Самиздат продолжает публиковать сериал «Одиссея юного беженца» — воспоминания читателя Романа Гаврилина, отец которого так верил в футбольный талант сына, что уволился с работы, набрал долгов и повёз его на просмотр в FC Barcelona. В предыдущей части герой впервые ощутил себя на равных с отцом, заработал деньги на фабрике и провалил свой первый тест на толернатность. В финальной главе герои обменяли жизнь в раю, одежду от известных брендов и связи с грузинской мафией на родные донецкие лужи.
Нам достались ключи от однокомнатной квартиры-студии в невзрачном семиэтажном здании с двумя подъездами, заселённом исключительно такими же бродягами, как и мы. Дом стоял на возвышенности, вплотную к железнодорожным путям, но наши окна выходили в сторону города: с маленького балкончика открывался чудесный вид на озеро и опоясывающие горы.
Прямо у входа в квартиру стояла электропечь с раковиной и дверь в туалет, где, кроме унитаза, находилась миниатюрная ванная, пригодившаяся нам для замачивания и стирки вещей.
В просторной светлой комнате по разным углам стояли две односпальные кровати, два небольших письменных стола и шкаф.
Так выглядело счастье.
Не успели мы разложить вещи, как раздался стук в дверь.
— Rashid, — представился небольшой сухощавый араб. После обмена приветствиями он вежливо, но настойчиво пригласил нас к себе в гости.
Мы спустились на первый этаж и зашли в его каморку: квартира Рашида была вдвое меньше нашей.
Без лишних ритуалов он открыл шкаф и представил нашему взору богатый ассортимент новой ворованной одежды. Там были женские платья, пиджаки Versace, спортивные костюмы лучших брендов и многое другое.
— Фифти. Сёрти. Хандрэд, — называл Рашид стоимость вещей, к которым мы притрагивались.
Ценовая политика формировались очень просто: четверть от магазинной стоимости для обычных брендовых вещей и треть, если речь шла о мире высокой моды.
Недолго думая, отец выбрал себе чёрный спорткостюм Adidas Classic, а я взял джинсы Levi’s из лимитированной серии, посвящённой какому-то юбилею бренда. Всё это обошлось нам в сущие копейки.
В шкафу у Рашида висело ещё немало интересных позиций, но отец решил не торопить коней:
— Мы и сами можем эти вещи себе бомбить, — сказал он назидательно, когда мы вернулись к себе.
Всё чаще к нам в гости стали захаживать грузины. Кто-то просил подержать у себя несколько дней золотую ручку Parker, кто-то — пару вещей из новой коллекции Gucci, а кто-то — револьвер, потому что переехавший в одну из соседних квартир Гоча часто напивался и мог в припадке ярости ненароком застрелить соседей. Постепенно наше жилище превратилось в склад ворованной продукции.
Дело в том, что в случае поимки с поличным полиция шла с обыском в квартиру разбойника, и в качестве страховки от такого сценария все сокровища хранили у нас. За предоставляемые услуги мы получали от грузин бонусы и неприличные скидки на всю линейку продукции: однажды отец приобрёл за 400 франков новые швейцарские часы стоимостью более трёх тысяч. Он собирался отдать их в Донецке человеку, у которого занимал деньги на поездку в Барселону.
Это покупка стала поворотной точкой нашего путешествия и означала, что с домашними долгами было, наконец, покончено. Началась эра накопления капитала.
Спустя неделю пребывания в Раю к нам в гости наведалась сотрудница социальной службы и объявила, что со следующего понедельника я обязан ходить на занятия в швейцарскую школу — в специальный класс для иностранцев с упором на изучение итальянского языка.
Каждое утро с понедельника по пятницу на остановке в трёхстах метрах от дома меня забирал школьный автобус и вёз на занятия по красивому горному серпантину.
Школа занимала большую территорию и состояла из нескольких пятиэтажных корпусов с прозрачными стеклянными стенами. Она больше походила на училище — я видел там много подростков старше меня. У нас были мастерские с разрезанными на две части автомобилями и даже отдельное здание-кухня, где раз в неделю проходили занятия по кулинарии.
