21 и 22 июля в Москве на ArtPlay будет показан спектакль «СОНМ» — взгляд на мир изнутри Чарльза Мэнсона, одной из самых зловещих фигур XX века. Главную роль в спектакле сыграет Василий Буткевич — лауреат прошлогоднего «Кинотавра», известный по главной роли в фильме Михаила Местецкого «Тряпичный союз». Перед премьерой Роман Навескин поговорил с режиссёром спектакля Семёном Ступиным — о Мэнсоне, режиссуре и страхе.
Есть у мастерской Брусникина негласное задание: каждому актёру нужно поставить моноспектакль. Без временных рамок. Я об этом знал. Мне театр был всегда интересен, и с ребятами я давно дружу. Играю с ними в группе. И полгода назад я написал Васе и сказал: «Вася, я нашёл сценариста, давай бабахнем что-нибудь». Он говорит: чувак, я только что об этом думал. А я был в Питере, на гастролях с ребятами, вернулся в Москву. Он говорит: приезжай, мы с тобой всё обсудим.
А в какой группе ты играешь?
Post/a/Nova. С брусникинцами.
Как пришла идея делать спектакль именно про Чарли Мэнсона?
Вася хотел сделать спектакль про маньяков. Удивительно, насколько эти люди тотально чудовищны, но всё равно безумно притягательны. Насколько хочется на них посмотреть и ужаснуться. Мы стали размышлять, что нам в этих людях интересно. Потому что спектакль нужно с собой ассоциировать, какие-то вещи из себя доставать. Мы в каком-то разговоре одновременно сказали: «Чарли Мэнсон». Я про него что-то читал, и Вася интересовался им. Чарли всё-таки не сумасшедший.
Некоторые так не считают.
Мне кажется, он абсолютно здоровый. Просто таким образом сложилась его личность — из всего, что с ним происходило. Этим мы и занимаемся в спектакле: почему он таким стал? Как это случилось? И как бы нам не попасть в такую же ситуацию? Мы говорили с Васей о том, что Чарли безумно харизматичен, что он талантливый музыкант и человек, обладающий какой-то врождённой природной силой, которую он неправильно направил. Проебался в возможностях.
Мы считаем его творческим человеком. И он хотел таким всегда быть — музыкантом, рок-звездой. У него почти получилось: его приглашали на студии, прослушивания, но его ненормальный темперамент не позволил ничему случиться. С этой силой он не справился и очень обиделся на всех, сделал гадко — как ребёнок. Сильно обиженный на весь мир и немножко перекушавший кислоты. Таких людей очень много — которые обладают какой-то энергией и, не выпуская её, бьют жену дома. Делают жуткие вещи, о которых никто не пишет.
Чарли — фигура очень подходящая для заката эпохи хиппи. Такой могильный камень воткнулся. И пресса была в восторге, консервативные люди обрадовались: «Мы же вам говорили! Вот до чего это доводит!» Тотального зла я в нём не вижу.
Кто писал сценарий?
Мы сами. Мы прочитали «Helter Skelter» (книга Винсента Буглиози — юриста и представителя обвинения на процессе по делу Чарльза Мэнсона), книгу «Чарльз Мэнсон. Подлинная история жизни, рассказанная им самим» Нуэля Эммонса — и на их основе сделали спектакль.
Как вы эту историю превратили в моноспектакль?
Там много всего… У нас есть видеопроекция, всё очень заморочено. Чем мы занимаемся? Мы хотим запихнуть зрителя внутрь Чарли Мэнсона. То есть самого Чарли Мэнсона на сцене нет. Мы его не видим. Зритель и актёр находятся внутри него. Живой актёр представляет не то чтобы душу — у нас конфессиональных привязок нет — а самую светлую энергию внутри каждого человека (и внутри Чарльза). И ещё есть формообразующая тьма, в которой этот свет рождается и развивается, противостоит ей, этой тьме, на протяжении всей жизни человека.
Зритель наблюдает за процессом очернения, бытом духа — который меняется. Оценок мы не даём: Чарли не плохой и не хороший. Спектакль не об этом. Мы хотим исследовать внутренние процессы человека: как они работают, и как их можно выразить театральными средствами. Спектакль состоит из двух частей. Первая часть — это рейв. С бесплатным алкоголем. (Улыбается.) Но не всё так весело, местами бывает жутковато.
Страшный спектакль?
Немножко. Но при этом простой и понятный.
Как ты познакомился с Васей (Василием Буткевичем — прим.)?
У меня есть друг, художник Егор Федорычев. Егор занимался театром, работал с брусникинцами, а оказалось, что я с одним из ребят в школе учился. Ну и как-то закрутилось… А потом мы начали вместе гулять, выпивать и слушать Башлачёва. Ребята тогда делали спектакль «Страх и отвращение в Лас-Вегасе». Спектакль был музыкальный: звучал текст, играла группа. Ребята позвали меня поиграть на гитаре, и как-то подружились. Потом меня позвали в группу… Я же ещё параллельно художником в кино и театре работал. Очень хотел сделать спектакль.
Ты хотел бы в кино работать в будущем?
