Журналист Марина Бочарова по неизвестным даже для себя причинам отправилась в путешествие на Памир, горную систему на территории Китая, Афганистана, Таджикистана и Индии. Вот первая часть её полных боли путевых заметок: Царство таксистов, пограничный пункт в горах идёт в Таможенный союз, метеоритное озеро видно только через створки деревенского туалета, а также посещение таджикской больницы в горах.
— Как, говоришь, называется город, куда вы прилетаете? — дружелюбно спросил он, застёгивая чехол ружья.
— Ош, — говорю.
Он поворачивается. Лицо его приобретает оттенок спелой вишни.
— Ош-хуёшь! — выпаливает он озабоченно и разражается потоком нецензурных комплиментов в адрес моего компаньона Ильи, который и придумал мне такой подарок. Брань сменяется угрозами про талибов и заканчивается пожеланиями хотя бы не попасть в турецкий притон. Прощаемся, как в последний раз. Он сопит и, всё ещё немного вишнёвый, уходит в подъезд. Я отправляюсь в Домодедово.
I.
Ош — некрасивый город. Абсолютное господство советской пятиэтажной застройки и, соответственно, ковров. Из-за этого квартиры становятся мягкими, а улицы — унылыми. Главная достопримечательность Оша — и та нерукотворная: полукилометровая гора Сулейман-Тоо («трон Соломона»), на вершине которой воздвигнуты киргизский флаг и маленькая мечеть. На макушке есть несколько больших камней, просто здоровые глыбы. Один из них — покатый, совсем не высокий, в форме горки, и приносит счастье. С камня скатываются люди с крайне сосредоточенными лицами, поэтому камень стал отполированным, как носы бронзовых собачек на станции Площадь революции. Под горой кладбище. Трон Соломона окружён приметами, главная из которых — что восхождение на вершину становится проверкой для неверных жен. Ни одна неверная до конца не дойдёт. Эксцессов на горе ещё не было.
Вторая (и последняя) достопримечательность — Ошский базар, который стоит на одном месте уже две тысячи лет и похож на киргизский паспортный контроль. В Оше вообще многое стоит на одном месте: транспортная инфраструктура, система канализации, электрификации. Нередко по всему городу отключают воду на целый день. Основное население города — киргизы и узбеки. Киргизы недолюбливают узбеков, а узбеки — киргизов. Так и живут.
На следующий день бежим от ковров в горы. Пунктуальность здесь — нечто зыбкое и неприемлемое, как правила дорожного движения и свобода выбора для женщин. Поэтому водитель, с которым мы договорились, просто запер рюкзаки в машине и уехал. Сначала за другими пассажирами, потом обедать, а потом в гости. Shared taxi — популярный в этих краях транспорт: восемь человек забираются в маленький джип и едут вместе от часа до двадцати четырёх со средней скоростью пятьдесят километров в час и слушают лучшую музыку на свете. Четыре часа мы прятались под большим миндальным деревом, куда периодически присаживались на кортаны местные таксисты, приезжающие на заброшенную стоянку. Наш водитель вернулся к четырём часам дня, и, втиснувшись на заднее сидение старого джипа, мы отправились на Памир.
II.
За окном верблюд. Наверное, отбился от каравана три тысячи лет назад. Вот невозмутимые ослы — всегда стоят ровно посередине дороги. В горах киргизы живут в юртах и в корабельных боксах. Приближаемся к кафешке, где нас ждёт сочная нажористая шурпа. До границы добрались уже глубокой ночью. Таджикская сторона похожа на тюремный двор: двухэтажные постройки из серого кирпича, пластиковые бараки. На въезде стоят две большие металлические бочки — в них живут пограничники.
— Конечно же, нет! — обиженно отвечаем мы, и теперь уже в бочку вместе с водителем идёт Илья.
Внутри так же холодно, как и снаружи. В торце вырезано окно, из «потолка» одиноко торчит лампа. Погранцы стоят в ушанках, неаккуратные и чумазые. Курят прямо внутри и кидают бычки под ноги. Сначала Илья играет «под дурачка» и говорит, что и не знал ни о каком пропуске. Несколько минут ему рассказывают, что именно надо было делать, чтобы нормально въехать в Горно-Бадахшанскую автономную область (ГБАО), а затем начинается обсуждение вещей, куда более отвлеченных:
— К нам тут Путин скоро едет, — гордо говорит таможенник с таким видом, будто Путин едет именно в ту бочку, в которой таможенник сейчас стоит.
