Исследование
«Рабство»
В июне 1989 года горняки в Междуреченске прекратили работу — уже полгода они требовали отрегулировать оплату работы в ночное время и вернуть ставшее дефицитом мыло. Вскоре требования против рабских условий сменились политическими — просили отменить в статью Конституции о «руководящей и направляющей роли партии». В 1990 году благодаря поддержке шахтёров депутата Бориса Ельцина избрали председателем Верховного Совета России. Начавшаяся всесоюзная забастовка прошла под лозунгом «Борис — шахтёры с тобой!» Спустя девять лет, 1 мая 1998 года, работники шахт Анжеро-Судженска объявили голодовку с требованием выплатить многолетние долги по зарплате. Чуть позже в знак солидарности с живущими, как рабы, начали «рельсовые войны». Горняки ставили палатки на железнодорожном полотне и требовали отставки президента Ельцина. В выросшей из одноимённого паблика книге «Она развалилась. Повседневная история СССР и России в 1985–1999 годах» горнякам посвящены два материала — анализ газетных вырезок и разговор журналиста Дмитрия Окреста с профессором политологии Университета Квебека в Монреале Давидом Манделем, который исследует рабочее движение России с семидесятых годов. Самиздат «Батенька, да вы трансформер» публикует в сокращении одну из глав книги.
В 1976 году я стажировался в Ленинграде. Люди были закрытые, провинциалы меня боялись — для них я был словно инопланетянин. Тогда я работал над диссертацией, посвящённой рабочему движению в 1917–1918 годах. Хотел понять, почему революция не развилась вопреки ожиданиям её участников, и всё выродилось в сталинизм. Начал копать историю Гражданской войны и понял, что первопричины нужно искать в более ранние годы.
В следующий раз я посетил СССР в 1985 году, но большой разницы в людях я не увидел, хотя процесс разлома стал более заметным. В 1987 году интервьюировал участников новочеркасских событий 1962 года. Тогда при разгоне демонстрации рабочих электровозостроительного завода убили как минимум двадцать шесть человек. Нас прослушивали, и меня арестовали, так как я не имел право покидать Москву — в итоге мне запретили въезд в страну. Через несколько лет я написал письмо главе МИД Эдуарду Шеварднадзе, позднее грузинскому президенту. Меня простили и разрешили вновь посетить СССР. Постепенно я перешёл на изучение современного рабочего класса. Когда у власти была номенклатура, невозможно было изучать рабочих. Я много поездил по стране: Питер, Ярославль, Уфа, Свердловск, Минск.
В 1989 году организовались сообща шахтёры Донбасса, Воркуты, Кузбасса и Караганды. В то время у всех шахт был один собственник — власть. Она казалась сильной: КГБ, армия, цензура — а на самом деле была очень непрочной. Она не могла терпеть другого мнения, но первая удачная демонстрация несогласия показала слабость системы. Действия бастующих были впечатляющими — по сути, они пошатнули систему. Попутно действующий в Воркуте «Независимый профсоюз горняков» заключил союз с Ельциным. В Москве я был на съезде трудовых коллективов, выдвинувших программу о том, что именно рабочие должны управлять заводами. В ответ Ельцин заявил, что будет обязательно следовать их рекомендациям.
Шахтёры не боялись потерять свои места, не боялись они и закрытия шахт. Они считали, что иметь нормальные условия труда — это их право, ведь они как будто бы даже правящий класс. Это мощное низовое движение было такими смелым, так как никто попросту не знал, что такое безработица — на протяжении шестидесяти лет абсолютно у всех была работа. При этом шахтеры из-за тяжёлого и опасного труда по советским меркам получали достаточно много. При крушении СССР казалось, что народ сам не знал, чего хотел.
Во время всеобщей забастовки я неделю провёл на Донбассе, где общался с делегатами со всего союза. Помню, тогда многие донецкие хотели остаться с Россией, ведь на ней была плотно завязана местная экономика. Ещё длительное время рабочие помнили своё положение при советской власти, и отчасти в этом можно искать причину того, что двадцать лет спустя в регионе после долгих лет бедности и экономической нестабильности проявились пророссийские тенденции.
То, что новая власть была антинародной, поняли все почти сразу. Когда в 1992 году Ельцин подписал меры по «шоковой терапии», то утверждал, что весной будет лёгкий спад, а уж по осени — непременно рост. Как мне говорили шахтёры, это борьба за выживание, нет времени разочароваться итогами борьбы. Люди хотели свободы и демократии, но не думали, что потеряют социальные блага. При этом люди не поддержали Верховный совет — фактически у рабочих не было никакой реакции на бомбардировку Белого дома.
Когда Ельцин расстреливал Белый дом, то из Кузбасса направили поезд сторонников. Теперь же они сами оказались возле этих стен. Чем-то лагерь напоминал Occupy Wall street: куча палаток, долгие споры по вечерам с подошедшими горожанами. Тогдашней музыкой лагеря стал монотонный перестук касок, который мне запомнился за те шесть раз, что я ходил к ним в гости. Акция у Горбатого моста была символическим жестом, который должен был спровоцировать народ на подъём и оказать моральное воздействие на власти.
Работодатели без проблем отпустили своих сотрудников к Горбатому мосту. Впрочем, потом руководство «Независимого профсоюза горняков» после длительных торгов банально предало своих. Сами шахтёры потом рассказывали, как удивились, что без всякой борьбы их выгнали и отправили по поездам. В то же время в Ярославле родилась идея замкнуть, как они называли, огненное кольцо вокруг Москвы. Поднялись рабочие автомобилестроительных и моторных заводов. Компартия всё время обещала поддержку, но когда наступил день акций, то слилась — в итоге лишь женщины на час перекрыли главную улицу. Несмотря на боевой задор рядовых активистов, компартия стала лояльной и оказывала лишь мнимое сопротивление.
Я вовсе не удивлён, что социологические опросы фиксировали мнения, будто шахтёры — это эгоисты, которые шантажируют власти только ради своих интересов. Согласно опросам, многие были убеждены, что акции были не спонтанными, а спланированными. Безусловно, если руководители освободили подчинённых ради участия в протестах, то здесь не всё так просто. У красных директоров, конечно, были свои интересы, но нельзя сказать, что это исключительно их инициатива.
У русских всегда просто так ничего не происходит — здесь всегда во всём ищут чей-то коварный замысел и не довольствуются простыми объяснениями. Но когда я в Тутаеве спрашивал, как люди живут, не получая по шесть месяцев денег, то мне отвечали: «Пашем на огороде, копим родительские пенсии и меньше едим». Очевидно, почему эти люди готовы бастовать. В Канаде, если нет зарплаты, то люди бунтуют или уходят. Но куда уйти, если во всей области нет ни одного рабочего места?
Дефолт летом того же года ещё больше усугубил положение, скосив 30-50 % дохода. На подобный провал государственной политики уже никто не отреагировал, что меня удивило. У людей ведь украли ползарплаты, а все промолчали. Западные политики и МВФ подобное воровство даже поощряли. Ельцину ставят в плюс, что он развил демократические институты, но когда вы не платите денег по полгода, то что это за демократия?