Мой класс состоял из ребят всех возрастов и национальностей: за соседними партами сидели совершеннолетние красотки из Сербии и Португалии; приударяющие за ними чернокожие детины из Гаити — я называл их Кенан и Кел из-за внешнего сходства и такого же «рэперского» стиля одежды; худые сомалийцы с торчащими кадыками и много тех, чью национальность я не мог определить на глаз.
Почти все они вызывали у меня лёгкое отвращение, кроме тридцатилетнего нигерийца Феликса: он не обезьянничал, как прочие, не носил широких, спущенных до колен штанов и не строил из себя гангстера. Мы всегда сидели рядом и иногда перекидывались фразами на ломаном английском.
В этом интернациональном супе я был самым младшим из учеников.
Наша школьная программа состояла из арифметики, английского, итальянского, информатики и кулинарии: раз в неделю мы ходили в огромную, отлично оборудованную кухню и под присмотром шеф-повара готовили разные вкусности. Это было моим любимым занятием, потому что я всегда с удовольствием съедал практически всё, что мы успевали приготовить в течение урока. Шеф-повар и одноклассники чуть ли не хлопали в ладоши, когда я поглощал очередную порцию десерта: никто не мог понять, как в такого худого юношу влезает столько еды.
Остальные уроки были похожи на тесты из фильма «Идиократия»: я решал все примитивные задания за десять минут и до конца урока наблюдал, как соседи по партам потеют над ответами. Школьная программа была рассчитана на выходцев из стран, чьи граждане даже не знали таблицы умножения.
Та же женщина, что отправила меня учиться в школу, предложила отцу работу садовником в местном парке. Всё, что ему нужно было делать, — это косить газоны и следить за деревьями по четыре часа в день, за что ему полагалась небольшая надбавка к пособию для беженцев. Отец согласился.
Там он познакомился с Фабио — местным пройдохой, сидящим на пособии по безработице. Несколько месяцев в году Фабио был обязан искупать государственные подачки на непыльных социальных работах.
После службы отец захаживал к нему в гости, принимал на грудь и практиковал итальянский.
Однажды вечером он вернулся домой под градусом и протянул мне какую-то твёрдую коричневую плитку, похожую на шоколад. Я принюхался и вопросительно посмотрел в ответ.
— Гашиш, — пояснил родитель, выговаривая «Г» и «Ш» с таким трудом, как будто русский язык стал для него иностранным.
— И что мне с ним делать?
— А сейчас я тебе объясню...
Он достал из кармана красный швейцарский нож, который уже успел стащить из какого-то супермаркета, и с серьёзностью нейрохирурга отрезал квадратик размером с ноготь.
— Вот такой кусочек продаём за десять франков. Фабио отдаём половину. Он из Милана привозит: на мопеде гоняет раз в месяц, тут семьдесят километров до того Милана.
— А продавать кому?
— Всем, сына, всем. Весь город пыхает, ты ещё не заметил?
— Заметил... У нас в школе на переменах даже преподы курят.
— Ну а я тебе о чём? Лишняя копейка не помешает.
С появлением работы и друга Фабио отец несколько подобрел, перестал читать мне проповеди о великом футбольном будущем и ездить со мной на тренировки.
Гнёт тирании спал, и я, наконец, был предоставлен самому себе. Чувство долга не позволяло мне пропускать занятия, но теперь я играл ещё безалабернее и с нетерпением ждал летних каникул.
До стадиона я добирался на автобусе. Мне нравилась железная точность, с которой здесь работал общественный транспорт. Всегда можно быть уверенным, что автобус подъедет точно в минуту, указанную на стенде у остановки.
Но какое-то проклятие преследовало меня с самой Барселоны — ко мне снова прицепился педофил: бледный мужчина за сорок, с заискивающей улыбкой на изъеденном шрамами лице, испелял меня взглядом по пути на тренировку. Он вычислил мой распорядок и катался в автобусе по понедельникам, средам и пятницам, при возможности присаживаясь поближе ко мне.
Из-за этого жуткого идиота мне пришлось ходить на тренировки пешком или приезжать на стадион раньше времени.
От скуки и одиночества я начал развлекать себя мелким воровством, поэтому стащить фисташки или шоколадный батончик стало для меня ежедневной рутиной.
