— Кропоткин человек умный… Образованный... Но дурак!

Между крайними взглядами лежит не истина, но проблема. Какова проблема между Толстым и Кропоткиным, сказать трудно, ибо граф не снизошёл до разбора взглядов оппонента. Но проблема «Этики» Кропоткина в споре с социал-дарвинизмом успешно вскрыта: эгоизм и солидарность на деле неразрывно слитны в парохиальном альтруизме, их рамки и грань между ними (изначально биологические) подвижны и задаются социально. Веганы готовы гнобить шубоносца ради спасения животных и отдавать последний кусок дворняге. Чем не католики с гугенотами? Чем не белые с красными? Кейсы разные — фундамент единый: всё та же примитивная биологическая природа. Впрочем, Кропоткин — географ, свидетель и участник исторических событий, мыслитель-позитивист. Но не гуру. И Толстой не гуру. Да и кто гуру? Чтобы найти гуру, достаточно потребности в нём — и далеко идти не придётся.

Вопрос же остаётся: каковы цели рекомендовать то или иное читателю? Трилогия о Незнайке, например, вполне исчерпывающе описывает социальные идеалы Кропоткина и выявляет их проблематику. И это только кажется, что не комильфо читать умные вещи в такой обёртке: поверьте, достаточно Незнайки. Но есть потребность в авторитетах.

Дневниковые записи любого человека — бесценный исторический документ, просто их надо уметь читать. Знакомо ли вам чувство, когда хочется поспорить со своим же дневником, а то и переписать его? В отсутствии этой конфликтности — нищета мемуаров сравнительно с дневниками. В мемуарах нет живого, лишь застывшее, препарированное, отрефлексированное, прошедшее через фильтры. Дневники человека разностороннего интересны широкой публике: больше шансов совпадения с интересами читателя. А дневники князя Кропоткина написаны ещё и весьма наблюдательным человеком. Мало кто из случайной прогулки вдоль моренной гряды, где ходили до и будут ходить после него, составит в мыслях блестящий доклад Императорскому географическому обществу.

Независимое издательство Common place выложило в открытый доступ «Сибирские тетради» Петра Кропоткина, наблюдения, которые он вёл во время службы в Сибири в шестидесятых годах XIX века — и которые подготовили в нём почву для анархизма. «Батенька» знакомит вас с записью о быте переселенцев, надеявшихся найти в Сибири защиту от поборов и воинской службы.

Дождь только вчера начал переставать, ветер тоже утихает, есть надежда, что можно будет ночью идти. Люди обсохли и не нарадуются сухой погоде. Все четвёртое и пятое мы простояли на одном месте. Такая буря выла, такие были валы, что мы могли едва спрятаться в устье речки, поднявшись несколько вверх на парусах, но и тут стали заходить валы, так что мы должны были уже уйти в самую речку. У берега обдавало, как постоянным дождём, — это волны бросали такие брызги. Скука, холод, сырость, всё промокло, сырость доходит до самых костей. (Разговор, который я слышу на палубе: «Вот одиннадцатый станок. Да, а год словно шли одиннадцать станков!»). Самые кости побаливали, ревматизм в плече давал себя знать; до такой степени было всё скверно, что ни за что не хотелось взяться. Выйти на берег и то невозможно — сапоги промокают, как губки, переменить нечем, и за удовольствие потаскаться по лесу, да и то без цели, пришлось бы поплатиться. 

Я всё валялся в постели или дул чай по пяти, семи стаканов, чтобы согреться. 

Читать и то даже не мог; разве перечитывал Фауста да Геца.

Пятого, наконец, дождь перестал на время; мы решили идти в деревню, версты три от катера. В лесу великолепные грецкие орехи, медвежьи пушки в полтора дюйма в диаметре, а тут же рядом осина! Немного подальше, вёрст пять вовнутрь страны, — сосна, ель, лиственница, нет, значит, разницы в уровне. Добрались до деревни. А вот вам пашня (вятский станок No 3). Клочок земли в сто пятьдесят шагов длины, столько же ширины. На нём гораздо более ста пней, берут minimum. Тут посеяны рожь, ярица, овёс. Другой клочок такой же, пней немного меньше — рожь озимая и ячмень. Вот и всё. Изба красивая, крытая тёсом, много построек около неё прочных и хорошо сделанных.

