда они становятся счастливее? Или когда они учатся получать удовольствие от большего количества вещей? Или когда они становятся дружелюбнее друг к другу? Я думаю, что все эти вещи входят в наше представление о том, что помогает человечеству, и для начала стоит сказать несколько вступительных слов о каждой из них.

Наиболее очевидная польза для человечества — это увеличение его численности. В действительности главной целью, для которой люди на протяжении веков применяли свои технические навыки, было увеличение общего числа населения. Я не имею в виду, что таково было их намерение, — но именно таким оказался результат. Если это может служить поводом для радости, нам есть чему порадоваться.

Также мы стали, в определённом отношении, менее похожими на животных. Взять, к примеру, два аспекта: во-первых, приобретённые, а не врождённые навыки играют всё большую роль в жизни человека; во-вторых, обдуманные действия всё более преобладают над импульсивными.

Что касается счастья — всё не так радужно. В отличие от животных, мы страдаем не только от бед, которые приключаются с нами, но и от всего того, чего наш разум считает нужным бояться. Сдерживание естественных побуждений, обусловленное предварительным размышлением, предотвращает беды ценой беспокойства и общего недостатка радости.

Зато с разнообразием удовольствий всё обстоит иначе. Не только музыка, поэзия и наука, но даже футбол, бейсбол и алкоголь не доставляют животным никакого удовольствия. Наш разум, таким образом, однозначно позволил нам получать удовольствие от много большего количества вещей, чем доступно животным. Но мы приобрели это преимущество ценой намного большей склонности к скуке.

Однако мне могут возразить, что вовсе не многочисленность населения и не умножение удовольствий творят славу человека, а умственные и нравственные качества. Очевидно, что мы знаем больше, чем животные, и общепринято считать это одним из наших преимуществ. Утверждение, что это действительно так, можно подвергнуть сомнению. Но, в любом случае, это то, что отличает нас от дикарей.

Научила ли нас цивилизация быть более дружелюбными друг к другу? Ответ очевиден. Дрозды заклёвывают престарелого дрозда до смерти, в то время как люди дают престарелому человеку пенсию. В пределах своей стаи мы более дружелюбны друг к другу, чем большинство животных. Но в нашем отношении к находящимся вне стаи — несмотря на все усилия моралистов и религиозных учителей — мы настолько же свирепы, как и животные, а наш разум позволяет придать этой свирепости размах, недоступный даже самому жестокому зверю.

Все эти факты должны приниматься во внимание при рассмотрении вопроса о том, какие идеи более всего помогли человечеству. Идеи, о которых здесь пойдёт речь, могут быть разделены на две категории: способствующие развитию знаний и технологий — и относящиеся к нравственности и политике.

Наиболее важные и трудные шаги были сделаны до начала истории. Достоверно неизвестно, на каком этапе появился язык, но можно с уверенностью сказать, что это происходило постепенно. Без языка было бы крайне сложно передавать из поколения в поколение все те изобретения и открытия, которые были сделаны позже.

Ещё одним огромным шагом, который мог быть сделан как до, так и после появления языка, было овладение огнём. Вероятно, огонь изначально использовался в основном для того, чтобы отгонять диких животных, пока наши предки спали, но затем его тепло нашли приятным. Предположительно, однажды ребёнка отчитали за то, что он бросил мясо в огонь, но после того как кусок оттуда достали, он оказался значительно лучше на вкус — так началась длинная история кулинарии.

Приручение животных — в особенности коров и овец — должно быть, сделало жизнь намного приятней и безопасней. Некоторые антропологи выдвинули занимательную теорию о том, что люди не предвидели полезность домашних животных, а просто пытались приручать то животное, которое считалось священным в их религии. Племена, поклонявшиеся львам и крокодилам, вымерли, в то время как те, чьим священным животным была корова или овца, процветали.

Даже более важным, чем одомашнивание животных, было изобретение сельского хозяйства. Однако оно привнесло в религию кровавые практики, сохранившиеся на долгие века. Обряды плодородия, как правило, подразумевали человеческие жертвы и каннибализм. Молох не помогал злакам расти до тех пор, пока ему не позволяли насладиться кровью детей. Подобный подход практиковали на заре индустриализации и евангельские христиане Манчестера, заставляя шестилетних детей работать по двенадцать, а то и по четырнадцать часов в сутки в условиях, которые преимущественно приводили к смерти. Теперь известно, что зерно может расти, а изделия из хлопка производиться без окропления кровью младенцев. В случае с зерном на это открытие ушла тысяча лет; в случае с изделиями из хлопка — менее века. Так что признаки прогресса в мире всё же есть.

