Мы приближаемся к концу африканского дневника Бориса Туманова, и сегодня у нас новая история поездок на машине по Африке. Жара, рваные колёса, чад, смерть, солнечное затмение, туристы не рассчитали свои силы, и нужно гнать сто пятьдесят километров по пустыне и стирать руки о руль, словно наждачной бумагой.
Это, пожалуй, единственный эпизод моего африканского повествования, который имеет точную дату: 30 июня 1973 года. Дело тут вовсе не в избирательных особенностях моей памяти, а в том, что в этот день было очередное солнечное затмение, полную фазу которого можно было наблюдать только в Мавритании. Точнее, в мавританском городе Атаре, расположенном в пятистах километрах от побережья. То есть в пустыне.
Событию этому предшествовало небывалое оживление в порту Нуакшота, мавританской столицы. Портом здесь называлась трёхсотметровая эстакада, уходившая от берега в Атлантический океан, к которой могли пришвартовываться лишь траулеры и небольшие грузовые корабли.
В течение всей недели, предшествовавшей затмению, к эстакаде причаливали судна, выгружавшие астрономическую аппаратуру, грузовики-вездеходы и, разумеется, самих астрономов. В том числе и советских.
Кроме того, за день до затмения прямо на берегу недалеко от эстакады возник палаточный лагерь, в котором переночевали туристы из Швейцарии накануне отъезда в Атар. Почему именно в Швейцарии было так много любителей астрономии, для меня так и осталось загадкой. Другой, но уже тревожной загадкой было то, что швейцарские туристы в большинстве своём были людьми весьма преклонного возраста, которые явно не представляли себе, чем они рискуют, отправляясь в многочасовую поездку по пустыне на стареньких такси при мавританской жаре, достигавшей в это время года пятидесяти градусов на солнце. Забегая вперёд, скажу, что некоторым из них пришлось поплатиться здоровьем за своё легкомыслие. А это, в свою очередь, привело к тому, что целую неделю после затмения мне пришлось ходить с забинтованными ладонями.
Но об этом позже.
Затмение должно было состояться в утренние часы. Я выехал из Нуакшота накануне затмения с тем, чтобы приехать в Атар во второй половине дня, заночевать там, а наутро полюбоваться явлением природы и тут же отправиться обратно в столицу. Знакомые мавританцы, узнав о моём намерении ехать через пустыню на «Рено-16», неодобрительно качали головой, а на мои расспросы о причинах их сомнений дипломатично отвечали: «Инш’Алла». Но я уже полтора года жил в Мавритании, у меня за плечами были оба Конго, где в общей сложности я прожил почти шесть лет, и мне казалось, что после всех моих приключений пустыня вряд ли может представлять для меня какую-либо угрозу. Тем более что я знал: от Нуакшота мне предстоит сначала проехать километров сто сорок по вполне приличной асфальтовой дороге, а потом до самого Атара меня ждёт более или менее укатанная дорога по плотному каменистому песку.
И я поехал.
В мавританской пустыне — точнее, в тех местах, где я ехал, — всего два цвета: ослепительно-голубой и блёкло-жёлтый. Эта монотонность очень скоро гасит мысли, ассоциации, даже воспоминания: ни глазу, ни мозгу зацепиться не за что. Плюс сухая, колющая жара, в которой исчезают все другие ощущения.
Асфальт кончился, и я поехал по песку, усеянному какими-то мелкими камешками. Не доезжая до городка Акжужта, стоящего на полпути между Нуакшотом и Атаром, я понял, что у меня спустила передняя шина. Я остановился и полез за запасным колесом. Меняя колесо, я обнаружил, что шину продырявили сразу несколько камешков, которые я считал совсем безобидными. На самом деле они были очень острыми. Как я впоследствии выяснил, это были кремниевые образования.
В Акжужте я попытался отремонтировать камеру. Собственно, никакой автомастерской там не было — после недолгих поисков я набрёл на какую-то лачугу, в которой валялись несколько старых покрышек и стоял верстак. Хозяин лачуги сразу сказал мне, что отремонтировать камеру он не сможет, да это и бесполезно — придётся ставить много заплаток, и какая-нибудь из них обязательно не выдержит нагрузки при такой жаре. Всё, что он мог мне предложить — старенькую, но целую камеру от маленького «ситроенчика». Делать было нечего — я поменял камеру и поехал дальше, стараясь не наезжать на острые камешки.
Я благополучно добрался до Атара, поселился в местной гостинице, которая напоминала скорее средневековый постоялый двор, и пошёл знакомиться с учёными астрономами. Пообщавшись с соотечественниками, среди которых была дама весьма внушительных размеров, кстати, единственная женщина среди всей интернациональной компании астрономов, я пошёл знакомиться с французами, которые встретили меня вопросом: «Хотите знать, сколько весит дама, с которой вы только что общались?»
