В то время как в мегаполисах записывают гиды по Русскому музею с участием Дельфина и Ивана Урганта, а современное искусство — уже и не искусство без класса йоги и детской программы, российское правительство впервые играет в культуре настолько по-крупному и выделяет 80 миллиардов рублей на строительство театральных и музейных центров в четырёх регионах: Приморье, Кемеровской, Калининградской области и Крыму. Наполнить площади культурным контентом призваны Эрмитаж, Третьяковская галерея, Русский музей и другие крупные институции. Это не первый проект застройки важных регионов культурными форпостами. Сотни музеев, разбросанных по всей территории бывшего СССР, — это укрепрайоны и огневые точки борьбы с безграмотностью, аполитичным мышлением и «бескультурьем». На протяжении ближайшего года редакция проекта «Большой музей» при поддержке самиздата «Батенька, да вы трансформер» отправится в несколько российских регионов, чтобы узнать, как живут сегодня музеи, которые уже выполнили свою историческую и идеологическую роль и теперь ищут способы жить дальше.
Первая точка путешествия — город Талдом, родина краеведения, башмачников и магического реализма.
Музейное прошлое Михаила Пришвина
Талдом — затерянный среди лесов и болот городок в верховьях Волги, всего в ста километрах от Москвы, сегодня известен как популярное дачное направление. В летний сезон население города увеличивается в несколько раз, оживают торговля и общественная жизнь. Остальное время года город проводит в дрёме и ожидании, работы здесь мало, многие ездят подрабатывать в Москву. Город в основном застроен деревянными домами, многим из них более семидесяти лет, а некоторым — более ста.
В центре Талдома расположена торговая площадь с пожарной каланчой в стиле модерн и торговыми рядами начала XX века, церковью и несколькими большими каменными домами. В глаза не бросается ни одной советской постройки — по сути, это почти так и есть: старая часть города осталась почти нетронутой за последние сто лет. В начале XX века это было процветающее село, по размеру и влиянию превосходившее многие города.
В 1922 году сюда приехал журналист Михаил Пришвин, чтобы изучать нетронутую природу, крестьянский быт и местные ремёсла. К тому моменту он уже был известным этнографом и писателем. Рассказы Пришвина гораздо более известны, чем его другое, не менее важное увлечение — музеи.
Несколько лет сразу после революции Пришвин провёл в добровольном изгнании, работая сначала сельским учителем, а потом и директором одного из многочисленных, существовавших в то время, музеев усадебного быта. Уехать из Петрограда ему пришлось из-за неприязни к большевикам: в 1917 году он опубликовал статью, в которой ругал Ленина за неприязнь к Учредительному собранию и называл «убивцем». Пришвинский музей находился в Алексино и занимал пять комнат главного дома усадьбы. Этот период описан в повести «Мирская чаша» 1922 года. В образе директора музея Алпатова можно найти автобиографические черты, да Пришвин и не скрывал, что «Мирская чаша» основана на его собственном опыте.
В Ленинск, как тогда назывался Талдом, Пришвин приехал уже не в изгнание, а в путешествие. Здесь он создал общество краеведения и инициировал создание музея, который пополнялся экспонатами из экспедиций в соседние деревни. Основанный Пришвиным Талдомский музей — один из немногих сохранившихся музеев того времени. В следующем году ему исполнится 100 лет.
Почему нацисты любили краеведение
Современная концепция музея возникла на рубеже XIX–XX веков.
В XIX веке в Европе шёл процесс формирования национальных государств, возникает наука история. Музеи помогают создать определённый образ истории и служат инструментом, при помощи которого нации легитимируют своё прошлое.
Публичные музеи были важны для воспитания, но сами себя считали храмами науки. Тогда начали строить экспозицию от старого к новому, сохранять исчезающие или вышедшие из употребления предметы для изучения последующими поколениями. В то время считалось, что музей неотрывно связан с процессом образования, поэтому в Москве, например, появился Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, наполненный копиями античных скульптур, чтобы художники могли рисовать их с натуры. Некоторые музеи формировались на основе частных коллекций — так возникла Третьяковская галерея.
