Уэйд Дэвис: Указующие путь. Народы анаконды

Для продолжения рода воительницы захватывали в плен мужчин, а всех детей мужского пола убивали.

Через шесть месяцев группа Орельяны дошла до слияния Амазонки с Риу-Негру — притока, который на любом другом континенте был бы второй по величине рекой в мире. Два дня спустя на берегах реки Намунды они встретили индейцев, которые называли себя вассалами племени женщин-воительниц, живших у истоков реки, в каменных домах на берегу солёных озёр. Они ездили на верблюдах, носили одежду из искусно сотканных тканей и поклонялись божеству солнца в храмах, украшенных перьями попугаев. Для продолжения рода они захватывали в плен мужчин, а всех детей мужского пола убивали. Через две недели, по словам Карвахаля, экспедиция достигла земли амазонок и даже вступила в бой с индейцами под предводительством нагих высоких белых женщин с длинными, заплетёнными в косы волосами. Каждая билась, как десять мужчин, и, потеряв несколько человек, испанцы ретировались.

Чем дальше испанцы спускались по течению, тем более развитыми оказывались поселения. У устья реки Тапажос, возле современного бразильского города Сантарена, экспедиция столкнулась с флотилией из двухсот военных каноэ, в каждом из которых было по тридцать человек в полном убранстве. На протяжении сотен километров берега реки были густо покрыты домами и огородами, а дальше от берега были следы, как написал Карвахаль, «очень больших городов».

Когда 24 августа 1542 года, через полтора года после выхода из Кито, отряд Орельяны, слишком обессилевший, чтобы грести, наконец достиг моря, его участники по-прежнему не могли прийти в себя от необычной реки, которая вывела их туда. В дельте были острова размером с европейские страны. Расстояние между берегами было более чем триста километров. А выйдя в море, экспедиция отдалилась от берега настолько, что потеряла из виду землю, прежде чем вода оказалась слишком солёной для питья.

Христофор Колумб рассказывал Изабелле Кастильской об острове, на котором женщины жили без мужчин, носили медные доспехи и брали в качестве любовников каннибалов.

Амазония — это тропический лес размером с континентальную часть США и источник невероятного биологического разнообразия. Джозеф Конрад говорил, что джунгли — это не лес, а доисторическая орда, отголосок древних времён, когда растительность поглощала собой весь мир. Путешествуя по долине Путумайо в Колумбии в 1930-х годах, священник-капуцин Гаспар де Пинель описывал землю, где «высокие деревья, покрытые наростами и мхами, формируют мрачную усыпальницу, так что путешественнику кажется, будто он идёт через тоннель, переполненный призраками и ведьмами».

К 1970-м годам, когда я стал студентом антропологии, джунгли — слово, которое давно вышло из моды — стали считаться эдемом. Но, как я написал в одной из моих первых опубликованных работ, «тропический лес более хрупкий, чем кажется. Многие экологи даже называют его обманчивым раем. Всё дело в почве, которая во многих местах, по сути, отсутствует. Тропический лес — это крепость невероятного биологического разнообразия, построенная в буквальном смысле на песке». Научное обоснование этого смелого утверждения было позаимствовано из влиятельной книги «Тропический лес» биолога Пола Ричардса, опубликованной в 1952 году.

У лесов, утверждал Ричардс, есть две основных стратегии для хранения питательных веществ. В умеренной зоне благодаря смене времён года и накоплению органических остатков биологическое богатство сосредоточено в почве. В тропиках же из-за постоянной высокой влажности и средней температуры в районе двадцати семи градусов бактерии и микроорганизмы разлагают растительный материал сразу же, как только листья падают на лесную почву. Полезные питательные вещества мгновенно используются растительностью. Богатство этой экосистемы — это живой лес, чрезвычайно сложная мозаика из тысячей взаимозависимых живых организмов.

Устранение этого полога запускает цепную реакцию разрушения. Температура резко повышается, влажность снижается, суммарное испарение стремительно падает, а микоризы, оплетающие корни деревьев и повышающие их способность впитывать питательные вещества, засыхают и умирают. Из-за исчезновения целого слоя растительности проливные дожди вызывают эрозию, которая приводит к дальнейшей потере питательных веществ и химическим изменениям в самой почве.

Но несмотря на правильность этой модели в целом как способа понимания динамики тропических лесов, пятьдесят лет полевых исследований показали, что её неизбирательное применение к настолько обширному региону как Амазония, неадекватно. Треть Амазонии составляет саванна. Около половины — высокогорный лес. А огромное разнообразие присуще не только растительной и животной жизни, но и почве.

К тому времени, когда антропологи начали массово прибывать в Амазонию в 1950-х годах, уцелевшие коренные народы по большей части жили у устьев рек на периферии бассейна. Русло реки и её главные притоки были заселены европейцами за четыреста лет до этого. Антропологов, и в особенности этнографов, естественно привлекали эти уцелевшие народы, жившие преимущественно вдоль восточной части Анд. Первые дороги через Анды были построены только после Второй мировой войны, и многие культуры, с которыми мне удалось познакомиться — чимане и мосетен в Боливии, мачигуенга и кампа в горах Перу, кофан, сиона-секойя и атшуар в низинах Эквадора, яномамо в Венесуэле — не имели постоянных контактов до 1960-х годов. С ваорани, среди которых я жил в 1981 году, не было мирных контактов до 1958 года, несмотря на то, что их земли находятся всего в ста пятидесяти километрах от Кито, столицы Эквадора.