Я недоверчиво улыбнулся, но тут же услышал: «Она весит ноль целых, одиннадцать сотых тонны. То есть сто десять килограмм. Не сомневайтесь, мы за ней в наш телескоп наблюдали, а он даёт абсолютно точные данные».
Утром в городе воцарилась тревожная атмосфера. В отличие от астрономов, поглощённых своими приготовлениями, местные жители исчезли с улиц, и только немногие смельчаки прижимались к стенам своих глинобитных домов, робко поглядывая на небо.
В стремительно наступившей темноте пустой город, уставленный корявыми, однообразными кубами безликих домов, являл собой гнетущее зрелище. Затмение длилось минуты две, и как только солнце вынырнуло из-за тени, над Атаром раздался вздох облегчения.
Пора было пускаться в обратный путь, ибо в Атаре мне было больше нечего делать. По сравнению со вчерашним днём жара усилилась. На мне были шорты, расстёгнутая рубашка с короткими рукавами и мавританские тапочки-вьетнамки на плотной кожаной подошве. Проехав сотню километров, я почувствовал, что по моим голым подошвам ползают, как мне показалось, какие-то насекомые. Я остановился, посмотрел на свои ступни и оторопел: по моим подошвам стекали струйки пота. Забегая вперёд, скажу, что на обратном пути моя рубашка пропотевала и высыхала столько раз, что, когда я вошёл к себе в дом, она уже давно превратилась в твёрдый соляной панцирь.
Но главное приключение ждало меня километрах в двухстах от Нуакшота. В мутном и знойном мареве, стеной стоявшем перед капотом моей машины, вдруг возникли какие-то тени. Я подъехал поближе. На обочине стояло старенькое такси — «Пежо-404», а вокруг суетились четверо — молодой парень и девушка, пожилая женщина и шофёр-мавританец в голубом балахоне и с традиционной повязкой на голове. Они кинулись ко мне и, перебивая друг друга, стали объяснять, что они те самые швейцарские любители затмений солнца, что они возвращались из Атара в составе каравана нанятых такси, что их машина сломалась, что у них в машине лежит престарелая женщина, которой очень плохо, и что их швейцарский руководитель отказался взять её в другую машину, поскольку это могло бы нарушить комфорт других туристов.
Всё ещё не веря собственным ушам — как можно так хладнокровно бросить больную женщину на такой нечеловеческой жаре — я заглянул в такси. На заднем сиденье лежала в полубессознательном состоянии старушка лет семидесяти пяти (тут я мысленно чертыхнулся по поводу такого вопиющего легкомыслия). Времени на обсуждение ситуации явно не оставалось. Мы уложили старушку на откинутое переднее сиденье, трое швейцарцев сели назад, а мавританец невозмутимо махнул нам рукой: езжайте, мол, я тут сам разберусь.
И мы поехали. Километров через пятьдесят мы выехали на асфальт, и я погнал свою машину на предельной скорости. И тут мои разбалансированные передние колёса напомнили о себе.
Руль бешено затрясло в моих потных ладонях. Ситуация усугублялась тем, что в этих условиях удержать в руках толстую, но гладкую оплётку рулевого колеса, чтобы хоть как-то уменьшить вибрацию, можно было только мёртвой хваткой. Минут через десять такой езды я почувствовал, что мои ладони начинают стираться в кровь, как наждаком.
Между тем я не мог позволить себе ни малейшей передышки: старуха рядом со мной впала в коматозное состояние, она делала конвульсивные движения, выгибалась назад, хрипела. Молодые люди на заднем сиденье пытались удерживать её, чтобы она не свалилась на меня — как-никак мы мчались со скоростью сто пятьдесят-сто шестьдесят километров в час, и мне нельзя было даже на мгновение оторвать хотя бы одну руку от неистово трясущегося руля. А по моим рукам кровь уже просто текла.
Так мы пронеслись до Нуакшота — как назло, французский госпиталь находился на противоположном его конце — проскочили город, точнее, два километра, которые отделяли одну его окраину от другой, и остановились у дверей приёмного отделения. Старушку извлекли из машины и утащили в реанимацию. Я собрался было ехать домой, но тут врач-француз, протягивая мне руку, чтобы поблагодарить за помощь, оторопел. «Что с вашими руками?» Я принялся было объяснять ему историю с пробитым колесом, вибрацией руля, но он, даже не прислушиваясь к моему бормотанию, поволок меня в перевязочную.
Вышел я оттуда с плотно забинтованными руками.
Старушка, как мне потом сказали, выжила. Ни её, ни швейцарцев, которые с ней были, я больше не видел.
Две истории из Африки: Борис Туманов вспоминает, как в семидесятые обычная покупка бананов обернулась уроком обществознания
Часть #10
«Эта земля не помнит дождя»
Финальный аккорд африканского дневника: Борис Туманов рассказывает о Мавритании, где люди годами ждут дождь, а когда он приходит — уже поздно
