В центре современного искусства ВИНЗАВОД в рамках юбилейного цикла «Прощание с вечной молодостью» проводится выставка Лаборатории городской фауны «Городская сауна. Как я научился не беспокоиться и полюбил загрязнение окружающей среды». Мы поговорили с одной из «лаборанток» Urban Fauna Lab Анастасией Потёмкиной о жизни крыс и голубей, о величии борщевика, о животных-маргиналах и о том, при чём тут вообще сауна. Увидеть всё своими глазами можно в Цехе Красного до 25 июня.

Вы позиционируете «Лабораторию городской фауны» как арт-группировку, или как кружок активистов, или как некий исследовательский проект?

Я говорю сейчас как один из участников, потому что «Лаборатория городской фауны» должна была быть открытой платформой, в которую можно было бы вступать по желанию. Но сейчас так вышло, что в ней работают только два художника. Мы работали и с другими ребятами, но обычно делаем всё вдвоем. Вообще эта выставка последняя в том виде, в котором мы привыкли. После неё у нас будет какая-то новая выставочная история, а лаборатория останется некой базой.

Сама Лаборатория создавалась в 2011 году: мой коллега [Алексей Булдаков] её инициировал, а я, вдохновившись идеей, примкнула. И у нас было предложение в рамках параллельной программы московского биеннале сделать проект в недостроенном доме. Проект назывался «Art house squat forum». Это был дом в районе арт-квартала на Яузской набережной. И нам отдали там целый пентхаус, порядка пятисот метров. Мы сделали большую выставку, посвящённую видам городских животных, которых можно здесь найти: голубям, крысам, кошкам и воронам. И всё это называлось «Urban fauna zoo».

С тех пор мы и работаем, но у нас нет конкретного стейтмента, мы работаем скорее для самих себя.

А кем вы себя видите в поле современного искусства (потому что вы в нём, очевидно, находитесь)?

Это, безусловно, так. И это накладывает определённые ограничения, мы используем традиционные художественные приёмы: есть потребность, имея художественное образование, этот инструмент как-то использовать. Но мы не делаем такого декоративного, плоского искусства, потому что оно не нужно в этой истории. Оно здесь существует только как какой-то подкрепляющий материал. Ну как учёные-натурфилософы зарисовывали цветочки, чтобы потом использовать рисунки как «шпаргалки». Вот здесь тоже что-то такое.

Что такое «городская сауна»?

Когда это название утверждали, нам сказали: вы понимаете, что сауна — это девяностые, шлюхи, блек-джек и всё вот это? А мы вообще об этом совершенно не подумали, для нас это была скорее игра слов «фауна-сауна», ну и часть объектов здесь связана с выработкой тепла и всем таким.

Почему на выставке фигурируют микросхемы?

Мы же занимаемся городом как большой машиной, нагромождением экологических ниш, ну и плюс это такой механизм огромный, который производит отходы. Благодаря которому выживают представители городской фауны и флоры. И один из главных видов отходов — это тепло, потому что есть огромное количество всего, что нам нужно охлаждать, и самое важное сокровище — это данные.

Очевидно, что объекты, находящиеся в пространстве вашей выставки, имеют какое-то пересечение с научными исследованиями. С другой стороны, точно можно сказать, что это современное искусство. Как вы вообще относитесь к вот этому стиранию границ между разными сферами жизни? Для вас это намеренный ход или же вы не концентрируетесь на этом аспекте?

Ну, мы стараемся делать то, что мы хотим. Вообще когда мы создавали лабораторию, у нас был десятилетний план по созданию парка городской фауны и флоры. Но сейчас становится понятно, что этот парк в тех или иных масштабах уже существует в городе. Возьми расщелину в асфальте — там мох растёт. Вот тебе и парк городской флоры. Ну или места, где сидят кошки и голуби на трубах теплотрасс. Это всё уже есть, так что можно наблюдать и изучать.

