Заброшенный посёлок Курдюг в Белозёрском районе Вологодской области даже среди местных жителей считается глухоманью, но ещё сравнительно недавно, в 1980-е годы, здесь функционировала одна из крупнейших исправительных колоний региона. Теперь относительно быстро добраться сюда можно только по воде. Ближайшая разбитая сельская дорога — за 21 километр лесом. Сейчас сложно представить, что когда-то здесь содержалось более семисот заключённых и стоял процветающий «вольный» посёлок, где кипела жизнь. Автор самиздата Андрей Ненастьев отправился исследовать местные болота, чтобы попытаться по крупицам восстановить историю закрытия одной тюрьмы.
Исследование
«Тюрьма»
В Курдюг на своей лодке нас везёт Валерий Митрофанов — учитель истории из посёлка Новокемский соседнего с Белозёрским Вашкинского района. Китайский мотор за 43 тысячи рублей, которые учитель выиграл в каком-то конкурсе рассказов, то и дело глохнет. Педагог ловко выкручивает свечу:
«Приз на конкурсе был смартфон или деньги. Я подумал, нахрен мне этот смартфон упёрся, тем более в наших местах! Дай лучше мотор себе куплю! Вот купил…»
Мотор с десятой попытки заводится вновь, и мы направляемся к Волго-Балту — вдали видны силуэты барж. В нескольких метрах от нас мужик с лодки упирает в дно багор и задумчиво смотрит вниз.
«Это с нашего посёлка мужик! Он багром, видишь, щупает — по звуку ищет железяку, чтобы сдать потом, — поясняет наш проводник. — Тут раньше стоял Кемский лесопильный завод, по всем берегам было много таких заводов. Пять тысяч человек тут жили. Народу было!.. Все эти заводы под водой. Когда Волго-Балт строили, всё затопили. Инвалид этот мужик, рак горла у него… Всё не сдаётся!»
21 мая 1939 года в газете появилась статья о проблемах общественного питания на Кемском лесопильном заводе под броским названием «Это вам не ресторан». В газете писали о жалобах работников завода: «Здесь готовят в большинстве случаев только одну уху и чай. Хлеб подают без тарелок, вилок нет вовсе…. Уху готовят так плохо, что рабочие часто сдают её обратно, требуя возврата денег. Когда спрашивают заведующего столовой Уварова о том, когда будет налажено общественное питание, то слышится неизменный ответ: здесь вам не ресторан, а только столовая, мы, мол, не так богаты, чтобы позволить себе различные деликатные блюда, есть уха — и хорошо». Автор статьи Иван Ильин призывает положить конец «наплевательскому отношению к общественному питанию».
Кемский лесопильный завод, возможно, единственный, который избежал затопления. Его ждала другая смерть: в 1947 году предприятие сгорело из-за халатности кочегара.
«Здесь только лес пилили, больше ничем не занимались, — продолжает Валерий Митрофанов. — Жили богато: стояло две или три школы, больница, магазины. Лесопромышленники были не как сейчас, а всё делали для людей. Здания строили, деньги вкладывали. Кемский завод спалили, остальные разобрали. Поднимали уровень воды, больше метра затопили».
В сельскую школу в Новокемском в этом году пошло всего трое первоклассников. В пятом и шестом классах учеников нет вообще.
«Я работаю три дня. Преподаю историю, обществознание и информатику. Высшая категория, за квартиру, как в городе, платить не надо. Так что грех жаловаться, — рассуждает педагог. — Одна проблема: сверху много ерунды спускают. Какую-нибудь неделю финансовой грамотности или ещё чего. Приходишь в понедельник, а во вторник уже провести надо. Флешмобы, всякую ерунду придумывают, и по всему отчёт. Чтобы все школьники были, фотографии сделать. Какие флешмобы в нашем посёлке? Как ты проведёшь всё это — никого не интересует, главное — отчитайся».
Спустя три часа неспешного плавания подходим к Курдюгу. Говорят, в сталинские времена это была часть ГУЛАГа, но достоверно на этот счёт ничего не известно. Самый ранний документ, говорящий о работе здесь исправительно-трудовой колонии (ИТК), датирован 1962 годом. Колоний тогда насчитывалось две: в ИТК № 7 содержалось 242 заключённых, в ИТК № 8 — 514.
Вологодский писатель Александр Цыганов описывал Курдюг в своём рассказе «Вологодский конвой». Писатель долгое время служил в Курдюге надзирателем, и вот как он описывает посёлок:
«Напротив, освещённый, стоял тепловоз с прицепленными вагонами, из которых, спрыгивая, цугом шли и шли люди, одетые в чёрную одежду, — и прямым ходом к высоченным открытым воротам, окованным железом; с обеих сторон тепловоза — молчаливые и усталые — солдаты с автоматами на изготовку; у одного с накрученного на руку поводка рвалась заходившаяся в лае овчарка; несколько офицеров что-то кричали друг другу возле шумно работающего тепловоза; из его кабины безучастно вертел головой молодой парень в шапке, лихо посаженной на макушку...
Посёлок полностью находится на болоте, поэтому повсюду были мостки — и вдоль, и поперёк. Дома как на подбор: все барачного типа, разбросанные по обеим сторонам речушки Курдюжки. Возле общежития магазинчик, следом пекарня, из которой валил чёрный дым, а на крыльцо то и дело выбегали молодцы в исподнем с неизменными папиросами в зубах; ничем не примечательный садик и столовая примостились на окраине елового леска, в котором, добрые люди сказали, порыкивал порой мишка да шлялись рыси с волками; а ещё — библиотека».