— Ну, круто, держитесь тут.
— А не знаешь, нас, таджиков, скоро в Таможенный союз примут? — с надеждой спрашивает он.
— Да, я слышал, что скоро. Вот приедет к вам, и примут наверняка, — отвечает Илья после небольшой паузы.
Погранец с улыбкой штампует паспорта и передаёт их Илье со словами: «Ну что, теперь твоя очередь». Тот протягиваю ему несколько купюр общей суммой рублей на девятьсот и желает удачи в Таможенном союзе.
III.
В Мургаб, кишлак, который почему-то называется городом, приехали уже под утро. Флешку к тому времени заело, и последние сто километров крутилась песня про молодость (примерный текст: «Молодость, молодость, золотая пора, золотая, золотаааяяяя»). Случайный попутчик Бакир, который пустил нас переночевать у себя дома, работает гидом на Памирском тракте. Жена сутками кошеварит, дети ходят в местную школу. Зашли в каменную избу: комната вся заставлена чемоданами, чашками, рулонами туалетной бумаги и матрасами. Нам постелили на полу, организм продолжал вести себя непорядочно. Первое, что я увидела с утра, — чумазую мордочку. Мордочка просунулась в дверь, огляделась и спряталась обратно. Таких мордочек в доме оказалось пять. Ещё доисторическая бабуля с пергаментной кожей и мама — в легинсах, халате, косынке и балетках «Шанель» поверх шерстяных носков. Единственное, что воспринимала разыгравшаяся кишечная палочка, — кипяток. Кипяток нужно было ждать два часа, и то не всегда удавалось его добыть — электричество в Таджикистане веерное: сначала на пару часов включается в одном кишлаке, потом переходит на другие. Мургаб находится на высоте больше трёх тысяч метров, и без акклиматизации, а к тому же с отравлением, там нелегко. Высокогорье сжимает виски низким давлением и разреженным воздухом. Голова кружится, и из-за этого ощущение какой-то туманности, как будто смотришь на всё через нейтральный светофильтр.
Когда Илья позеленел, я потащила его в аптеку. В аптеке есть только сильные антибиотики, других лекарств не привозят, потому что у местных нет на них денег. В аптеке все перепугались и отправили нас в больницу — на капельницу. Стены инфекционного отделения криво покрашены в бело-синий цвет. Очень громко тикают часы. Ручки у старых облезлых дверей обмотаны бинтом, который постоянно смачивает одна из медсестёр, — так в Мургабе проводят хлорирование, соблюдают санитарные нормы. В комнате, где капельница, есть ещё две кровати, стол со скатертью в цветочек, и печь, на которой греются чайники.
Первая вылазка была на местный базар. На базаре обнаружились конфеты «Алёнка», халаты и туалетная бумага «777», напоминающая наждачку. Сам базар выглядит, как заброшенный корабль: ржавые корабельные боксы, много мух, местные продавцы — копия команды «Чёрной жемчужины». Мухи везде: на «Алёнке», на рулонах «777», на лицах. Чтобы выбраться из Мургаба, надо было поесть, но любая еда всё ещё выглядела очень зловеще. На пути к единственному кафе лежала обглоданная баранья голова. Внутри душно, полно местных в тюбетейках, готовят узбекский плов. Нас пригласили за столик двое молодых ребят: один юрист, другой пограничник. Расспрашивают, сочувствуют. Говорим про Москву и про то, как отсюда уехать. В этих краях есть два типа транспорта: китайские фуры и shared taxi, такое же, на котором мы добрались до Мургаба. Решили стопить китайские фуры, и ребята довезли нас до ближайшего поста.
— Вот они вам помогут! — кивнули они в сторону пограничника и умотали обратно на дребезжащей «Ладе».
Пограничники дружелюбные, пытаются кормить нас яйцами. Отказываемся и ждём — машин долго нет. Потом на горизонте показывается караван грузовиков с китайскими номерами. Погранцы останавливают каждого и кивают в нашу сторону: водители сплёвывают, мотают головой и уезжают. Один оказался очень наглым и решил проехать без регистрации, то есть без записи у погранцов и небольшой взятки. Его остановили и наставили автомат.
— Мы таких отстреливаем. Совсем обнаглели! — то ли в шутку, то ли всерьёз говорит пограничник.
Где-то через час среди вереницы хмурых китайцев попадается один улыбчивый. Он соглашается подбросить до Хорога, и мы закидываем рюкзаки в огромную белую фуру.