Последним из великих доисторических изобретений была письменность, поистине ставшая предпосылкой истории. Письмо, как и речь, развивалось постепенно и в форме изображений, предназначенных для передачи смысла. Оно, вероятно, возникло настолько же рано, насколько и речь. Однако переход от изображений к слоговому письму и затем к алфавиту был очень медленным. В Китае последний шаг так и не был сделан.

Переходя к историческим временам, мы обнаруживаем, что самые ранние важные шаги были сделаны в области математики и астрономии. Обе берут начало в Вавилонии за несколько тысячелетий до нашей эры. Образование в Вавилонии, правда, стало стереотипным и непрогрессивным задолго до первого знакомства с ним греков. Именно грекам мы обязаны методами мышления и исследования, которые принесли богатые плоды. В процветающих коммерческих городах Греции богатые люди, зарабатывавшие на рабском труде, благодаря торговле контактировали со многими нациями — как варварскими, так и цивилизованными. Греки быстро переняли то, что могли предложить цивилизованные нации — вавилоняне и египтяне. Наблюдая за другими народами, они стали критично относиться к собственным обычаям и традициям, и к VI веку до н. э. достигли степени просвещённого рационализма, не превзойдённой до наших дней.

Некоторые греки использовали освобождение от традиции для занятий математикой и астрономией, в которых им удалось добиться удивительного прогресса. В отличие от наших современников, греки не пользовались математикой в целях улучшения производства; математика была «джентльменским» занятием, ценным самим по себе как источник вечной истины, а также сверхчувственным стандартом, согласно которому, видимый мир признавался второстепенным. Астрономия, ценившаяся в XVI и XVII веках (преимущественно по причине её необходимости для навигации) также развивалась греками без мыслей о практической пользе — не считая поздней античности, когда она смешалась с астрологией. На очень раннем этапе они открыли шарообразность Земли и достаточно точно установили её размер. Они изобрели способ рассчитать расстояние до Солнца и Луны, а Аристарх Самосский даже сформулировал полноценную коперниковскую гипотезу, но его воззрения были отвергнуты всеми его последователями за исключением одного, и после III века до н. э. больше не был достигнут никакой существенный прогресс. Однако в эпоху Ренессанса некоторые из достижений греков стали известны, и это в значительной мере способствовало развитию современной науки.

В XVII веке Галилей, Декарт, Ньютон и Лейбниц сделали более резкий и значительный прорыв в нашем понимании природы, чем кто угодно другой, за исключением греков. Их идеи стали ключом хоть и не ко всем тайнам природы — но ко множеству из них. Современная промышленная и военная техника, кроме разве что атомной бомбы, до сих пор зиждется на динамике, развившейся на основе принципов Галилея и Ньютона. Астрономия, по большей части, тоже держится на тех же принципах.

Начиная с XVII века стало очевидно, что для понимания законов природы необходимо избавиться от этических и эстетических предрассудков всех видов. И все их помогла искоренить астрономия. Система Коперника не только показала, что Земля — не центр Вселенной, но и подсказала некоторым смелым умам, что человек, возможно, — не конечная цель Создателя. Однако в целом астрономы были набожными людьми и до XIX века большинство из них верили в Книгу Бытия — пока геология, Дарвин и теория эволюции впервые не пошатнули веру британских учёных.

