«Обовсём» Алена Роб-Грийе
Перевод: Роман Шевчук
Иллюстрации: Bojemoi!
18 июля 2016

Бросив ремесло агронома после десяти лет работы с болезнями тропических растений, Ален Роб-Грийе совершил два успешных блицкрига в мир искусства: вначале в мир литературы c романами «Ластики» и «Вуайерист», которые наделали шуму на французской литературной сцене, получили положительные отзывы от таких гигантов, как Альбер Камю, Жан-Поль Сартр и Жорж Батай, и позволили ему возглавить направление «нового романа»; а затем и в мир кинематографа со сценарием для фильма Алена Рене «В прошлом году в Мариенбаде», который удостоился Золотого льва на Венецианском кинофестивале. На старости лет был избран членом Французской академии, но так долго противился традиции носить зелёный фрак и шпагу, что скончался, так и не успев стать полноценным «бессмертным».

О детстве:

«В детстве у меня часто случались приступы сомнамбулизма. Иногда меня находили спящим в другой части дома или на другом этаже. Кроме того, я повсюду видел своего двойника, что случается со мной и до сих пор. А когда я только научился писать, то писал справа налево, и все буквы были задом наперёд, так что написанное можно было прочитать только при помощи зеркала. Некоторые психологи полагают, будто все великие люди искусства — переученные левши. Работая с Аленом Рене над «Мариенбадом», я обнаружил, что мы оба родились в Бретани, оба в августе 1922 года (я — восемнадцатого, он — двадцать второго), и мы оба — переученные левши. Только он, в отличие от меня, пытался писать левой. Я же всегда писал правой — но задом наперёд. Врачи говорили моей матери, что это не страшно, что это лишь трудности периода полового созревания и что всё утрясется — так же, как с сомнамбулизмом и двойником. Вероятно, моя нынешняя очарованность зеркалами, в основе которой лежит смешивание правого и левого, проистекает именно оттуда».

Об отце:

«Во время войны мой отец был сапёром-минёром. Он не раз подрывался на минах и был ранен в голову. На протяжении многих лет он судился с государством, пытаясь добиться, чтобы его официально признали сумасшедшим по причине войны. Поскольку он был инвалидом, то не должен был платить за адвоката — все расходы брала на себя Ассоциация инвалидов войны. В детстве меня очень забавляло, что мой отец был сумасшедшим, причём настолько, что хотел быть официально признанным таковым — в этом было что-то бурлескное. В конце концов, он преуспел, однако судья решил, что отец, вероятнее всего, был сумасшедшим с рождения, и этот факт не имел никакого отношения к ранениям в голову, полученным во время войны».

О причинах стать писателем:

«Если взять точки зрения наших двух светил — Маркса и Фрейда, то согласно Марксу, у всего есть политическая причина; согласно Фрейду, у всего есть сексуальная причина. И я нашёл в себе обе. Первая — это крушение Третьего рейха, олицетворявшего идею «порядка». Вторая — это осознание моей ущербной сексуальности, нежного садизма моего детства, направленного исключительно на фарфоровых кукол».

О бальзаковском и «новом» романе:

«Меня, Маргерит Дюрас и Клода Симон часто упрекали в том, что мы не пишем, как Бальзак. Мне кажется, это недопонимание между мной и критиками сохраняется до сих пор. Я назвал направление «новым романом», но роман по определению не может быть другим. «Мадам Бовари» по отношению к «Евгении Гранде» — это «новый роман», Достоевский по отношению к Флоберу — это «новый роман», Кафка по отношению к Достоевскому — это «новый роман». Роман всегда «новый». Завершённый же роман — всегда уже устаревший. Для учёного мир постоянно пребывает в становлении. Литературный критик же говорит, что я не умею писать, поскольку Бальзак написал бы иначе; но никому бы никогда не пришло в голову сказать учёному, что он не может сформулировать ту или иную теорию, поскольку Ньютон утверждал другое».

Об авангарде:

«Идея, что авангард потерпел неудачу и необходимо вернуться назад, абсурдна. Авангард по определению должен терпеть неудачу, поскольку каждый писатель должен дойти до предела собственных идей».

О роли читателя:

«Идея, что мир беспрестанно находится в состоянии становления, — это фундаментальная идея для сознания эпохи модернизма. Сартр называл это свободой: если мир сотворен, то мы не свободны, мы в состоянии лишь воспроизводить уже существующие в мире формы; если же мир пребывает в становлении, то мы осуществляем свою свободу постоянно. Это правило распространяется и на читателя. Он должен беспрестанно создавать книгу, которую читает, привнося в неё новые возможности и новые значения. Данный момент часто недопонимается читателями. Они полагают, будто чтение — это нечто вроде отдыха. Сталкиваясь с разнообразными неясностями и странностями мира в течение дня, они вечером возвращаются домой и читают книгу, чтобы расслабиться. А для этой цели, конечно же, намного лучше подходит Бальзак, чем Кафка или Джойс. Чтение живой литературы не расслабляет, поскольку требует постоянного участия читателя как создателя книги».