Этот сценарий стал призмой, через которую антропологи рассматривали жизнь в Амазонии. Считалось, что сообщества жили на грани, в рамках ограничений, накладываемых окружающей средой. В 1971 году Бетти Меггерс, авторитетный антрополог из Смитсоновского института, опубликовала книгу «Амазония: человек и культура в обманчивом раю», которая стала частью обязательной программы почти каждого вводного курса по антропологии Южной Америки. Меггерс описывала мир маленьких сообществ охотников и собирателей (не более тысячи человек), не подвергавшихся изменениям на протяжении веков. Сообщества с более многочисленным населением, утверждала она, могли встречаться в пойме реки — как и описывал Гаспар де Карвахаль — но доказательств в пользу этого недостаточно, а вдоль русла реки «культура аборигенов была полностью уничтожена в течение ста пятидесяти лет после обнаружения».

Но так ли это? Наличие археологических остатков было проблемой как в Полинезии, так и в Амазонии. Но в начале 1980-х годов новые технологии позволили обнаружить новые миры. Во время работ на острове Маражо археологи нашли следы развитой культуры, состоящей из примерно сотни тысяч людей, рассеянных по тысячам квадратных километров, которая просуществовала по меньшей мере тысячу лет. Неподалёку от города Манаус, у слияния Риу-Негру и Амазонки, были найдены огромные земляные курганы, относящиеся к 1000 году нашей эры, свидетельствующие о том, что местные жители использовали сто тридцать восемь домашних растений, большинство из которых — фруктовые деревья и пальмы. Тем временем ботаники и экологи продолжали находить по всей Амазонии большие изолированные участки «чёрной земли», доказывающие, что люди оставались на одном месте и старались улучшить сельскохозяйственные свойства почвы.

Сегодня антропологи признают, что наше понимание этих древних миров слишком долго зависело от того, что мы знаем о коренных народах, переживших то, что можно назвать холокостом.

Эти находки заставили других учёных поставить под сомнение традиционные мнения о возникновении и распространении подсечно-огневого земледелия. Живя среди ваорани, которые на момент контакта всё ещё использовали каменные орудия, я часто спрашивал себя, как при помощи таких инструментов можно валить тропические деревья, которые я, ботаник и бывший лесоруб, едва мог срубить современным топором. Антрополог Роберт Карнейро задал себе тот же вопрос и решил провести эксперимент. На то, чтобы срубить дерево с обхватом ствола в один метр каменным топором, ушло сто пятнадцать часов: три недели по восемь часов в день. Чтобы расчистить участок площадью в полгектара, понадобилось сто пятьдесят три дня по восемь часов. По словам Бетти Меггерс и других авторитетных учёных, такой участок мог использоваться всего три года. Учитывая расход времени на другие занятия — охоту, рыбную ловлю, ритуалы — было бы совершенно непрактично тратить столько времени ради такой скромной выгоды. Вместо того, чтобы вырубать деревья, выжигать землю, сеять, собирать урожай и переходить на новое место, людям было бы намного выгоднее оставаться на одном месте.

Подсечно-огневое земледелие в Амазонии могло быть относительно недавним явлением, ставшим возможным благодаря контактам с европейцами и появлению стальных орудий. Со временем оно стало распространённым среди малочисленных народов, живущих на периферии бассейна, у которых было достаточно много территорий, чтобы не пострадать от такого неэффективного использования земель. Но жизнь определённо не была устроена таким образом в густонаселённых районах вдоль русла Амазонки.

Сегодня антропологи признают, что наше понимание этих древних миров слишком долго зависело от того, что мы знаем о коренных народах, переживших то, что можно назвать холокостом. Рассматривать древнюю историю народов бассейна через эту призму — всё равно что пытаться реконструировать историю Британской империи на примере Гебридских островов после уничтожения Лондона атомной бомбой. Всего через столетие после контакта болезни и рабство унесли миллионы жизней коренных жителей. И тем не менее есть одно место в Амазонии, где ритм этих великих цивилизаций можно ощутить по сей день: это территория невероятного комплекса культур, известных как Народы Анаконды.

В 1975 году, когда я впервые отправился в колумбийскую Амазонию, я остановился по дороге в Вильявисенсио, чтобы нанести визит легендарному натуралисту Федерико Медему, латвийскому графу, который сбежал от русской революции и начал новую жизнь в тропических лесах. В его доме с дощатым полом и жестяной крышей была открытая веранда с гамаками, а стены были украшены шкурами ягуаров и бушмейстеров. Самой ценной его вещью было ожерелье шамана — нить из пальмовых волокон, пропущенная через шестидюймовый кристалл кварца. Он описывал этот предмет как одновременно пенис и кристаллизованное семя Отца Солнца и объяснял, что внутри содержатся тридцать цветов, различных энергий, которые необходимо привести к равновесию в ходе священного ритуала. Ожерелье также было обиталищем шамана, в которое он отправлялся, принимая яхе, галлюциногенный отвар, также известный как аяуаска. Изнутри шаман осматривал земли своего народа и священные места: леса, водопады, горные склоны и темноводные реки.