Известны несколько случаев побегов: заключённые переплывали реку, лесами выходили в соседние посёлки. По словам местных жителей, всех беглецов всегда ловили, потому что «идти здесь некуда». Некоторых, как говорят старожилы, после поимки расстреливали на месте.
В Курдюге было всё: трелёвочные тракторы, бензопилы, электропилы, передвижные электростанции, 11 узкоколейных мотовозов, платформы, пассажирские вагоны, автотранспорт, шесть катеров и пассажирское судно.
«Была начальная школа со спортивным залом, детский сад с игровыми площадками и разными постройками, клуб, — вспоминает бывшая жительница Курдюга Татьяна Арчибасова. — Иногда по выходным фильмы показывали два раза в день: днём для детей, вечером для взрослых. В клубе была замечательная библиотека, танцевальный зал, бильярд. Работали своя котельная, баня, столовая, общежитие, медпункт, магазин (в посёлке был сухой закон, спиртное не продавалось), ларёк, почта, пекарня, склады, овощехранилище, гостиница, дом для приезжих. Содержались лошади, коровы, поросята. Молоко всегда было свежее и в детском саду, и в столовой. На работу осуждённых возили на мотовозах и тепловозах в лес, также они трудились в рабочей зоне: делали плоты, грузили баржи лесом. На окраине посёлка с одной стороны был склад ГСМ и рабочая зона, а с другой — стрельбище и питомник с немецкими овчарками. Посёлок стоял в болотистой местности, поэтому территорию всегда подсыпали опилками с пилорамы и были построены мосточки почти через весь посёлок. По всему Курдюгу проходила узкоколейка, по ней подвозили дрова жителям и материалы к строящимся домам. К пристани причаливал „метеор“ и теплоходы. У каждой семьи было по лодке с мотором, а то и по две. Как-то всё спокойно было, не думали о плохом».
В ПТУ при колонии ежегодно обучались 125 человек. Учили на трактористов, машинистов тепловозов, столяров, станочников.
В 1967 году Курдюг ставил план на пятилетку по вырубке 500 тысяч кубометров леса. План каждый год перевыполняли на 40 тысяч, и к 1986 году запас леса должен был закончиться. Зону закрыли, предположительно, в 1989 году.
В соседней к Курдюгу деревне Мишино, расположенной за 20 километров от зоны, живёт всего один человек — он называет себя фермером и представляется как Иван. В ста метрах от дома Ивана, по его словам, жили волки, постоянно из лесу выходят медведи, а наиболее частыми гостями остаются лоси.
Фактически зону не закрыли, а бросили, утверждает селянин. Рельсы и поезда разобрали на лом, оборудование для пилки леса растащили по делянкам.
«Говорил я с начальниками, которые сюда приезжали, я запчасти в их кооперативы возил, — вспоминает Иван. — На меня эти кооператоры московские смотрели как на чудо из подворотни. Они там миллионами ворочали, дома продавали, а тут я со своими подшипниками. Они хотели кирпичный завод в Курдюге поставить, делали разведку глины по всей округе. Нашли очень много глины, но перестройка... Бардак начался. И леса не было уже. Невыгодно всё это стало. Я приехал, зона уже закрывалась. Посёлок был. Техники до хрена. Люди уходили налегке, всё брошено было, ничего не забирали. Какой-то кооператив разобрал железную дорогу, они там пошиковали хорошо. Вертухаи кто на „пятак“ (колония для пожизненно осуждённых в Белозёрском районе. — Прим. авт.), кто куда ушли. Где я сейчас живу, деревня была больше ста домов. Колхоз был. Мне коммунисты не нравились, и в бригаде я тут один был беспартийный. Они прямо говорили, что в плохую погоду нужен зонтик, а нам — партбилет, чтобы задницу прикрыть. Здесь народ гнилой. Трусливый, гадкий. Я хозяйствовать хотел, дел много было, а мне скотину вытравили дважды, ферму сожгли. Сто голов было. Просто я жить хотел, а они привыкли водку жрать. Работали за них курдюгские зеки, а они были как цари и боги при тракторах, которых зекам не давали. Бригадир колхоза тут был — хуже вертухая курдюгского, у которого хоть понятия о чести есть. Зеков заставляли работать, они и доили, и косили, и всё делали, а эти только зарплату получали и указывали. А если зек не нравится, то угостят стаканом браги, а потом стуканут — и мужика с бесконвойки закрывают, всего лишают за нарушение. Колхоз жил за счёт зеков. Я приехал, ферму поставил, работать начал. Теперь ничего нет. Гора проволоки вот у меня лежит, сдам — уже на зиму заработал. Мне они говорили: «Живи, как и мы живём». А я не хочу так жить — от бутылки до бутылки».
Среди жителей Белозёрского района много лет ходит слух, что Курдюг рано или поздно восстановят, так как на «пятак», расположенный в бывшем монастыре, претендует церковь.
«И ещё. Тут шуточка такая... — интригует Иван. — Там место сухое на „пятаке“, всё сделано и обустроено. А знаешь, сколько этот зек стоит? У нас тут ни один безработный столько не имеет. Живут они там до-о-лго! Питание от и до, а не как здесь: что бог пошлёт и что урвёшь. Вот и слышал я, что „пятак“ закроют, а Курдюг восстановят. Он-то ведь весь на болоте».
