Этой статьёй мы открываем серию путевых очерков, объединяющих такие разные места, как Берлин, Шри-Ланка, Нью-Йорк и другие. Автор примеряет на себя чужую жизнь, проживает её кусок, иногда нелегально, иногда рискуя, чтобы, подобно ножу, пройти сквозь мир и посмотреть, что осталось на лезвии. В этом тексте мы погрузимся в уличную жизнь Берлина, где приоткрытое в туалете окно намекает на преступление, акустический ландшафт рождается из чавкающего под подошвой маффина и криков панк-рокеров в кожаных масках, а в воздухе разлит крепкий и нежный аромат марихуаны.
Каберне и шардоне
Во Внукове открыли Priority Pass — крошечный ВИП-зал в устаревшем аэропорту, — и туда теперь может попасть каждый. Там стоят кожаные кресла с подушками, можно поесть и выпить вина из бумажных пакетов: на пакете с красным написано «Каберне», на пакете с белым — «Шардоне».
— Мест мало, — говорит на входе одетая в униформу Внукова девушка с микрортом, он кажется ещё меньше из-за тёмно-сливовой помады. — Только если подсядете.
Подсаживаемся к мужчине лет пятидесяти пяти: седой, крупный, синие беговые кроссовки на белой подошве, синие джинсы, коричневая шерстяная рубашка на пуговицах, на рубашке вертикальные полоски, от светло-коричневого до чёрного, — артефакт из семидесятых. Десять утра, перед мужчиной два бокала со следами каберне. Звонит по телефону, у него большой Samsung с ярким экраном.
— Рома? Послушай, такая информация. Лобзик электрический отдай Веронике Сергеевне. Она будет в курсе. Я во Внукове, жду самолёта сижу. Вылетаю скоро.
Пауза.
— Вероника Сергеевна? Добрый день. Такая информация. Сегодня Ромик зайдёт, лобзик вам занесёт. Вы просто возьмите и оставьте у себя, я приеду — разберусь. Да, во Внукове, скоро вылетаю.
Пауза.
— Игорь Сергеевич? Информация такая для вас. Вы оборудование на тестирование получили? Не понимаете какое? Ну вот ремень я вам завозил. Получили? Хорошо, я во Внукове, вылетаю скоро.
В самолёте иду в хвост, мест не осталось, но лететь недалеко и багажа нет. Ко мне пробираются две высокие, нарядно одетые. У одной обручальное кольцо и клетчатая накидка, что-то среднее между кардиганом и пальто, у другой такой взгляд, будто она пробует им окружающую среду на вкус, как будто всё лицо её — один большой рецептор. С ходу устраивают мини-скандал — стюардесса уходит, побитая, искать место для их чемоданов. Садятся слева, у окна. Та, что с кольцом, говорит: «Рубашка за пятьдесят тысяч не должна мяться», — и обращается к подруге «эй, чувак». «Чувак» с лицом-рецептором говорит много, но как бы неохотно, в середине полёта я достаю телефон, открываю заметки и записываю сырой кусок её монолога:
— Она проебалась в хлам. Не смогла разрулить. Её поезд летит под откос. Её скоро уволят. У неё есть я, которая ничего не проебала. Но она постоянно мне пишет: покажи презентацию, покажи письма. Это унизительно! Меня бросали в огонь, в пожар, под Собчак, которая хотела меня убить. Я люблю свою работу. Я заходила к владельцу компании. Мне Антонио говорил: спокуха, я похожу с тобой на мероприятия. И вот эти люди — я в них уверена до гроба. А эта? «Ну Ань, ну разберись, ну предложи», — и такая уходишь: нахуй ты сюда пришла? При этом знаешь, говорят, что торговые — пиздец, исчадье ада. Но нет, нормальные. Вот Тамара очень хорошая. Надо всё через этажи решать. Мне когда подняли табличку с зелёным светом, у меня знаешь как проект охуенно пошёл!
Иногда её речь раздражает, иногда убаюкивает, она говорит все два с половиной часа полёта, делает короткий перерыв на растворимый кофе, но и тогда тоже говорит. Я бы жалел, если бы не записал.