Однажды, переодеваясь после тренировки, я заметил у одного из ребят стильный спортивный кошелёк и тут же решил, что хочу такой же.
Недолго думая, я отправился на дело в торговый центр, расположенный в самом сердце Лугано. До этого момента я только единожды воровал вещи с отцом: мы просто зашли в магазин, переобулись, сложили свои старые ботинки в коробки на место новых и пошли домой.
Из общения с грузинами я успел почерпнуть некоторую теоретическую базу: на выходе из магазинов стоят специальные «ворота», которые поднимают шум, если с вещи не снят «маяк». Маяки же бывают двух типов: большие, очевидные пластиковые брелоки, привязанные к вещам стальным прутом, и магнитные наклейки, которые продавцы прячут под стелькой или в других потаённых местах.
Для обезвреживания брелока нужен довольно мощный магнит или сумка, обмотанная внутри толстым слоем фольги. Если положить товар с маяком в такую сумку, то тревожный сигнал на «воротах» не сработает.
Наклейку же достаточно найти, оторвать и оставить в магазине.
Я поднялся на четвёртый этаж здания в спортивный отдел. Решив, что «ворота» здесь располагаются не в каждом магазине, а только на центральном входе, я придумал взять кошелёк и в кабинке туалета осмотреть его на наличие маяков.
Побродив некоторые время по магазину, я присмотрел чёрный кошелёк Puma с гербом национальной команды Швейцарии. Улучив подходящий момент, я положил его в карман, вышел из магазина и спустился на этаж ниже в мужскую уборную.
От переизбытка адреналина я с трудом дышал. Фисташки в маленьком супермаркете — это одно, а вещь в огромном торговом центре, кишащем людьми, камерами и охраной, — совсем другое дело. Копошась во внутренностях пустого кошелька, я уже был не рад, что ввязался в эту авантюру, и даже подумывал бросить его в урну с использованной туалетной бумагой.
За двадцать минут тщательного изучения бумажника я так и не смог найти ничего похожего на маяк.
Я обречённо спустился на первый этаж и направился к выходу.
Задержав дыхание, я прошёл через ворота, жадно вдохнул свежий мартовский воздух и быстро зашагал домой.
Спустя какое-то время до меня дошло, что при наличии маяка в кошельке я бы погорел гораздо раньше: такие же ворота стояли перед каждым эскалатором и зазвенели бы ещё тогда, когда я спускался на третий этаж в мужской туалет.
В тот вечер я решил, что больше не буду испытывать судьбу ради таких безделушек, но чувство удовлетворения не покидало меня ещё несколько дней.
С наступлением пятнадцатилетия мое тело запустило активную стадию полового созревания: я начал стремительно тянуться ввысь, обрастать волосяным покровом и по-новому, с жаждой смотреть на женщин.
К великому прискорбию, я не имел ни малейшего представления о том, как эту жажду хотя бы частично утолять. Мой нигилистический взгляд на природу бытия достиг апогея.
Я отпустил волосы, целыми днями слушал диски с сатанинским металлом, которые мне любезно прислала подруга Рената, и, поднатаскавшись в итальянском, дерзил учителям в школе. На уроках информатики я подключался к принтеру и распечатывал фотографии обнажённых женщин, на уроках итальянского обвинял европейцев в двуличии, а на уроках арифметики мог поймать момент, когда учительница смотрит в другую сторону, вылезти в окно и уехать на первом попавшемся автобусе домой.
Кроме того, на переменах я приторговывал гашишем и ворованными вещами, накидывая 50 процентов к грузинскому ценнику. Примерочной служили кабинки мужского туалета.
Однажды классный руководитель вызвала моего отца на разговор и пожаловалась на неподобающее поведение сына. К счастью, она не знала о моей незаконной деятельности — её больше беспокоили моя дерзость и прогулы. Отец притворился виноватым и пообещал провести со мной воспитательную беседу, но когда я рассказал ему про свои грехи, просто хохотнул и снисходительно махнул рукой.
В июне я без труда сдал примитивные экзамены и получил диплом выпускника, который можно было смело приравнять к диплому швейцарского третьеклассника.
Наша квартира превратилась в Областной Центр Грузинских Воров при кантоне Тичино. Шкаф и полки столов уже ломились от товаров: в один момент, помимо горы одежды и обуви, у нас хранилось около тридцати новых мобильных телефонов, с десяток цифровых камер, несколько золотых часов и ручек Parker.
Гоча мог в любое время наведаться в гости со свежими эмигрантами, и в то время, пока он рассказывал нам очередную историю про подрезанный в автобусе кошелёк, его товарищи доставали из раковины грязную чайную ложку и закрывались в ванной, чтобы пустить по вене героин.
Однажды отец обмолвился, что мы тоже воруем еду из ближайшего супермаркета. Это привело грузинскую коллегию в шок:
— Серега, нахуя вы это делаете?!
— В смысле? А жрать нам что?
— Так сказал бы нам! А если тебя повяжут и сюда приведут?! Ты об этом думал?!
— Каждый раз вас просить, что ли…
— И-и-д-д-ём прямо сей-час. Затарим вас на неделю. Возьмёшь всё что хочешь. Никогда больше не воруйте сами! Ты что?!
Я, отец, и ещё двое грузинских удальцов направились в находившийся неподалёку супермаркет. Мне было велено ждать у входа на улице, отец же с ребятами захватили две тележки на колёсах и пошли по рядам.
Мне доводилось видеть и прежде, как работали грузины: они парили по магазинам, словно призраки в костюмах-невидимках. Никто не обращал на них внимания. Но когда через прозрачную витрину магазина я увидел, как Гоча и его товарищ, не сбавляя скорости, просто прошли мимо кассиров с набитыми тележками, даже не купив ничего не «отбивку», у меня отвисла челюсть:
— Вы какие-то заклинания знаете? — спросил я ребят, перекладывая креветки и прочие деликатесы из тележек в пакеты.
— Биджё, мы этой хуйнёй всю жизнь занимаемся! Они тут все спят, понимаешь?
Однажды я вернулся домой из библиотеки и обнаружил на своей постели чёрный ноутбук HP. Затаив дыхание, я включил аппарат и обнаружил, что для доступа к Windows требуется пароль.
Отец купил запароленный ноутбук. «Отличное решение, батя!» — со злостью подумал я про себя.
В это время он должен был находиться дома, поэтому, взяв ноутбук под мышку, я пошёл на разведку по грузинским соседям — и обнаружил отца распивающим водку на кухне у Гочи.
— Он же на пароле! — выпалил я с порога.
— Ну и что? — примирительно ответил подвыпивший отец. — Мой сына не взломает пароль?
— Как?! Там вариантов может быть миллион. Это винду надо переустанавливать.
— Ну, значит, переустановишь свою винду. Ноут хороший, Гоча из-за этого пароля его за три копейки отдал.
— Ну винду мне Рената, может, отправит. А драйвера я где возьму?
— Р-р-р-омчик, — затянул возбуждённый Гоча, — сходи в магазин посмотри: ноут — заебись! Лучший.
— Ладно… — я обречённо махнул рукой и побрёл назад.
Усевшись на кровать, я закусил губу и принялся подбирать пароли: switzerland, Switzerland, Svizzera, Ticino, ticino, ticino-lugano, Lugano, Lugano2005… Это было похоже на лотерею, где, понятное дело, вероятность джекпота всегда стремится к нулю.
Когда пьяненький отец вернулся в домой, я уже вовсю рубился в «Сапёра». Он взглянул на экран и радостно потрепал меня в голове:
— Ну, взломал?! А то сразу «он на пароооле, он на пароооле»...
— Да повезло просто. По имени аккаунта и дате рождения подобрал, Francesco1975. Хозяин — дебил.
— Да и хрен с тем хозяином, — он смачно зевнул и прилёг на кровать. — Пойдёшь завтра в библиотеку — скачай мне преферанс, раскатаю пару пулек.
Наконец, на связь вышел Дима. Всю весну он прожил в похожих бараках в пригороде Берна — столицы Швейцарии и теперь собирался наведаться в гости.
Мы с отцом любили Диму и искренне обрадовались встрече со старым товарищем по несчастью. Он осмотрел наши воровские сокровища, и его взгляд пал на плитку гашиша.
— Можно попробовать? — улыбаясь, спросил Дима.