Создание музеев вполне соответствовало и целям большевиков в области прогресса и образования, и особенно важны были краеведческие музеи, которые позволяли показать историю местности под каким угодно новым углом, подчёркивая достижения народного искусства и делая упор на знакомые и узнаваемые предметы, вроде икон и церковного облачения, которые теперь, в витрине, представали в новом свете.
В нацистской Германии музеи тоже использовались для утверждения идеологии. Причём для этой роли были выбраны «хайматмузеумы», или музеи родного края. В их экспозиции об истории нации включались положения тех этнических теорий, которые подкрепляли идеологию расизма. Музей навязывал идеологически запрограммированное видение истории, которое было выгодно правящей нацистской партии.
К 1960-м годам из 1300 музеев в РСФСР 600 были краеведческими. В 1920-е годы в России было создано больше музеев, чем за всю её предыдущую историю. Музеями становились усадьбы, церкви, дворцы, особняки и древние частные коллекции. Если универсальная концепция музея предполагала изымать предметы из их привычного контекста, в СССР был уничтожен сам контекст. Сюрреализм послереволюционной жизни и в частности жизни маленького музея, который делит старинную усадьбу с детской колонией, описал Пришвин в «Мирской чаше».
«Музей усадебного быта открылся. В большом зале вышло очень торжественно, оттого что всё лишнее было убрано и правильно были развешаны портреты с Петровской эпохи и до настоящего времени. О каждом выразительном лице был подобран текст из поэтов усадебного быта, из архивных материалов дома, но больше Алпатов сам сочинял всевозможное, смотря кто чем из гостей интересуется».
Несмотря на то, что музей был организован по научному хронологическому принципу, местному куратору, образ которого Пришвин написал с себя, всё равно приходилось «сочинять», потому что большинство посетителей не интересовало научное развитие художественных приёмов из века в век. Им хотелось историй про любовь и смерть, а ещё — полюбоваться на чучела убитых барином животных.
Музейный башмак с социальным уклоном
Талдомский краеведческий музей возник в совсем другом контексте. Музей занял особняк, построенный семьёй купца Волкова, торговца обувью, старообрядца и мецената. Богатый каменный дом с закруглённой формы окнами и отделанным керамикой фасадом был построен в 1900-е годы. Шикарными домами в городском стиле здесь обладал далеко не каждый купец, но в окружающих Талдом деревнях до сих пор можно увидеть каменные сараи в стиле модерн, а среди крестьянских домов встречаются настоящие трёхэтажные палаццо. Талдом был очень богатым селом.
В болотистой местности земледелием было не прокормиться, поэтому местные крестьяне уже с XVII века занимались ремеслом. В Талдоме шили обувь, в соседних Кимрах — сапоги, а в других деревнях селились каблучники, скорняки и другие узкие специалисты.
Богатство здешних купцов, таких как Дмитрий Волков, было легендарным, но и рядовые жители Талдома могли себе позволить покупать качественную кожаную обувь. По словам Пришвина, в 1920-е годы здесь шили на заказ и в массовом порядке обувь любого качества и фасона: женские румынки и венгерки, детские гусарики, туфли, сандалии, штиблеты, сапоги и тапочки. На главной площади два раза в неделю проходила ярмарка, куда приезжали за обувью скупщики со всей России.
Двухэтажный особняк Волковых был передан музею в конце 20-х и до сих пор ни разу капитально не ремонтировался. В экспозиции музея изначально были предметы, собранные в экспедициях соратниками Пришвина по музейному стартапу, зарисовки разрушающихся домов, редкие виды растений, чучела животных. В сельском храме стоял редкий керамический иконостас — такие тогда только начали выпускать на фабрике Кузнецова. С приходом советской власти его демонтировали и выкинули на улицу. Как выяснилось впоследствии при ремонте, сотрудники музея спрятали в подвале дома Волкова несколько керамических деталей — сколько смогли спасти от разрушения.
