Исследование
«Окружающая среда»
До середины прошлого века численность тюленей на Каспии составляла порядка миллиона особей. С 1960 по 1970 годы она сократилась практически в два раза — до пятисот двадцати — пятисот шестидесяти тысяч. Но уже с 2012 года тюленей насчитывается едва ли более ста тысяч. Получается, что менее чем за век их численность сократилась почти в десять раз. Читательница самиздата «Батенька, да вы трансформер» вспоминает, как при ней в Астрахань привезли тюленей, один из которых погиб из-за лихих девяностых, и как отправилась в экологическую экспедицию, попала в шторм, потеряла дночерпатель и пережила много других трудностей — всё, чтобы увидеть этих животных снова и узнать, как им живётся сейчас.
Тюленей привезли в Астрахань в середине девяностых, поселили их в городском пруду. Событие это, пожалуй, было равнозначно тому, как если бы сейчас в Останкинский пруд завезли розовых дельфинов. Но дело было не в столице, не под носом у федерального канала, активистов Гринписа и вообще до эры повсеместного распространения интернета. Поэтому в масштабах страны тюлени остались незамеченными.
Жить им предполагалось в пруду с поэтичным названием Лебединое озеро по соседству с лебедями, а также планетарием, консульством Ирана, кафе на берегу, оживлённой дорогой и Кремлём с площадью Ленина через дорогу. Тюленей было три. Сначала их держали в садках, больше похожих на сети. Посмотреть на новых обитателей пруда тогда сбежался весь город.
Первый тюлень погиб спустя несколько дней. Наверное, сказался стресс, чуждая ему среда или даже травмы, полученные при ловле и транспортировке. Второй тюлень прогрыз сеть и сбежал «на свободу» в пруд. За ним туда выпустили и третьего тюленя.
Ночью я подъехала к пруду на пикапе, выманила оставшихся тюленей на свежую рыбу, погрузила их в кузов и отвезла обратно в Каспий. На самом деле нет. Мне было лет шесть, и спасение тюленей (в духе фильма «Освободите Вилли») так и осталось моей несбыточной мечтой. Я ходила вдоль искусственного берега озера, заглядывала в воду, и тюлень, свыкшийся со своей участью, отфыркивался и плыл рядом. Глаза у него были большие, печальные и влажные. Мне казалось, что тюлень плачет.
Двадцать лет спустя, когда меня позвали фотографом на международную экологическую конференцию, я вспомнила тот пронзительный тюлений взгляд. Воспоминание из детства преследовало меня и всю экспедицию по Северному Каспию, куда меня позвали фотографом сразу после конференции.
В масштабах географических карт кажется, что Астрахань стоит на море. На самом деле никакого моря в городе нет. Большинство астраханцев гоняет в отпуск на побережье Чёрного моря и похвастать тем, что видели Каспий, могут едва ли. Я сама впервые увидела Каспийское море из окна плацкарта в поезде до Баку. В Баку море, кстати, есть — радужные пятна на камнях у берега, едва уловимый запах нефтепродуктов.
Отошли по реке Кизани, в порту Оля долго ждали прохождения таможни, на ночь встали в дельте. С утра был сильный туман, и мы снова зависли в томительном ожидании, когда рассеется разлитое в воздухе молоко. Дельта Волги в конце октября — унылое зрелище. Ни намёка на лотосовые поля, догорает золотая осень. Ни тебе кудрявых пеликанов, ни белохвостых орланов. Только летают вездесущие чайки да видны на искусственных островах чёрные и белые пятна птичьих колоний — бакланов и лебедей. На плакучей иве у правого бортика, как намёк на предстоящую зиму, висит «варежка без большого пальца» — гнездо синички-ремез.
Только к вечеру второго дня нагнали первый морской закат. Солнце по касательной ушло в море, не оставив следа на тёмных волнах.
Экспедиции проводят несколько раз в год. Исследования начинают весной, летом к стандартному набору исследований добавляют ещё и подводные работы, установку биостанций.
Проводятся исследования в нескольких точках. Их координаты заранее передаются капитану, тот выстраивает маршрут по ним оптимальным образом, ставит судно на якорь. В каждой точке проводят определённый набор исследований, замеров и сбора материалов. Дночерпатель — для взятия проб донных отложений, анемометр — для определения скорости ветра, планктонная сеть — для сбора зообентоса. Пробы воды со дна, пробы воды с поверхности, вода на фитопланктон и зоопланктон, измерить температуру воды на дне и температуру воды на поверхности, определить облачность, видимость, давление, тип волнения, длину волны, направление течения, цветность и глубину…
В первый день мы прошли пятнадцать таких точек. Всего их было порядка восьмидесяти.
Ветер начал крепчать к обеду. Мы до последнего списывали это на капризы погоды, а не на начало надвигающегося шторма, но внезапно дночерпатель сказал «вжух!» и сгинул в морской пучине. Место, где безвременно утоп дночерпатель, отметили на карте, чтобы вернуться сюда в сезон водолазных экспедиций. Работы встали до поиска второго прибора в закромах экспедиционного оборудования.
И тут грянул шторм.