— Да ради бога! — ответил отец без раздумий.
Дима со знанием дела смешал небольшую порцию с табаком, скрутил папиросу и вышел на балкон.
— А хорошо тут у вас!
— Да, видок — бомба, — подтвердил отец. — А у тебя там что?
— Да хуйня полная, если честно. Катакомбы какие-то. Я с немкой местной познакомился — у неё ночую иногда. Но она встречается с местным, поэтому редко получается. Заебался уже, если честно. Думаю домой ехать.
— Потерпи уже, скоро должны переселить.
— Неизвестно. Некоторые там и по полгода сидят.
Мы долго общались, обмениваясь интересными байками из беженского фольклора. Отец приготовил нам обед, мы поели и отправились гулять по городу вдвоём: родитель проявил деликатность и дал нам возможность провести время на своей волне.
Летом Лугано стал ещё прекраснее. У Димы был неплохой цифровой фотоаппарат — каждые пять минут я щёлкал его возле какой-то статуи или красивой клумбы.
Купив упаковку из шести банок пива, мы уселись на набережной перед озером. Было хорошо: Дима пил и скручивал папиросы, мне же было достаточно компании весёлого товарища. По какой-то неведомой причине за всё время пребывания в Швейцарии меня никогда не тянуло ни к алкоголю, ни к наркотикам, хотя они постоянно находились у меня прямо под носом.
Мы паясничали и пели какие-то дурацкие песни «ВИА Гры». Проходящие мимо швейцарцы смотрели на нас без осуждения и даже приветливо улыбались. Я надолго запомнил это ощущение комфорта, которого не знал ни до, ни после Лугано.
Через пару часов за соседнюю лавку присели две обворожительные девушки. Я мельком взглянул в их сторону:
— Это наши.
— В смысле? — спросил Дима.
— Ну, русские. Или украинки.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю. Я их за километр вижу. Тут же в стрип-клубах много наших работает, мне один местный мафиози рассказывал. Они ему DVD-фильмы на русском привозят.
— Пойдём познакомимся?
Такого поворота я не ожидал. На тот момент мои познания о межполовых отношениях были настолько смехотворны, что мне даже думать об этом было неловко.
Дима направился к девчонкам, а я испуганно остановился в десяти метрах за его спиной. Там живо завязался разговор на русском. Я оказался прав.
— Ромчик, иди к нам, — весело позвал Дима.
Дима расспрашивал девушек о каких-то пустяках, а у меня кружилась голова от близости к таким красоткам: они выглядели как модели из Playboy.
— Девчонки из Киева. Я им говорю, что ты сразу определил.
— Как ты понял? — с заигрывающим любопытством спросила брюнетка.
— Да что тут понимать… Местные такими красивыми не бывают, — ответил я искренне.
Несмотря на их модельную внешность, девушки вели себя просто и непринуждённо. Я быстро расслабился, забыв, что лишь неделю назад впервые сбрил свои девственные усы. Дима угостил их пивом и папиросами, они попросили проводить их домой. Мы шли по набережной вдоль озера, взяв дам по-старомодному под локоть.
Дима обменялся с девушками номерами — и мы в отличном настроении вернулись домой. В комнате не было лишнего спального места, поэтому тем же вечером он уехал обратно в Берн, прихватив в дорогу ещё один кусочек дармового гашиша.
В июле мне уже не нужно было ходить ни в школу, ни на тренировки, я днями напролёт пялился в экран ноутбука, потому что получил диск с «Героями Меча и Магии» от Ренаты.
Тем утром отец работал в парке. Кто-то постучал, я недовольно прервал игру, открыл дверь — и увидел на пороге молдаванина Колю. Тот тянул мне горсть мелочи.
— Дай один кубик, пожалуйста.
Торопливо отрезав кусочек гашиша, я, не пересчитывая мелочь, отдал его клиенту, закрыл дверь и вернулся к «Героям».
Через пятнадцать минут постучали снова. На пороге стоял какой-то неизвестный грузин, по-наркомански почёсывал бока и пытался заглянуть внутрь.
— Братан, твоему отцу машинка нужна?
Отец давно стриг голову электробритвой, которую захватил ещё с Донецка. Буквально несколько дней назад она сломалась, и, учитывая наше тесное общение с грузинским комьюнити, я не удивился такому вопросу.