Нравственные идеи порой ждут политических событий, а порой опережают их. Братство всех людей — это идеал, который обязан своим появлением политическим событиям. Когда Александр Македонский завоевал Восток, он задался целью устранить различие между греками и варварами — несомненно, потому что его греко-македонская армия была слишком маленькой, чтобы удержать такую обширную империю силой. Он обязал своих офицеров брать в жёны аристократок из числа варваров, а сам, дабы показать пример, женился на двух варварских принцессах. В результате этой политики гордыня греков и их претензии на исключительность были ослаблены, и греческая культура распространилась на многие регионы, не населённые эллинами. Зенон, основатель стоицизма, который был ещё ребёнком во времена завоеваний Александра, был финикийцем, а некоторые другие известные стоики были греками. Именно стоики изобрели концепцию братства всех людей. Они учили, что все люди — дети Зевса и что мудрец не должен обращать внимание на различия между греком и варваром, свободным человеком и рабом. Когда Римская империя объединила весь развитый мир под одним правительством, политическая обстановка благоприятствовала распространению этой доктрины. Христианство учило тому же в новой форме, в большей степени импонирующей чувствам обычных людей. Подобная доктрина проповедовалась и буддистами намного раньше. Может показаться, что эти возвышенные этические учения оказали очень незначительное влияние на мир: в Индии буддизм постепенно сошёл на нет, в Европе христианство было выпотрошено и лишилось большинства элементов, полученных от Христа. Но это лишь поверхностный взгляд. Став государственной религией, христианство положило конец гладиаторским боям — не потому, что они были жестокими, но потому, что они считались идолопоклонством. Результатом стало прекращение повсеместной культивации жестокости, которая способствовала деградации римского населения. Христианство также сделало многое для облегчения судьбы рабов. Оно способствовало созданию больниц и учредило благотворительность в широком масштабе. В новой форме оно вылилось в современный либерализм и остаётся источником вдохновения для многих благих дел в нашем грустном мире.

Лозунги Французской революции — Свобода, Равенство и Братство — все имеют корни в религии. О братстве уже шла речь выше. Равенство было характерной чертой древнегреческих орфических сообществ, которые косвенно породили значительную часть христианских догм. Рабы и женщины допускались в эти сообщества наравне со свободными гражданами-мужчинами. Пропаганда Платоном права голоса для женщин берёт начало в орфических практиках: орфики верили в переселение душ и считали, что душа, которая в настоящей жизни населяет тело раба, может в следующей жизни вселиться в тело короля. С этой точки зрения неразумно проводить различие между рабом и королём: и тот и другой разделяют привилегию принадлежности к бессмертной душе. Эта точка зрения перетекла из орфизма в стоицизм, а затем и в христианство. Долгое время её практический эффект был очень незначительным, но в итоге при благоприятных обстоятельствах она каждый раз способствовала уменьшению неравенства в обществе. Взять, к примеру, Джона Вулмана. Джон Вулман был квакером и одним из первых американцев, выступивших против рабства. Без сомнения, причиной его возмущения была человечность, но ему удалось придать вес этому чувству, апеллируя к доктринам христианства, которые окружающие не осмеливались открыто отрицать.

Есть два значения слова «свобода». С одной стороны, это свобода нации от иностранного господства; с другой — свобода гражданина следовать своим естественным наклонностям. Второй тип свободы впервые появился в политике в форме религиозной терпимости — доктрины, получившей широкое распространение в XVI веке по причине неспособности как протестантов, так и католиков устранить своего противника. После ста лет противоборства, увенчавшегося ужасами тридцатилетней войны, некоторые просветлённые люди предположили, что, возможно, все эти убийства были ни к чему и что людям можно позволить иметь собственное мнение в таких вопросах, как преложение и пресуществление (превращение в таинстве Евхаристии хлеба и вина в тело и кровь Христа — примечание переводчика). Доктрина религиозной терпимости пришла в Англию с голландским королём Уильямом, вместе с Банком Англии и национальным долгом. В сущности, все три элемента были продуктами коммерческого мировоззрения.

Величайшим из теоретических сторонников свободы в то время был Джон Локк, посвятивший много усилий размышлению над проблемой примирения максимы свободы с необходимостью правительства. Вдобавок к свободе вероисповедания в XIX веке также распространились свобода прессы, свобода слова и свобода от произвольных арестов — по крайней мере, среди западных демократий.