На свой вестибулярный аппарат надежд у меня было мало. Предполагая, что большую часть пути мне придётся кормить рыб, я везла с собой всякие противоукачивательные таблетки и даже какой-то браслет, который мне всучили в аптеке, заверив, что от таблеток будет тянуть в сон, а от браслета — нет.
Но мой организм в шторм повёл меня самым неожиданным образом: мне было весело. Хотелось радоваться творящемуся вокруг безумию, смотреть, как нос судна разбивает воду, как волны до брызг бьются о бортики, как раскачивается корма… А потом волна окатила меня с ног до головы, и я вернулась в кубрик сушить одежду.
Юля, начальница экспедиции, назвала всё это обычным делом.
— Пошумит и перестанет, — говорила она.
И до самой ночи рассказывала истории из своих экспедиционных практик. О шторме при ясной погоде, когда море вскипает за одно мгновение. О ночном свечении воды, когда у винтов вспыхивают голубые искры и тут же, мерцая, гаснут. О ровной полосе тумана посреди моря: входишь — молоко, а выходишь — ясно. О воронках смерчей, что образуются в восточной части Каспия. О стаях стрекоз, гонимых всеми морскими ветрами, в поисках суши…
— А тюлени? — спросила я. — Тюленей тут можно увидеть?
— Да сейчас не сезон для них. И вообще они в другой части Каспия, на острове.
Последующие дни походили на предыдущий. Ранние подъёмы, быстрые завтраки, работы, пока позволяет ветер и волнение моря, короткие передышки между переходами от одной точки к другой. Лаборатория была заставлена бутылками с водой, в холодильники складировались пробы грунта. Ветра крепчали, затем стихали, а потом всё начиналось заново.
На судне, по сути, работали две команды — экипаж судна и экспедиции. Первые, во главе с капитаном, отвечали за ход корабля. Вторые — за цели работы. Отдельное место в сердце каждого члена команды занимала кок Нина. Во всяком случае, по возвращении из экспедиции мне ещё долго снились её рыбные котлеты, уха из трёх видов рыбы, маринованная килька и хе из сазана.
В составе экспедиции было четверо: начальник Юля, эколог Илья, инженер-эколог Семён, гидрогеолог Альберт. Все они виделись мне этакой командой Кусто от науки.
— Тюлени, — спрашивала я у экологов, — тюленей в открытом море видели?
— Ага, видели, — отвечал Семён.
Одну из своих научных работ он писал про накопление тяжёлых металлов в органах и тканях каспийского тюленя в районе обустройства нефтегазовых месторождений Северного Каспия. Для этой работы были использованы результаты анализа образцов тюленьей печени найденных на берегу мёртвых животных.
До середины прошлого века численность тюленей на Каспии составляла порядка миллиона особей. С 1960 по 1970 она сократилась практически в два раза — до пятисот двадцати — пятисот шестидесяти тысяч. Но уже с 2012 года тюленей насчитывается едва ли более ста тысяч. Получается, что меньше чем за век их стало меньше почти в десять раз!
И всё потому, что тюлени — это не только «уруру», но и меховые шкуры, и подкожный жир. На протяжении двадцатого века добыча тюленя колебалась от нескольких тысяч голов в девяностые до сотен тысяч голов в тридцатые годы. Причём до начала семидесятых годов добывались все возрастные категории, начиная с приплода и заканчивая взрослыми особями, практически круглогодично.
Тюленей не становится больше. Они массово выбрасываются на берег, путаются в браконьерских сетях, болеют собачьей чумкой, страдают из-за сокращения рыбных запасов.
В атласе морских млекопитающих СССР за 1980 год сказано так: «Несмотря на свои малые размеры, Каспийский бассейн является одним из основных водоёмов для промысла тюленей в нашей стране. Добыча тюленей на Каспии превышает добычу этого зверя даже в крупном северном бассейне. Меховые шкурки тюленя пользуются большим спросом, что определяет большой удельный вес его в зверобойном промысле Советского Союза».
После зарегулирования промысла тюленя в семидесятые на Каспии добывать стали только меховой приплод. Приплод — это бельки. Бельки — это новорождённые детёныши тюленя, покрытые белым мехом. В короткий период лёжки самок на льдах для родов туда отправлялись промысловые суда, чтобы забить новорождённых тюленей при помощи дубин. Иначе пули бы повредили ценный мех. В восьмидесятые промысел был ограничен до пятидесяти тысяч голов в год. В девяностые его снизили до нескольких тысяч. С 1998 года промысел каспийского тюленя не ведётся, но в Красную книгу он так и не был внесён. Тюленей не становится больше. Они массово выбрасываются на берег, путаются в браконьерских сетях, болеют собачьей чумкой, страдают из-за сокращения рыбных запасов… И это не считая тех трёх несчастных, которые в девяностые годы погибли на глазах у всего города в Лебедином озере.
И тогда я вдруг подумала. Если в большом Каспии мы не можем отследить судьбу тысяч тюленей, то почему мы не спасли тех трёх у себя под носом? Ведь можно же было обратиться к губернатору, писать протестные письма, давать статьи в газеты, выйти на митинг… До лайков, репостов и создания электронного сбора подписей под петициями было ещё далеко, но ведь можно же было сделать хоть что-то?