— Нужна.
— Братан, в машине лежит у пацанов, во дворе, ахуенная, Phillips. Полтинник дай — и я тебе сейчас принесу. Там человек без денег не даёт. Ну, такой тип! — добавил он, посмеиваясь. — Отвечаю, две минуты — и я вернусь.
Не успев ничего обдумать, я, как во сне, отдал незнакомцу деньги и вернулся к своему ноутбуку.
Больше этого продавца я не видел.
Когда отец узнал о моей оплошности, он целый час отчитывал меня с такой ненавистью, как будто я пустил под хвост всю его жизнь. Моё улучшающееся за последний месяц настроение безвозвратно смыло волной его истерики.
Все злоключения, происходившие с нами за последний год, всплыли на поверхность и встали комом поперёк горла. Я отчаянно захотел домой и твёрдо решил, что если до конца лета мы не вернёмся в Донецк, то я закончу свою жизнь на дне озера Лугано.
Несколько дней мы практически не разговаривали. Он злился на мою непростительную глупость, а я — на его непростительную злость.
Потом кто-то из грузин продал ему бюджетные швейцарские часы, но в них не было батарейки. Отец сходил в наш супермаркет, но нужных не нашёл.
— Я видел такие в одном хозяйственном магазине возле стадиона, — он достал карту и сделал метку. — Дуй сюда, всё равно без дела маешься.
— Прямо сейчас?
— А у тебя есть занятия поважнее? — По его мнению, я должен был искупать подаренные жулику пятьдесят франков кровью.
Натянув наушники и сделав музыку в плеере погромче, я поплёлся в магазин. Эра взаимного уважения закончилась в тот день, когда я уволился с фабрики. Золотые были времена! Мне хотелось утопиться только ради того, чтобы донести отцу одну простую мысль: пятьдесят франков — это не повод унижать родного сына.
Моё сердце ускорило пульс задолго до того, как я зашёл в магазин. Плохое предчувствие: я давно не практиковал воровство, и самое главное — я не мог найти эти проклятые батарейки.
В пустом магазине снующий двадцать минут подросток выглядел подозрительно. Я не мог уйти без батареек, ведь это грозило мне очередной родительской истерикой.
В конце концов меня начала преследовать сотрудница магазина. Мне пришлось спросить её на ломаном итальянском о месторасположении необходимого товара. Она с подозрением указала на батарейки, не переставая следить за моими манипуляциями. Я улучил момент, чтобы спрятать их в карман, и пришёл на кассу с каким-то скотчем за пятьдесят центов.
На выходе из магазина меня уже поджидала та самая сотрудница.
Проводив меня в своей кабинет, она пыталась дозвониться по номеру, указанному в моём удостоверении беженца. Эта пластиковая карточка не отображала актуальную информацию: там был адрес и телефон дежурной бараков, из которых мы переехали почти полгода назад.
По воле случая дежурная куда-то отлучилась, и после нескольких неудачных попыток дозвониться недовольная женщина махнула рукой и отпустила меня на свободу.
Вернувшись домой, я собрал всё отчаяние в кулак и заявил отцу, что хочу вернуться домой. Он сидел за письменным столом спиной ко мне, подперев подбородок левой рукой, и играл в преферанс с компьютером.
Успешно разыграв мизер, он отхлебнул маленький глоток Jim Beam и, театрально причмокивая, пересел на кровать.
— Батарейки нашёл?
— Нашёл. Меня поймали.
Он недовольно отвернулся.
— А с футболом — что? Всё?
Отец знал, что у меня не хватит духу пойти поперёк его футбольной одержимости. Наверное, тот же вопрос задавали инквизиторы перед казнью, только вместо футбола вставляли слово «Бог».
— Ну, в Донецке буду тренироваться, — ответил я с наигранной уверенностью. — Ты видел этот Лугано? Чи ни клуб!
— На крайняк вернёшься в «Металлург»… — неожиданно начал отец.
У меня появилась надежда. Похоже, что ему тоже осточертела жизнь в Paradiso.
— Но я бы всё-таки тут остался. Ты ещё подумай. Вернёшься в Донецк — пожалеешь. Ты уже забыл, какой там мрак.