Вошли в избу. Отличная работа, чисто, хорошо вытесана. Семья из хозяина, четырёх сыновей, жены его, двух девочек и грудного ребёнка. Была невестка, да умерла. Купили молока (кстати, не знают, что такое простокваша и как её делать и ставят молоко в печку, топят его, и только. Так приготовляют масло. Просили научить, как делать, научили). Вятские, вятского уезда, пришли сюда в шестидесятом году. Хозяин, видно, хлопотун, сыновья работящие, сами обо всем заботятся; пять работников, — трое, чуть ли не четверо, могут пахать. И при всём трудолюбии и работ — две десятины. Там, дома, не было сенокосов, да лесу не было, ну и худо. Пожелали сюда идти, ну, избавление от подати на шестнадцать лет, от рекрутчины на шесть наборов. 

А теперь так сами не рады.

Что могут дать такие два клочка? 

И это у самого лучшего, самого богатого хозяина. Что же у остальных? Паёк! Пайка на двадцать дней только хватает (из месяца), но а на десять дён покупать должен. Я вот как пришёл, так цалковых на пятьдесят уж купил хлеба-то. Ну, всё уж тут идёт — и рожь, и ярица, и ячмень, и овёс. Ну, потом прикупаешь у соседей, у кого остаётся от пайка, потому на малых ребят тоже даётся».

Сказали мы ему, что в нынешнем году хлеб везут на полный комплект. Призадумался старик. Худо, ведь и купить будет негде; то покупали по рублю, теперь и купить, поди, нельзя будет; благо ещё деньгами запасся. Вот на пароход уж поставили сажень двадцать пять (по рублю тридцать копеек на частные и рубль двадцать копеек на казённые). Вот теперь хоть знаем, что деньги платят, а то прежде велено ставить, ну а за деньги ли, так ли, не знаем, опосля уж вышли, на другой год деньги. Теперь, это, дают квитанции. Ну, вот хоть этим поддержка. Ну, вот тоже пароход снизу идёт, всегда заходит; ну, продашь молоко, яйца, денежки тоже есть. «Да что, здесь денег много, в Рассее рубль ассигнациями так уж много стоит, а тут серебряный рубль ничего не стоит, — вот кошек купил на рубль восемьдесят серебра, за Ваську рубль отдал, да за кошку семьдесят пять копеек. 

А то уж бурундуки да мыши одолели, а уж сколько их было, так это упаси Боже. 

Ну, купил кошек, это ничего, слава Богу, меньше стало, а то, бывало, так весь хлеб и съедят».

Заговорили о покосах. «Да оно что, кое-где сено-то, это, есть, сено тоже хорошее, только уж беда, как нет. Ну, снесёшь и начнёшь пособирать в лесу; а его вчетвером в день более двух возов не пособираешь». Посоветовали им лабазы строить, класть на подставки в сажень вышины и того довольно. Приняли к сведению. «А после-то пни одолели. Ну, и копаешь себе пашню промежду пней лопатой. А скоро ли её выкопаешь. Эх, хлеб одолел. Кабы было хлеб где сеять... не то бы было. Ходили, это, вовнутрь искать, — тундра, болота, а то лес».

«Вот я одна только... не с кем позаняться, была невестка, да умерла». — «Что ж ты сына не женишь?» — «Да молоды невесты уж очень. Да и нет их совсем почти, все по четырнадцать, по тринадцать лет. Ну, да оно бы ничего. 

Просто страсть смотреть, на каких женятся, — ребёнок, как есть ребёнок, — ну, двенадцать лет. 

Приезжал преосвященный, это, разрешил». (Видно, решил, что довольно развита для супружества, толк знает.) — «Уж мы тут высматривали по берегам, нет ли местечка, да нет, нигде нет. Место бы и хорошее, леса нет, а зато, вот поди, топит, всё топит. Уж наши за Уссури прошлись и у Корсакова просились, — нет разрешения».

Спрашивается, какая была цель поселить здесь этих несчастных? 

И никакие усилия ничему не помогают, никакие просьбы: не хотят сознаться в сделанной ошибке.

Вчера ходили по лесу. Смородина (ягоды), черёмуха, виноград, огрех, тальник, дикая конопля и очень густая трава.

Наконец, сегодня выдался хороший денёк, — довольно свежий, попутный SW, катер так и несётся».

Скачать всю книгу «Сибирские тетради» можно здесь.

П.А. Кропоткин 2016
346 с.  
ISBN 978-99999-9002-8

В книгу вошли дневники, которые П.А. Кропоткин вёл в 1862 — 1866 годах во время службы в Восточной Сибири. Эти записки — важный документ из его ранней творческой биографии. Сперва простой чиновник, потом учёный-географ, Кропоткин черпал знания о мире не только из книг, но и в общении и взаимодействии с людьми, населявшими суровые сибирские земли,  именно там сформировалась основа его мировоззрения. «В Сибири я утратил всякую веру в государственную дисциплину: я был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом».