Одиссея Лоренса Даррелла началась у подножия Гималаев, неподалёку от Непала. Он успел пожить в Греции, Египте, Аргентине, Югославии, Ливане и на Кипре, попробовал себя в роли дипломата, учителя, пресс-атташе, пианиста, гонщика и полицейского, писал романы, стихи, сатиру, эссе и путевые заметки. Жемчужина его творчества — тетралогия «Александрийский квартет» — принесла ему всемирную славу и две номинации на Нобелевскую премию, которую он не получил из-за крайне витиеватого стиля и обилия эротических сцен.

«Как же это невыносимо — с рождения говорить на одном языке, а в повседневной жизни пользоваться другим! Изъясняться в любви на греческом или элементарном английском вместо полноценного и жить с французской женой, говоря на ломаном французском, — крайне изнурительно. Я самый настоящий белый негр в бегах. На самом деле, я — англо-индиец; мои утраченные корни остались где-то возле Дарджилинга. Как и Киплинга, меня оторвали от родной земли и в возрасте двенадцати лет запихнули в английскую частную школу. С тех пор я пытаюсь заполнить брешь. Посмотрите, что случилось с беднягой Киплингом. Ему стоило огромного труда выбросить из головы Кима — и какие ужасные книги он начал писать после того, как был проглочен английским левиафаном и превратился в общественного деятеля. Это самая настоящая трагедия! Расставание с Родиной нанесло ему глубокую травму. Его настоящим домом была Индия. Это и мой дом тоже. Вот только я не люблю тараканов».

«После того как меня не приняли в Кембридж, я некоторое время жил на скромное содержание. Я играл на пианино в лондонском ночном клубе до тех пор, пока нас не накрыла полиция. Затем я работал агентом по недвижимости и должен был собирать ренту, и однажды меня сильно покусали собаки. Я перепробовал всё — включая даже службу в ямайской полиции. Меня подтолкнула к писательству полная непригодность. Нет, разумеется, я всегда хотел быть писателем. Я даже кое-что написал, но не мог опубликовать — настолько это было плохо. Мне кажется, современные писатели учатся намного быстрее. Я же в молодости мог писать не в большей степени, чем летать».

«Люди представляют себе писателя как человека с обширным опытом. Это большое заблуждение. В действительности, писатели близоруки, как кроты; а если ограничить поле зрения собственными способностями, то будешь знать о жизни крайне мало. Звучит парадоксально, но я считаю, что это правда. Я считаю, что приумножение дарований одновременно приумножает и недостатки. Один из моих главных недостатков — это дефект зрения. К примеру, я не помню ни одного вида диких цветов, о которых я так восторженно пишу. Я каждый раз должен искать их в справочнике. Дилан Томас однажды сказал, что поэты способны распознать только два вида птиц — дрозда и чайку; остальных он тоже должен был искать в справочнике. Так что я не одинок в своем недостатке».

«Это всё равно что стараться заработать на жизнь, играя на скачках. Для мелкого буржуа, который до смерти боится погрязнуть в долгах, это наиболее рискованный образ жизни. Понятия не имею, как меня угораздило в это ввязаться. Я мечтаю о комфорте стабильной зарплаты с вычетом налогов и блаженстве уверенности в своём финансовом положении. Я чувствую себя, как крупье — я никогда не знаю, сколько заработаю, а сколько потрачу. Если бы я только мог найти более простой способ зарабатывать на жизнь! Самое ужасное, что я ненавижу романы — терпеть не могу их писать и никогда их не читаю. В действительности, я — несостоявшийся поэт. Но я вынужден был писать романы, чтобы прокормить семью».

«Поэзия оказалась бесценной госпожой. Ведь поэзия — это прежде всего форма; а секрет ремесла — в умении её соблазнить. Можно иметь лучшую аппаратуру в мире, но в итоге оказывается необходимой очень чувствительная вещь — что-то вроде лассо. Писать стихи — всё равно что пытаться поймать ящерицу так, чтобы она не отбросила хвост. Когда я был ребёнком, у нас в Индии были большие зелёные ящерицы, которые отбрасывали хвосты от одних криков или звуков выстрелов. Во всей школе был только один мальчик, который мог поймать ящерицу целой и невредимой. Никто не знал, как ему это удавалось. Он умел очень мягко подобраться к ящерице и приносил её с хвостом на месте. Это лучшая аналогия, которую я могу подобрать».

«Форма представляет для меня главный интерес. Возможно, это потому, что мне недостаёт характера. А возможно, мой интерес к форме — это свидетельство второсортного таланта. Необходимо смотреть правде в глаза. Не имеет большого значения, какой у человека талант — первого сорта, второго или третьего, важно найти свой уровень, а затем делать всё возможное с имеющимися способностями. Бессмысленно стремиться к тому, что находится за пределами досягаемости, равно как безответственно быть бездеятельным в отношении наличествующих качеств. Мне не слишком интересен человек искусства. Я лишь использую его, чтобы попытаться стать счастливым человеком, что намного сложнее для меня. Я нахожу искусство лёгким, а жизнь трудной».