Последняя пара великих политических идей, которым человечество обязано тому небольшому успеху в общественном устройстве, которого оно достигло, — это идеи закона и правительства. Из этих двух правительство — более основополагающее. Правительство с лёгкостью может существовать без закона, но закон не может существовать без правительства. Правительство может быть определено как концентрация коллективных сил сообщества в определённой организации, которая способна контролировать отдельных граждан и противодействовать давлению со стороны иностранных государств. Война всегда была главным двигателем государственной власти. Контроль правительства над отдельным гражданином всегда сильнее, когда идёт война или существует опасность войны, чем когда миру ничто не угрожает. Когда правительства завладевали властью с целью противодействия внешней агрессии, они, естественно, при возможности пользовались этой властью ради продвижения собственных личных интересов за счёт граждан.

Демократия возникла как способ примирения правительства и свободы. Очевидно, что правительство необходимо для существования объединения, заслуживающего называться цивилизацией, но история показывает, что любая группа людей, наделённая властью над другой группой, будет злоупотреблять своей властью, если это может делаться безнаказанно. Демократия имеет целью сделать срок пребывания во власти ограниченным и зависимым от общественного одобрения. Достигая этой цели, она предотвращает худшие злоупотребления властью. Когда второй Триумвират нуждался в деньгах для борьбы с Брутом и Кассием, триумвиры составляли список богатых людей и объявляли их врагами общества, отрубали им головы и завладевали их имуществом. Подобная процедура невозможна в Америке или Англии наших дней. Мы обязаны этим фактом не только демократии, но и доктрине личной свободы. На практике эта доктрина состоит из двух частей: во-первых, человек может быть подвергнут каре исключительно в результате надлежащего судебного процесса, и во-вторых, существует область, в пределах которой действия человека не подвергаются контролю со стороны государства — эта область включает свободу слова, свободу прессы и свободу вероисповедания. Доктрина личной свободы имела огромное значение во всём англоговорящем мире, и любой живущий в нем очень быстро это поймёт, оказавшись в полицейском государстве.

Упорядоченная общественная жизнь основана на синтезе и балансе определённых медленно развивающихся идей и институтов: правительства, закона, личной свободы и демократии. Личная свобода, конечно, существовала задолго до появления правительства, но, когда она существовала без правительства, цивилизованная жизнь была невозможна. Когда правительства только возникли, они подразумевали рабство, абсолютную монархию и навязывание суеверий при помощи могущественного духовенства. Всё это — великое зло, и можно понять ностальгию Руссо по положению благородного дикаря. Однако его теория была не более чем романтической идеализацией, ведь в действительности жизнь дикаря была, словами Гоббса, «беспросветна, тупа и кратковременна». История человечества проходит через периоды кризиса. Один кризис имел место, когда обезьяноподобные отбросили хвост, ещё один — когда наши предки научились ходить на двух ногах и утратили защитный волосяной покров. Население планеты, которое некогда было очень малым, в первый раз значительно увеличилось с изобретением сельского хозяйства, а затем снова возросло в наше время с развитием промышленной и медицинской техники. Но современная техника принесла с собой и новый кризис, который ставит нас перед выбором: либо человек снова станет редким видом, как во времена синантропа, либо мы научимся подчиняться международному правительству. Любое такое правительство, хорошее или плохое, обеспечит выживание человека как вида, и, подобно тому, как за предыдущие пять тысяч лет люди прошли путь от деспотизма фараонов до благ американской конституции, так за следующие пять тысяч лет они, возможно, пройдут путь от плохого международного правительства к хорошему.

Если эта цель будет достигнута, все великие свершения человечества быстро приведут к эре счастья и благополучия, немыслимой ранее. Наши научные достижения позволят искоренить бедность во всём мире, требуя не более четырёх или пяти часов продуктивного труда в день. Болезни, которые стремительно отступали в течение последних ста лет, отступят ещё сильнее. Свободное время, появившееся благодаря науке и организации труда, несомненно, будет посвящено, по большей части, развлечениям. В то же время останется определённый круг людей, которые посвятят себя науке и искусству. Появится новая экономическая свобода от необходимости бороться за выживание, и большая часть человечества будет наслаждаться беззаботностью, свойственной богатым молодым афинянам платоновских диалогов. Всё вышеописанное находится в пределах технически возможного и требует для реализации только одного: люди при власти, а также поддерживающие их широкие массы должны считать собственное выживание более важным, чем умерщвление своих врагов. Этот идеал не кажется слишком уж трудным или возвышенным и, тем не менее, он до сих пор оказался не по силам человеческому уму.

© Bertrand Arthur William Russell