Садимся в ветер. Когда открывают двери, салфетка у меня в руках превращается в флаг армии аэрофобов, знамя бригады мучеников неконтролируемых психофизиологических реакций на изменение высоты, скорости и направления полёта. Она измята, порвана, пропитана потом и адреналином, эта белая тряпка в руках победителя.
В Берлине пахнет хот-догами и марихуаной, в магазине COS вечеринка в честь приезда новой мужской коллекции, на всё скидка двадцать процентов, гостей поят вином и коктейлями, разносят закуски.
Холокост и шоколад
Четверо парней позади меня в очереди к кассам Hamburger Bahnhof. Русские, лет двадцать пять. Первый говорит: ты свернул? Второй говорит: а бумажки у тебя же. Третий говорит: на улицу пойдём? Четвёртый поворачивается ко мне спиной, и из незакрытого рюкзака очередь обдаёт свежим и крепким травяным запахом. Отличная идея перед просмотром современного искусства: ярче, больше смыслов, впоследствии мало что помнишь, снижается возможный травматический эффект. Даже жаль, что в начале ноября здесь мало хорошего, в основном что-то из разряда «40 лучших работ Бэнкси».
Сегодня в Bahnhof выставка четырёх финалистов премии Национальной галереи. Молодые художники, «до сорока лет». Оплакиваю упущенные возможности. Залипаю на проекте Sol Calero, Amazonas Shopping Center. Эффект присутствия внутри кукольного дома после взрыва нейтронной бомбы: исчезли только жившие здесь человекоподобные куклы, зато остались нетронутыми следы их человекоподобного пребывания. Маникюрный салон, обменник, школа сальсы, агентство путешествий, кинотеатр с двумя рядами кресел, в который постоянно попадаешь на кульминационный момент латиноамериканской драмы. Каждое пространство годится для игры и изучения: на стене внутри обменника наклеены фото из журналов, в основном сцены у моря, телевизор в углу повторяет одну и ту же рекламу, маникюрша в этом салоне зарабатывает в неделю больше, чем ты в месяц, на тебе штаны с тремя полосками, ты сидишь и ждёшь своей очереди, а уходишь с лёгким чувством наёбки — и даже не понимаешь, в какой момент это произошло, когда на тебе круто наварились, неужели на курсе при пересчёте цены билетов в El Paradiso?
Amazonas Shopping Center мог бы называться торговым домом «Триумф» или «Даная». Салон эпиляции, в котором работают только кавказские женщины. Туристическое агентство. Кальянная. Фотостудия: пьяный фотограф приглашает сесть в кресло с встроенной в сиденье кнопкой. Щелчок, включается освещение, голову ниже, чуть налево. Металлоремонт, напоминающий подпольную оружейную мастерскую в горах Пакистана. Ларьки с аудиозаписями и прочая натура, со свистом ушедшая через воронку онлайн-магазинов, мегамоллов, сетей общепита и торрент-трекеров через VPN. Неотрефлексированный кусок прошлого, проклятые 90-е, утраченное разнообразие, имплантированные воспоминания о тотальной нищете и бандитизме — русский человек вообще неохотно прощает себе проявления жизни.
В туалете музея оттираю салфеткой с подошвы остатки шоколада. Меня ненавидят туристические места: утром возле «Чекпойнт Чарли» наступил в оброненный кем-то маффин и испытал приятное и одновременно тревожное ощущение мягкого и скользкого, нога как будто оказалась внутри гигантской вагины. В результате полдня ходил, перепачканный коричневым, дерьмо и шоколад особенно заметны на белых эйрмаксах. Реальность уже приобретала черты кошмара: в магазинах мне казалось, будто все вокруг косятся на мою обувь и принюхиваются.
Ещё весь в коричневом, впервые оказался на мемориале Холокоста — шёл между бетонных стел в глубину площади и в углубляющееся состояние дискомфорта. Не могу сказать, что сила художественного воздействия одинакова для всех: вот семья из отца и троих детей, отец просит их выглядывать из-за стел в шахматном порядке, слева — справа — слева, и делать при этом смешные лица. Фотографирует.