Как режиссёр. Я всегда хотел быть режиссёром — собирался поступать во ВГИК, ходил даже на курсы, а поступать хотел к Вадиму Абдрашитову, но не стал сдавать работы в последний момент. Что-то испугался и подумал: «Вообще-то, режиссёр должен быть человеком с большим опытом… Пойду лучше рисовать». И пошёл. У меня художественное образование. МХПИ, дизайн среды и малых архитектурных форм. Копился опыт потихоньку: в кино, в театре. Вот я и подумал: может быть, пришло время. Режиссёр ведь — это не совсем профессия. Человек, который собирает всё воедино и берёт на себя ответственность. Для того, чтобы сделать спектакль, мне не нужно было лезть из кожи вон — я всех знал. Композиторы, художники. Я просто звонил друзьям.
Кто ещё работал над спектаклем?
Александр Иванов — мы с ним вместе работали в GuitarBank (магазин винтажных гитар). Он писал музыку для короткометражек, для ещё одного спектакля. Звукорежиссёр, композитор и мастер на все руки. Маша Левина — она закончила школу-студию МХАТ — художник-сценограф, инженер сцены. Маша все декорации вычертила до миллиметра, принесла и воплотила. В «Практике» идёт спектакль, где она художник. Фильм «Молоко» Дарьи Власовой, который сейчас в Канны ездил — там тоже она. Видеохудожник у нас Дима Соболев — он сейчас главный по всему видео в ЦИМе (Центре имени Всеволода Мейерхольда).
А в киношколе в какой ты учился?
Московская международная киношкола. Очень прикольное место. Сейчас они переехали на Шаболовскую, и там теперь есть среднее специальное образование — школа и колледж. В ней учились Колокольников, Цыганов, сёстры Кутеповы. Там у меня было восемь предметов, которые начинались со слова «история». Я учился на режиссёра, школьное образование — с восьмого по одиннадцатый класс.
Расскажи, как вы репетировали. Много было прогонов?
Много… Сейчас осталось десять дней до премьеры, и пока всё плавно идёт. Работа в кино помогает всё организовать по-человечески. Первое время мы репетировали везде, где придётся. Сейчас репетируем на пятьдесят восьмом этаже башни в «Москва-сити». Правда, там нет света, но всё равно прикольно. Сначала мы очень долго писали текст. Потом разбирались в смыслах написанного, какие-то части убирали, ну, и уже думали, как это воплощать. Потом начались репетиции, пробовали читать. Декорации, реквизит продумывали… Постепенно, слой за слоем стараемся докопаться до истины.
Я никогда не работал с актёрами — это была самая главная сложность. Много экспериментировали, как должен прозвучать текст, работали с актёрской задачей. А дальше придумывали какие-то физические ходы, чтобы добиться нужной эмоции. Как у Станиславского: чтобы пережить эмоцию, ты должен повторить весь её физический механизм, чтобы эмоция появилась. Настоящая.
Как тема Чарли Мэнсона была принята для постановки? Людьми в соцсетях?
Отлично всё. Все заинтригованы. Либо не знают, о чём речь.
Сейчас бывают сложности с темами спектаклей. Вспомнить Серебренникова…
Я знаю. Просто не думаю, что это имеет отношение к театру. Это абсолютно политический конфликт. Культура и театр — это вещь, которая владеет умами людей. Имеет вес, власть — пусть и духовную, но всё равно. Имеет влияние.
Когда власть хочет стать сильнее и менее лояльна ко всему — она хочет, чтобы всё было ей подконтрольно. А мысль и идея свободны, неподконтрольны. Мэнсон же тоже представлял собой такую неподконтрольную мысль — как и все хиппи, от которых государство было в ужасе.
Как ты относишься к тому, что Мэнсона до сих пор не выпускают — и вряд ли уже выпустят? Он заслужил это или нет?
Я думаю, нет. Мне кажется, люди не хотят, чтобы Чарли выходил на свободу: на нём нарисовали столько рогов, что они вряд ли отвалятся. Из него сделали чудовище. Он ещё сам очень угорел по тому, что его сделали монстром — потому что хотел им быть. Не монстром… Хотел внимания, власти, любви. У него же огромные детские травмы, много ужасов, которые с ним происходили. Такой уж человек получился.
Что с тюрьмой? Ну не знаю. Можно же быть объективными: он не угрожает обществу. Ничем. Так почему бы и нет? Из-за всей этой истории, поведения — он так крепко держится за свой образ, что если он его потеряет, то быстро умрёт, испарится.
Всё-таки, что для тебя причина катастрофы его личности? Среда? Детство?
Всё в целом. Есть какие-то моменты в жизни каждого, которые становятся ключевыми. Человек формируется из очень маленьких деталей, которые нарастают на протяжении всей жизни. Чарли просто всю жизнь не умел ничего, кроме как воровать. Его мама даже не удосужилась ему дать имя. Ему же адски не везло! Он хотел быть сутенёром — у него не получилось. У него ведь был момент, когда он на украденной тачке с проституткой переезжает через границу. Нарушив условно-досрочный. Ну зачем? Чарли, ну ты дурак, что ли? Первые тридцать лет жизни у него была адская непруха. А потом он выходит из тюрьмы и попадает в шестидесятые: наркотики, свободная любовь, рок-н-ролл, коммуны. После тюрьмы!
Чарли — очень романтизированный персонаж. Дитя поп-культуры. Очень удобная фигура. Если бы они убили каких-нибудь бедняков в бедном районе — никто бы, скорее всего, и не узнал о Мэнсоне. А так — голливудские холмы, Шэрон Тейт, Роман Полански… Причём убийцы же не знали, кто там живёт! Странная история.