Экспонат, который мог бы стать символом Талдомского музея и его истории, — это чучело медведя из краеведческого зала. В 1900-е годы этого медведя купил местный купец для своего ресторана в центре Талдома, где зверь стоял на входе с подносом в руках. После национализации ресторана медведя отправили в музей, где его решили вернуть в живую природу, для чего пришлось немного переделать ему передние лапы. Из них изъяли поднос и выдали медведю ствол берёзки. Сегодня медведь всё ещё обнимает берёзку, но уже в привычном контексте — в экспозиции, посвящённой трактиру и общественной жизни Талдома.
И Михаил Пришвин, создатель музея, и знаменитая местная обувь занимают всего по одной витрине, в остальных — дореволюционная жизнь, история дома и семьи купцов Волковых, обувное производство, наследие знаменитых писателей региона, предметы из уничтоженной усадьбы Салтыковых-Щедриных, которая была расположена в соседнем селе: книги, дневники и личные вещи родителей знаменитого писателя. Отдельный зал посвящён производству фарфора на соседней фабрике в Вербилках, здесь есть несколько настоящих сокровищ периода агитационного фарфора.
В 1925 году Михаил Пришвин написал очерк «История цивилизации села Талдом», в котором смешал этнографические наблюдения, интервью местных жителей, легенды и репортажные эпизоды. Основная мысль его очерка — необходимо сохранить уникальную башмачную традицию, которая развивается в Талдоме с XVII века. Традиция всё же умерла, хотя и не из-за того, чего боялся Пришвин.
«Слышал я в Марьиной роще рассказ про чудесную француженку — не знаю только, правда ли это или только легенда о работе волчков. Приехала будто бы из Парижа одна француженка в Марьину рощу, и сделали ей тут две пары башмаков. Одну пару она окунула в грязь и, будто бы ношеную, завернула в газету, другую надела, а свою парижскую бросила. По приезде в Париж она отчищает загрязнённую пару, продаёт и окупает этим расходы и на другую пару, и на поездку в Марьину рощу к волчку, известному под кличкой Цыганок».
По словам Назима Мустафаева, коллекционера обуви и основателя компании Shoe Icons, поверить в историю о парижанке, которая продала в Париже обувь талдомского производства, ему сложно. «То, что я вижу, — это рядовая стандартная обувь, массовые вещи. По-настоящему передовой фабрикой был петербургский „Скороход“, там же были артели, которые шили на заказ, а в Талдоме делали обычную массовую обувь. Говорить о том, что талдомская обувь могла цениться за границей, — это скорее слухи».
Пришвин вряд ли мог знать, что описывает исчезающую цивилизацию села Талдом, когда предложил одному из мастеров создать «музейный башмак с социальным уклоном».
«Прежде всего нужно, чтобы этот башмак был такой, каких на свете не было. Мы поставим его в музей, чтобы американцы, французы, венцы приходили и говорили: „У нас этого нет“».
Пришвин, История цивилизации села Талдом, 1925
Затея так и не была реализована. Пришвин был уверен, что без него мастера не справятся, и решил помочь им в поиске фасона и материала для идеального музейного башмака. Однако он скоро сдался, потому что «доходил до того, что не мог пропустить мимо себя ни одну женщину, не посмотрев её ноги». В финале очерка Пришвин приходит на московскую фабрику «Парижская коммуна» — и внезапно видит талдомских кустарей за работой. Здесь используют их труд только потому, что состоятельные дамы периода НЭПа не хотят носить обувь массового производства. Очевидно, что будущее — за станками и рабочими, а не за талдомскими кустарями.
«Проклятый старый дом»
Сергей Балашов, искусствовед по образованию, заместитель директора Талдомского музея по научной работе, покупает в фонды концертное пианино: летом в музее проходят концерты, которые называются «Дачные сезоны». Сам он знаток местной архитектуры и любитель антиквариата.