Пытался представить себе похожее сооружение на Лубянской, скажем, площади.
Возле Рейхстага стояли трое с флагом НОД.
Вечером в окно веганского кафе на Варшауэр штрассе видел группу молодых людей — они устроили рэп-слэм у выхода из метро. Когда я вышел на улицу, запах марихуаны добивал через дорогу.
Сады и складки
Провожу день в Берлинском ботаническом саду. Люблю их: недавно гулял в саду Мажорель в Марракеше. В Мажорель стояла очередь, день был жаркий, вдоль очереди ходил продавец соломенных шляп — незадолго до того я как раз купил одну на Джема-эль-Фна, неожиданно для себя поторговавшись по-французски и сбив цену вдвое. Из невидимых трубок на вершине стены вокруг сада очередь орошали прохладной водой, и я думал о том, что в воду могли бы подмешать какой-нибудь галлюциноген или колумбийский наркотик бурундага, который лишает человека воли. Передо мной в очереди стояли три француженки, сытые, округлые, закованные в тяжёлый люкс: они ходили по Марракешу в вюиттоне и диоре. В самом саду я нашёл стелу в память Ив Сен-Лорана — кусок римской колонны высотой около метра — и сел рядом на мраморную скамью, которую гулявшие там же китайцы принимали за продолжение монумента. Так и сидел полчаса, как бы частью памятника, участвуя в длинной фотосессии на мобильные телефоны самых невероятных моделей.
Ботанический сад в Берлине осенью — это таблички. Если долго смотреть на одну из альпийских горок, то взгляд внезапно смещается и видны только таблички с названиями растений, они ползут наверх, как бы штурмуя собственное означаемое. Таблички размером с визитку — каждую горку можно было бы заполнить именами менеджерского состава средней корпорации, превратив, например, Salvia Divinorum в Тамару из торговых, о которой я узнал в самолёте два дня назад, хотя бы из грубой лести: мол, крепка ты, Тамара, хоть и скоротечна.
Солнце садится над административным округом Штеглиц-Целендорф. Вдоль бордюров — кучи желудей, вдоль дорог — осыпавшиеся дубы. Два месяца назад в Московском ботаническом саду я встретил пару, мужа и жену: низкорослые, в шлёпанцах, несмотря на сентябрьскую прохладу, они ходили по саду и переговаривались на незнакомом мне языке; я подумал, что это диалект румынского. Они собирали кору с поваленных ураганом дубов, а мимо ездил на велосипеде какой-то человек. На нём были огромные очки, велосипед издавал громкий стрекочущий звук, и человек был похож на огромную стрекозу, ползущую по дорожке сада.
Вчера в туалете веганского кафе сфоткал угол писсуара, открытое окно, батарею отопления и швабру: идеальный баланс белого и чёрного, недосказанность, намёк на преступление. Сегодня в туалете ботсада увидел табличку, написанную от лица писсуара, — и тут же первое фото обрело место в безусловной нарративной последовательности. Обустроенное человеком пространство рассказывает истории, количество которых примерно равно количеству складок на коре поваленного дуба, и так же плывёт, если смотреть расширенными глазами, а потом приходит невысокий молдаванин с женой и пакетом отрывает от ствола куски, ломает о колено, бросает в пакет.
Вечером слушаю про stories в инстаграме: исчезающие складки мира, затухающий поток свидетельств жизни, слишком несущественных, чтобы хранить их даже на облачном сервере. Я вырос в непредставимой сейчас ситуации информационного дефицита: видел его, ощущал — и мне сложно даётся мысль, что можно не хранить всё подряд, не ставить таблички возле каждого куста. Поэтому я делаю из своих фото демотиваторы и вешаю их в фейсбук — как пример маргинальной истории с большим культурным подтекстом. Писсуар! Я не отказался бы от майки с таким принтом, но вместо этого покупаю в поп-ап сторе неподалёку от Хаккешер-Маркт ультрадлинную футболку Defend Paris, на которой изображен Kalash. Возможно, этот магазин существовал день или два и завтра его не станет, как stories в инстаграме, — представляете, мне в нём даже не дали tax free!