— Да надоело мне всё, понимаешь? — я не сдержался и начал плакать. — Домой хочу...
Отец встал с кровати и прошёлся по комнате.
— Ладно. С долгами мы рассчитаемся. Ещё и в плюс выйдем. — Он вытащил из тайника пачку франков и, шевеля губами, пересчитал купюры. — С таким настроем ты тут всё равно играть не сможешь.
Я облегчённо вытер мокрые глаза рукавом. Отец сделал паузу, приложился к горлышку и продолжил:
— У меня есть выходы на мариупольский «Ильичёвец». Можно будет продать тебя в дубль тысяч за десять баксов...
Однажды, стоя на балконе, я увидел Рашида: он неспешно возвращался домой, потягивая пиво из банки.
Неделю назад его в наручниках выводили из подъезда полицейские.
Видя беспечное лицо этого жулика, чья квартира, как и наша, была под завязку забита ворованными вещами, я почувствовал обиду за Швейцарию: я не мог понять, зачем такая восхитительная страна терпит у себя всех этих людей?
Кроме того, каждому беженцу, добровольно решившему покинуть страну, швейцарское правительство выделяло около семисот долларов и оплачивало перелёт домой.
Напоследок отец решил наведаться в соседний городок Беллинцона. Ходили слухи, что в местном торговом центре не было ни камер, ни охранников, ни маячков.
Мы зашли туда в лохмотьях из секонд-хенда, который намеренно посетили за день до поездки, а затем, вальяжно расхаживая по магазинам, полностью переоделись в новые брендовые вещи, оставляя лохмотья в примерочных. Сперва украв по рюкзаку, мы набили их до упора новой обувью, не забыв и про женские кроссовки для мамы и сестры.
Вернувшись домой, отец со спортивным интересом суммировал все ценники: общая стоимость наворованной одежды составляла почти две тысячи франков.
Так мы отблагодарили страну, подарившую нам бесплатный кров и пускай скромные, но безвозмездные средства для существования.
Но всё это я осознал гораздо позже. В тот момент мой юный разум одурманивала эйфория от успешно провёрнутого дела.
Мы прилетели в Донецк глубокой ночью, нас встретил близкий друг отца Семёнов и повёз на своём автомобиле домой.
По дороге из аэропорта я увидел одиноко стоящий у обочины троллейбус: старую, изъеденную ржавыми язвами коробку.
Пока мы с отцом искали счастья в Европе, мать с сестрой выселили из облупленной съёмной сталинки, в которой мы жили до отъезда, и им пришлось переехать в другую квартиру.
Промчавшись по пустым дорогам ночного Донецка, мы подъехали к нашему новому дому — невзрачной панельке в спальном районе города. Вытащив ногу из автомобиля, я сразу же вступил в чёрную лужу и на минуту завис, удивлённо разглядывая грязные кроссовки.
— Ромчик, все окей? — весело спросил Семёнов, доставая из багажника сумки.
— Да… — пробубнил я в ответ не своим голосом. За год в Швейцарии я просто забыл, что такое грязь.
При входе в подъезд я стукнулся головой о дверную раму. Поднимаясь в лифте, мы с отцом испуганно поглядывали на пол: края лифта проржавели так сильно, что можно было увидеть движения канатов. Половина кнопок была выжжена, и в кабинке стоял отчётливый запах мочи.
Пригнувшись, чтобы снова не удариться головой, я зашёл в квартиру и увидел тусклую, спёртую желтизну.
В коридоре ждала исхудавшая, встревоженная мать. За прошедшие полтора года я так сильно изменился, что она с трудом меня узнала. Мы неловко обнялись и перекинулись бессмысленными фразами, как плохие актёры, забывшие текст.
Когда на первосентябрьской линейке в школе № 22 появился длинноволосый юноша, разодетый в брендовую одежду последних европейских коллекций, по рядам зашептали: «Он приехал из Швейцарии…»
Первое время я пытался объяснить одноклассникам, какой ценой дался весь этот блеск, но быстро осознал, что никого это особенно не интересует. Для восхищения им не требовалось никакой подводки, ведь в пятнадцать лет образ куда важнее содержания.