Сергей — один из двух мужчин среди сотрудников Талдомского музея и выполняет одновременно функции заместителя директора, пресс-секретаря, главного экскурсовода и специалиста по массовым мероприятиям. После работы в музее он поёт в церковном хоре, а в отпуск предпочитает ездить в Италию. Пока мы пробираемся по заснеженной дороге мимо каменных домов зажиточных талдомских крестьян, Сергей вспоминает поездку в Тоскану. В свободное от музея время он подрабатывает гидом. На вопрос, зачем вообще возвращаться из Петербурга, где он учился, на родину работать в маленьком музее, Сергей отвечает: «Я никогда не смог бы сделать в Петербурге столько, сколько делаю здесь».
Во-первых, Сергей часто переделывает экспозицию, которая совсем не напоминает о традиционном краеведческом подходе. По его собственным словам, он не любит археологические разделы в музеях, потому что не видит смысла начинать рассказ о городе с событий тысячелетней давности. В экспозиции талдомского музея много оригинальных фотографий, документов и уникальных экспонатов, которые не показывали в советское время. Во-вторых, Сергей в Талдоме нарасхват. Помимо собственных «Дачных сезонов», куда приезжают музыканты из Консерватории и училища Гнесиных, он ведёт местные премии и другие большие мероприятия. По праздникам сотрудники музея любят петь караоке в местном кафе «Весёлый лайм». В обязательную программу входят песни «И вновь продолжается бой», «Шальная императрица» и «Проклятый старый дом».
Радиоцентр под прикрытием
Описанное Пришвиным разнообразие обуви очень быстро исчезло с улиц, и талдомские башмаки навсегда останутся в музее. Фабрика в Талдоме существует до сих пор, она выпускает итальянскую обувь с надписью «Made in Italy». Станция железной дороги — ещё одна местная достопримечательность: здесь снимали сцену боя на вокзале в Чечне из сериала «Бригада». Напротив — советское бетонное панно и мозаичный портрет Салтыкова-Щедрина. В советское время Талдом позиционировался как сельскохозяйственный регион, хотя здесь никогда не было подходящих условий для земледелия. Возможная причина — засекреченный Радиоцентр № 3, построенный в 1950-е. Центр создавал помехи иностранным радиостанциям. Разумеется, его не было ни на одной карте. В музее этой информации не найти. Логично — ведь советское краеведение не могло себе позволить раскрывать государственные секреты.
Пришвинский «музейный башмак с социальным уклоном» так и не попал в экспозицию, но в музее много реальных башмаков, и их история куда интереснее. Через обувное производство Талдом оказывается связан со всей русской культурной начала ХХ века, ведь по одной из версий Пришвин не просто так приезжает в местные леса охотиться на редких зверей. Первое место, где он останавливается, — это дом поэта Сергея Клычкова, потомка династии разбогатевших крестьян-башмачников. Клычков был близким другом Есенина и хорошим знакомым Максима Горького. Его роман «Чертухинский балакирь», который некоторые исследователи считают первым произведением в стиле магического реализма, рассказывает о талдомской природе почти как о райских кущах, где волшебные существа живут бок о бок с людьми.
В доме Клычковых сейчас филиал музея, которым заведует Наталья Артемьевна Ермакова. Она родилась в Талдоме, её отец был башмачником и ещё сам шил своей семье обувь. Сшитые отцом ботинки она использует в музейных квестах для детей.
У маленького Талдома слишком богатое прошлое, которое расплывается неясными кляксами при попытке его записать. Купец Дмитрий Волков, построивший особняк, где расположен музей, уехал в 1918 году в Москву и никогда не возвращался на родину. Сергей Клычков был репрессирован в 1937 году. Михаил Пришвин не дожил до публикации автобиографической повести «Мирская чаша», где честно рассказал о том, какое странное место Музей усадебного быта занимал в бывшей усадьбе, наполненной солдатами, беженцами, «бывшими» и колонией беспризорников.