Нам оставалось пройти каких-то десять точек, когда грянул шторм. Кружки летали со стола, посуда громыхала на кухне, на палубу было страшно выйти. Капитан получил прогноз на ближайшие три дня: штормить обещало всё это время. И мы убежали на мелководье ждать у моря погоды. Никто не знал, кончится ли шторм по прошествии этих трёх дней, и было неясно, стоит ли ждать эти три дня, если и дальше будет штормить. Мы решили остаться. С нами на борту остались и мелкие пичужки, которым некуда было лететь. К концу этой вынужденной стоянки они так к нам привыкли, что кормились с рук.
На мелководье — а высота волны зависит от глубины — было спокойно. Здесь уже стояли баржи, какие-то другие суда. Дни протекали в сонном темпе. Есть, спать, болтать о погоде. Снова есть, спать, болтать о погоде.
Мы вспоминали приезд команды Кусто в Астрахань. Это было в 1998 году. Самого Кусто уже не было в живых, но его команда продолжала начатое им дело. Альсиона подошла к набережной как раз тогда, когда там развернули массовые гуляния по поводу Дня рыбака. Французы решили, что город гуляет и варит уху на костре в честь их приезда, их не стали в этом разубеждать. Получилось, что хлебосольная встреча на набережной хоть как-то сгладила один неприятный эпизод — в тот же день у них увели резиновую лодку с дорогущим мотором. Лодку нашли на следующий день на Болде, но уже без мотора. И мне до сих пор стыдно за то, что мой город попал в такие криминальные сводки. В той экспедиции они отсняли уникальные подводные кадры — неспешно проплывающую белугу размером около двух метров и весом более четырёхсот килограмм.
Белугу такого размера я видела только в качестве чучела в Краеведческом музее. Представить, что в Каспии, Волге водятся такие динозавры от рыбьего царства, у меня не хватит воображения.
— Ой, это что, — говорит кок Нина, — раньше этой икры было столько, что мы её ложками ели. Соседи у нас так вообще свиньям её скармливали! А сухой воблой топили печи и поезда…
Чёрной икры я, кстати, не пробовала никогда. Хорошо хоть вобла ещё осталась.
В первый день пережидания шторма я не выходила никуда дальше кубрика и каюты. К вечеру второго дня мне стало казаться, что за их пределами и нет ничего. Есть только чайник с каркадэ, бутерброды со шпротами и дивидишник с заезженными фильмами. Задумавшись, я вышла на палубу в тапочках. Небо было затянуто не тучей — дымом. Море от горизонта до горизонта со всех сторон, но пахло дымом. Это в дельте горит камыш, а ветер уносит запах далеко в море. Волны лениво катились до горизонта, море было абсолютно нереального цвета и абсолютно непрозрачным. Солнце клонилось к закату и окрашивало всё в розовый цвет. Розовым было небо, розовым был воздух, розовыми были блики на воде. Я бы назвала это пейзажем на другом конце галактики, но это был ещё один день на Северном Каспии.
И я вдруг поняла, почему с теми тюленями в городском пруду всё сложилось именно так, а не иначе. Это были лихие голодные девяностые. Президент путал Архангельск с Астраханью, говорят, благодарил там архангелогородцев за красную рыбу и чёрную икру, которыми те кормят всю Россию. Проблем хватало, до тюленей просто никому не было дела. Даже этого исследовательского центра, который организует экспедиции, ещё не существовало. Близился дефолт, росли цены, толком не было работы, неспокойно было на соседнем от нас Кавказе. А тут — тюленики. Маленькие, умильные, с большими круглыми глазами. Мальчишки кидали им хлеб и конфеты, которые тайком от родителей выносили из дома. Они, конечно же, хотели, чтобы хотя бы у тюленей было всё хорошо.
Когда шторм прекратился, мы вернулись к намеченному маршруту. Море было спокойным, и мы быстро прошли оставшиеся координаты. Новый дночерпатель поднимал со дна Каспия самые настоящие сокровища для эколога — полупрозрачных бычков, тонконогих крабиков. На последней точке мы прокричали троекратное ура и принялись сворачивать свои планктонные сети. Предстояла долгая дорога домой.
Мне стало грустно, что весь день стояла сильная облачность. Как фотограф я дорожила каждым закатом, а на последний возлагала особые надежды. Мне казалось, что в этот вечер море будет особенным. Но море было серым, серым было небо, серыми были сгущающиеся сумерки. Но между этими серыми волнами вдруг мелькнула гладкая чёрная спина. Мелькнула ещё раз и, высунув из воды голову, обернулась посмотреть на нас своими большими круглыми глазами. Это был тюлень. Я еле успела вскинуть фотоаппарат и сделать этот кадр.
Объективно фотография не удалась, но из всего отснятого за экспедицию материала я больше всего дорожу именно этим снимком. Когда я смотрю на него, то думаю, что и они, наверное, тоже наблюдают за нами. Пусть и с опаской, но с тем же интересом, что и мы.