Мне кажется интересным именно взаимодействие людей и вот этой копошащейся структуры с точки зрения культуры, политики, социологии... мы не понимаем, что за статус у этих животных. Есть эта сексуальная, дикая, свободная природа, а есть одомашненные питомцы, над которыми мы постоянно проявляем свою доминантную позицию. Эти животные, которые живут в городской среде, они как бы застряли между этими двумя положениями, у них непонятный культурный и социальный статус, что интересно.

Но вот здесь возникает небольшая проблема. Человек имеет свойство присваивать всему статус, систематизировать, подгонять всё под какие-то рамки и так далее. С одной стороны, мне кажется, вы выступаете против этой искусственной иерархии по отношению к природе; с другой стороны, вы сами действуете в рамках «иерархий», выделяя ту же городскую фауну и дикую природу.

Могу точно сказать за себя, что да, безусловно, я за отмену этих устаревших иерархий. Мы работаем с уже устоявшимися статусами и иерархиями, пытаясь их как бы сломать или поговорить о том, насколько они вообще релевантны. Вот тоже: борщевик в представлении городской администрации — это злостный сорняк. А мы говорим, что, может быть, нет, что это растение не нуждается в таком злостном маркере.

Я делаю такие сессии с приготовлением еды из сорняков: с одной стороны, это ужасно вульгарный ход, но это позволяет посмотреть на эти вещи с другого ракурса. И поэтому иногда приходится говорить о каких-то полезных свойствах и так далее. Как заставить человека посмотреть на крапиву? — Сказать, что она полезная.

А можно ли вообще говорить, например, о маргинальных видах животных и растений?

Если мы говорим о городской среде, то здесь крысы, кошки, голуби, воробьи — это маргинализированные виды. Мы можем говорить, что эти виды нам ни в коем случае не интересны. Хотя, например, мы знаем, как Мао боролся с воробьями, и что ни к чему хорошему это не привело. Если мы говорим о том, что существует некая система иерархий, то в ней всегда есть маргиналы. Мы маргинализируем так или иначе разные виды, начиная от крупного рогатого скота, которого мы подчиняем своей воле и своим потребностям. Но также мы маргинализируем другие виды. Вот, например, есть теория самозарождения жизни. И всякие крысы, мыши, черви… они нам не интересны, и нам поэтому легче придумать, что они самозарождаются из грязного белья, мешков с зерном и так далее.

Мы живём в эпоху антропоцентризма, в которой человек победил природу. Но этот человек сел в уголок на свой трон, прикрылся шторкой и не признаёт всей ответственности, которая за этой победой приходит. И есть сейчас вот эта вся борьба за разнообразие видов. Есть дальневосточный леопард, которого люди пытаются всячески сохранить, или белый носорог. Люди создают фонды поддержки, подкармливают этих животных, создают им резервации и так далее. А есть лобковые вши, которое лишились естественной среды обитания из-за культуры гигиены, но мы не создаём национальные парки лобковых вшей на телах у энтузиастов, потому что этот вид считается неугодным, мы его не сохраняем, и его естественное вымирание нам как бы только на руку.

А есть ли тогда немаргинальные виды животных?

Наверное, тут мы можем говорить о вот этой дикой природе, которая существует где-то далеко и живёт своей собственной жизнью. Но они, наверное, тоже маргинализированы, потому что мы им своеобразные резервации оставляем. Но, мне кажется, гораздо больший фокус надо направлять на вот эту городскую жизнь, потому что она просто ближе. Мы с ней больше взаимодействуем, и мы её больше подавляем.

Можешь назвать несколько самых интересных представителей городской фауны?

Тут сложно выбрать, потому что в каждом городе есть какие-то свои штуки. В Нью-Йорке мне очень нравятся еноты. В Москве это голуби, крысы… ну вот крысы — лично для меня это вообще суперклассная тема. Крыс-то никто почти не любит, это только я хожу их на помойку кормить. А вот Алекс [Алексей Булдаков] очарован кошками, ну и голубями тоже. Вообще тут есть очень интересный момент, связанный с социализацией. Вот есть же люди, которые кошек подкармливают. В основном это пожилые женщины, и если в целом посмотреть на статус этих людей, то они маргиналы. Возникает вопрос, почему они обращаются к животным.