«Теория относительности как философская концепция открыла для меня новые возможности. Я применил эту теорию к человеческой жизни и проблеме человеческой судьбы. В «Александрийском квартете» я совершенно осознанно стремился заменить линейное время континуумом. И я сделал это по формуле, с той лишь разницей, что вместо чисел и алгебраических знаков я использовал персонажей. Если судьба находится в центре моих четырёх романов, то это потому, что вопрос относительности — в сущности, вопрос каузальности, а если перенести её на уровень человека, то получим судьбу.

Представьте, что вы держите в руках фотоаппарат и смотрите на пейзаж. Вы фотографируете пейзаж; затем делаете два шага вперёд и фотографируете ещё раз; ещё два шага вперёд, ещё одно фото. Вы получаете три негатива. Наложите их друг на друга — и вы недалеко уйдёте от романа в энной степени. Мой маленький эксперимент с романом был уникален в этом отношении. Писатель должен обитать в космологии своего времени, поэтому моя вселенная основана на теории относительности».

«Тема искусства — это тема самой жизни. Наша проблема — это неестественное разграничение между простыми людьми и людьми искусства. Человек искусства — это просто кто-то, кто раскапывает то, что доступно любому человеку, и демонстрирует это как некое подобие чучела, дабы показать остальным людям, на что они способны».

«Я отдаю себе отчёт в том, что из меня никудышный психолог, поэтому я всегда держу открытую книгу Юнга в левой руке и открытую книгу Фрейда в правой. После Фрейда стало невозможным написать такое произведение как «Гамлет». Даже если его теории насчёт Гамлета совершенно ошибочны, их влияние настолько распространилось, что, садясь за написание современного «Гамлета», невольно останавливаешься и говоришь себе: „Нет, мам, так не пойдёт!“».

«Я впервые познакомился с йогой в Индии. Именно йога излечила меня от курения. Когда-то я выкуривал по три пачки в день, но после восьми лет занятия йогой мне наконец удалось бросить. К тому времени я перепробовал всё: я делил табак на две части, курил только чужой (это верный способ потерять всех своих друзей), но ничто не помогало. Я был в отчаянии. Затем в один прекрасный день я начал стоять на голове и делать дыхательные упражнения, и тяга к табаку покинула меня. Курение беспокоило меня намного больше, чем употребление алкоголя. У меня также был трудный период, когда я порядочно налегал на джин, и меня самого это пугало. Однако благодаря йоге я довольно легко завязал с джином и виски. В то же время, я не одержим йогой. Когда ко мне приезжает брат, мы иногда бодрствуем целую ночь, напиваемся, и я не занимаюсь йогой. Но я всегда возвращаюсь на путь истинный. Это не религия — просто огромный соблазн и удовольствие. Но чтобы извлечь из йоги максимум пользы, необходимо также практиковать медитацию. Иначе это превращается в шведскую гимнастику — можно с равным успехом заниматься регби. По правде сказать, это настолько необъятная тема, что невольно чувствуешь себя ничтожно маленьким. Думаю, то, что я называю своей йогой — то есть корчиться на полу, стоять на голове и так далее, заставило бы мудрецов лопнуть от смеха. Хатха-йога не слишком важна, это — примитивная йога. Высшая йога — это раджа-йога. Но если бы я занимался ею, то никогда бы не написал и страницы, поскольку она очень далека от искусства».

«Западная философия дала нам атомную бомбу и тому подобные замечательные вещи. Однако я вполне допускаю, что мы могли получить её и от Востока, потому как они там наверняка предавались тем же отвлечённым интеллектуальным занятиям, что и мы. Индия, без сомнения, виновата не менее остальных. Но мне кажется, что, если бы мы попытались определить основополагающую разницу в подходе, она бы состояла в понятии об эго. Занимательно, что за последнее время западные физики расщепили атом, а психологи разрушили представление об эго как устойчивой структуре. Это открыло путь к исцелению и покою, что очень близко к идеям йоги. Мне видится, что обе системы приближаются к точке пересечения, в которой Восток сможет наконец получить канализацию, а мы сможем обрести покой. Лично я настроен очень оптимистично».

«Смерти на самом деле не существует — это всего лишь одна из интеллектуальных абстракций. Мы испортили всё своим ограниченным подходом. Восточный подход непрерывен, в отличие от Западного, который заканчивается адским пламенем или остановкой дыхания. Мы на Западе живём жизнью, привязанной к отсчёту времени. Смерть для нас наступает с зачатием. С точки зрения хронологии мы умираем при определённой частоте пульса, которую мы с лёгкостью могли бы записать на клочке бумаги. Однако это иллюзия, потому как мы вовсе не находимся здесь в том смысле, в котором мы привыкли думать».