Драгдилеры и пустота
Воскресные туристические банальности Берлина, которые я люблю.
Во-первых, нет людей. Идёшь в полдень по Розе Люксембург в некоем постъядерном одиночестве и понимаешь, что все эти люди, которые тебя бесили ещё вчера, — в основном, туристы, заехавшие на шопинг. Пена, пыль.
Вообще идея закрытых по воскресеньям магазинов. Должен быть день отдыха. Ходить, выбирать, смотреть, сравнивать цены, искать скидки, ехать от флагманского стора к филиалу и обратно, трогать вещи руками, невероятное количество вещей, откладывать на кассе, стоять в очереди в примерочную («У вас сколько?» — «У меня пять») — это не просто работа сродни какой-нибудь добыче угля, это дизельное топливо экономики. Такое же устаревшее, как добыча угля или как дизельное топливо. В будущем на улицах всех городов будет так же пустынно, как в Берлине по воскресеньям.
Во-вторых, Мауэрпарк и другие блошиные рынки в Пренцлауэре. Исторический market insight: даже если в воскресенье магазины закрыты, людям необходимо покупать. Дизельное топливо экономики должно чадить, несмотря на всю лютеранскую этику. Под ноябрьским дождём приятно ненавидеть богатых англичан, из-за которых в Берлине поднялись цены сперва на жильё, а потом и на всё остальное, а также ходить в грязи по пустырю между рынком и стадионом и смотреть, как чёрная осенняя жижа забрызгивает белые кроссовки. Пахнет табаком, посреди пустыря играет панк-группа из пяти человек, у каждого на лице кожаная маска наподобие маски Бейна в «Тёмном рыцаре».
В-третьих, драгдилеры в Гёрлитцер-парке. За некоторыми — группой чёрных парней, которые приехали на великах и читают англо-немецкий реп под громкий бит из бумбокса, — интересно наблюдать: с одной стороны, их праздность приятна глазу, с другой — они искренне любят то, чем занимаются, и это приятно глазу тоже. Навязчивость среды возрастает по мере сгущения сумерек. Сначала тебе нравится, что на тебя обращают внимание и кричат «watsup bro». Потом ты заходишь в уголок потемнее, где пятеро или шестеро угашенных бро ничего не кричат, а просто шевелят в твою сторону губами. Потом ты проходишь мимо четырёх энергичных бро, которые выясняют между собой отношения на языке, которого ты никогда раньше не слышал, — я, кстати, не уверен, можно ли его выучить, потому что на слух он состоит из ритмизованных повторов полутора десятков слов. Всё это время в воздухе стоит запах настолько качественного стафа, что никаких сомнений в немецкой экономической модели и справедливости социального устройства не остаётся.
В-четвертых, гей-пары. Те, кто пришли в Гёрлитцер с прозрачной целью, выполнили задуманное и сидят в обнимку на коврике для йоги. Те, кто гуляет с ребёнком — или двумя. На плечах, за руку, в слингах — почти никогда в колясках. Те, у кого берёт на углу напротив булочной интервью блондин-репортёр в алом шарфе, пока чёрный оператор снимает всё это на чёрную камеру. Те, кто идут поздним вечером от Варшауэр штрассе в сторону Бергхайна.
В-пятых, высокий мужчина, который обогнал меня возле отеля: он был одет в тёмное, земляная гамма, потёртый кожаный портфель и пиджак, крест-накрест заклеенный на спине чёрной блестящей изолентой. Я мысленно аплодировал ему вслед.
В-шестых, объявление на столбе:
«Found Project. Архив нереализованных художественных идей, которыми авторы делятся бесплатно, чтобы другие могли их реализовать».
Ничего этого в Москве нет.
Хотя думаю, что никакого архива идей нет и в Берлине. Есть только объявление на столбе.