Маргиналы ищут маргиналов?

Ну тут скорее не так. Это больше желание доминировать. Если ты утрачиваешь свой социальный статус, то ты пытаешься его обрести среди других биологических видов. Вот почему люди мучают животных? Возможно, потому что они недостаточно сильны в своих возможностях помучить человека, животное не способно ответить человеку на его же уровне.

Ещё из интересных видов я бы выделила борщевик, такой самый витальный пример. Есть у меня ещё одно любимое растение, называется оно сахалинская рейнутрия (fallopia japonica). Это растение растёт примерно вообще везде. Тут, кстати, тоже есть некое политическое измерение: этот вид происходит из Азии, хотя растёт он везде. Но ты не можешь отделаться от впечатления, что имеешь дело с чем-то азиатским.

Ваша выставка тоже не лишена этого измерения, и там нетрудно заметить некий идеологический подтекст.

Мы же не можем полностью избавиться от идеологии. Хотя как таковой единый месседж мы не формулируем, мы просто стремимся показать, как в реальности обстоят дела. Хотя это я могу только за себя лично говорить. Ну и чтобы излечиться от какой-то проблемы, её сначала необходимо признать. Вот мы выросли в патриархальной культуре, и это говно прорастает в нас, хотим мы этого или нет, и просто так избавиться от него нельзя. Но для начала нужно хотя бы признать наличие проблемы. Нужно признать, что иерархии устарели, придуманы белым мужчиной, что всё это — отвратительное дерьмо. И надо, например, помнить, что только десять процентов от человеческой ДНК являются уникальными только для человека, остальные девяносто процентов совпадают с другими видами. И город также состоит только на какую-то часть из человека, а на всю остальную — из всего остального.

Но тут сложно говорить о свободе от всего этого, потому что мы даже помыслить её не можем — но зато мы можем двигаться в этом направлении. Есть множество всяких  сложных моментов, например, когда мы с коллегой спорим. Как был случай, он обозвал меня «сатанисткой», он говорит: ты сатанистка, борщевик — это же полный пиздец, это страшно. В итоге мы им очарованы, его силой и витальностью. И это такой прекрасный пример взаимодействия с антропогенным ландшафтом. С одной стороны, это агрессивное растение, ну а человек разве не агрессивен? А как мы вообще природу воспринимаем — исключительно как ресурс, необязательно в прямом смысле. Например, накопилось у тебя какое-то количество нежности, которое тебе некуда выплеснуть, и ты погладил котика или покормил птичек — и получил какую-то индульгенцию.

Как люди, которые приходят на выставку, на неё реагируют — да и вообще в целом на вашу деятельность?

Да ты посмотри в книгу отзывов! Там такое пишут! Вот в 2014 году у нас была выставка на ВДНХ в павильоне «Зерно». И многие посетители говорили: раньше вот были достижения, а сейчас хуй знает что, какую-то крапиву и борщевик нам показываете, вы что, с ума сошли? Ну и сейчас происходит примерно тоже самое. У меня это вызывает раздражение, потому что я не понимаю, с чего люди решили, что на выставке современного искусства их должны развлекать. Вообще ты должен сам подготовленный приходить. И вот эти претензии, что тебя развлекли не так, как ты хотел, и что тебе там что-то непонятно... А с чего ты вообще решил, что тебе что-то должно быть понятно? Это даже не касательно этой выставки, а в общем. Я часто сталкиваюсь с ситуациями, когда людям неприятно: они хотят, чтобы их развлекали, а ты этого не делаешь.

Что вообще нужно сделать, чтобы понять, что вообще происходит на этой выставке?

Хм… Не знаю, может быть, дунуть. Или сделать себе трубочку из борщевика.