Об издателях:

«Мои книги были отвергнуты многими парижскими издателями, в частности, Гастроном Галлимаром: вначале «Цареубийство», а затем и «Ластики». С отказом «Цареубийству» он написал мне очаровательное письмо, говоря, что книга была очень хороша, но совершенно не соответствовала никакому типу публики. Следовательно, у него как у издателя не было никаких причин её печатать. Но это был не единственный подход в издательском деле. Несколькими годами ранее немецкий издатель Фишер (основатель «Фишер Ферлаг») на вопрос журналиста: «В чём состоит ремесло издателя?», немного подумав, ответил: «В том, чтобы печатать книги, которые публика не желает читать». Литература — не картошка, её нельзя производить согласно вкусам потребителя. Настоящий издатель — это тот, кто издаёт книги, которые противоречат ожиданиям публики или даже отталкивают её. Поэтому мне повезло быть отвергнутым Галлимаром — как и Беккету».

Об СССР:

«Однажды во время моего визита в СССР Илья Эренбург сказал мне: «Ваш «Вуайерист» — прекрасная книга! Очень жаль, что невозможно перевести её на русский». «Почему, — спросил я, — она запрещена?» «Вовсе нет, — возразил он, — у нас ничего не запрещено! Просто люди бы не поняли». «Почему?» — удивился я. «Ну как же, — ответил он, — в «Вуайеристе» идёт речь о сексуальном преступлении. А, как вам известно, сексуальные преступления являются следствием отчуждённого труда при капиталистическом режиме. У нас же больше не существует отчуждённости и, следовательно, не существует и сексуальных преступлений. Никто бы не понял, о чём речь». И он говорил это без тени улыбки».

О признании:

«Когда я написал «Ластики», книга была встречена озадаченным молчанием. Критики заявили, что я хотел написать роман, но не сумел, поскольку я не романист, а всего лишь инженер, который возомнил, будто может вот так просто взять ручку и написать роман. Я не обрёл статуса подлинного романиста до тех пор, пока не начал снимать кино. После выхода моего первого фильма критики в один голос заявили, что я не умею снимать кино, поскольку очевидно, что я не режиссёр, а лишь романист, который возомнил, будто может вот так просто взять камеру и снять фильм. Дабы быть признанным подлинным режиссёром, десять лет спустя я начал заниматься живописью, однако не проявил в этом деле достаточного упорства».

Об эротике и порнографии:

«Порнография — это чужая эротика. Из чего следует, что порнография — это плохо, а эротика — нет. Однако есть, возможно, и более общая разница: порнография прямая и непосредственная, а эротика — нет. В эротике присутствует критическая дистанция и оценка сексуальных импульсов, в то время как порнография — это отсутствие оценки. Если грубость сексуального акта проходит через воображение, она становится эротикой; если нет — порнографией. По крайней мере, я так считаю».

О спасении «В прошлом году в Мариенбаде»:

«После того, как фильм был завершён, кинопрокатчик Эдмон Денуджи, который вложил деньги, увидев фильм, подумал, что это была шутка, и заявил: «Этот фильм никогда не выйдет в прокат! Я лучше потеряю все вложенные деньги, чем выставлю себя на смех, показывая подобное недоразумение». Фильм так и остался в коробке: и речи не могло быть о том, чтобы его кому-либо показать — помимо персональных показов для Антониони, Кокто, Бретона (которому фильм не понравился) и Сартра (которому фильм понравился, потому что я ранее подписался под Манифестом 1921 года). Фильм был спасён благодаря Венецианскому кинофестивалю по причинам, далёким от кинематографа. Италия имела зуб на Францию за то, что та запретила фильм о битве за Алжир. Итальянцы хотели отомстить и выбрали для этого «Мариенбад». Однако один из членов жюри, аргентинский режиссёр Леопольд Доторе Нельсон, неожиданно прикипел к фильму и постепенно склонил на свою сторону остальных — и внезапно «Мариенбад» получил Золотого льва! После этого мы получили телеграмму от Тенуджи со словами: «Я совершил ошибку. Фильм выйдет, когда пожелаете». А ещё говорят, что кинофестивали бесполезны!»

Об американском коммерческом кино:

«Подлинная страсть человека в жизни — это жажда пережить всё на собственном опыте. Тем не менее, кино (и американское коммерческое кино в особенности) создано, чтобы обнадёживать. Жизнь полна тайн, но американские фильмы производят успокоительный эффект, потому что там всё определенно. Всё выглядит так, будто кино — это наркотик, призванный изолировать зрителя от тайны жизни».

О евреях:

«У меня было множество покровителей и большинство из них — евреи. Когда мне говорят: «Они повсюду!», я отвечаю: «И слава богу!». Мой издатель Жером Лендон даже пытался, шутя, убедить меня в том, что я сам еврей (что вполне возможно) и что Роб-Грийе — это искажённый вариант фамилии Рабинович».