Все индейские мифы о происхождении мира содержат рассказ о великом путешествии с востока и о священных каноэ, притянутых вверх по Молочной Реке гигантскими анакондами.

Когда Медем ушёл спать, я ещё долго оставался в его кабинете, читая рекомендованную им книгу, «Космос Амазонии», написанную его добрым другом Херардо Райхелем-Долматоффым, самым выдающимся колумбийским антропологом. Именно от Райхеля я впервые узнал о значении рек. Для индейцев ваупес реки — это не просто пути сообщения, а артерии земли, канал связи между живыми и мёртвыми, пути, по которым путешествовали предки в начале времён. Все индейские мифы о происхождении мира содержат рассказ о великом путешествии с востока и о священных каноэ, притянутых вверх по Молочной Реке гигантскими анакондами. В каноэ были первые люди, а также три самых важных растения: кока, маниока и яхе, дары Отца Солнца. На головах анаконд были ослепительные огни, а в каноэ сидели мифические герои в порядке иерархии: вожди; хранители мудрости, танцоры и певчие; воины; шаман; и наконец, в хвосте, слуги. Все они были братьями, детьми Солнца. Когда змеи достигли центра мира, они растянулись по земле, и их мощные головы образовали устья рек, хвосты — истоки, а складки на коже — пороги и водопады.

Каждое каноэ поплыло по отдельной реке; пять архетипических героев сошли на берег и основали поселения: слуги направились вверх по течению, а вожди заняли устья. Так были заселены реки Ваупес: десана стали жить на Риу-Папури, барасана и татуйо – вверху Пирапараны, тукано – на Ваупес, макуна – на Попейяса и внизу Пирапараны, танимука и летуама – на Мирити и Апапорис. Со временем описанная в мифах иерархия распалась, и на каждой реке потомки прибывших в одном священном каноэ стали жить вместе. Они признали друг в друге членов семьи и носителей одного языка, а чтобы убедиться, что брат не возьмёт в жёны сестру, они изобрели строгие правила: чтобы избежать инцеста, мужчина должен был выбирать невесту, говорящую на другом языке.

В одном поселении может встречаться до дюжины языков, и один человек нередко владеет пятью.

Сегодня, когда девушка выходит замуж, она переезжает в дом мужа. Их дети будут воспитываться на языке отца, но также выучат язык матери. Мать тем временем будет работать с тётками детей, жёнами братьев их отца. Но все эти женщины могут принадлежать к разным языковым группам. Таким образом, в одном поселении может встречаться до дюжины языков, и один человек нередко владеет пятью. Однако любопытно, что со временем целостность ни одного языка не нарушается. Слова никогда не смешиваются и не упрощаются, а язык не искажается теми, кто его учит. Чтобы выучить язык, человек молча слушает до тех пор, пока не овладеет им.

Неизбежное следствие вышеописанного правила — определённая динамика в жизни людей. Учитывая расстояния между разными языковыми группами, культурные механизмы должны регулярно сводить вместе юношей и девушек. Отсюда — важность собраний и фестивалей, посвящённых смене времен года. Посредством священного танца, рассказывания мифов и употребления коки и яхе эти празднества способствуют взаимообмену, на котором основана общественная система.

Заинтригованный прочитанным, я договорился о месте на борту военного транспортного самолёта, который следующим утром вылетал в Миту — небольшой посёлок, расположенный на изгибе реки Ваупес в трёх часах по воздуху от Вильявисенсио. Я провёл в Миту большую часть месяца, собирая растения с местными индейцами — по большей части, кубео и тукано — но так и не подошёл близко к сердцу их мира, в духовном, культурном или буквальном смысле.

Через два года я вернулся и убедил пилота-миссионера доставить меня в католическую миссию Сан Мигель на Пирапарана, в родных землях барасана, глубже в лес от Миту. Но этот визит также был мимолётным, и барьеры языка и протокола — я в буквальном смысле свалился на них с неба без предупреждения, а большинство барасана плохо говорили по-испански — не позволили мне как следует изучить это место. Я уехал с печальным чувством, что из-за деятельности миссионеров уникальная культура была обречена на исчезновение. Это была типичная жалоба антропологов того времени: куда бы мы ни отправились, мы видели, как нам казалось, исчезающие миры.

Но затем, через много лет после моих кратких визитов в северо-западную Амазонию, произошло нечто невероятное. В 1986 году новоизбранный президент Колумбии Вирхилио Барко Варгас назначил Мартина фон Гильдебранда, антрополога и протеже Райхеля-Долматоффа, главой Департамента по делам коренных народов, и поручил ему сделать что-то для индейцев Колумбии. Фон Гильдебранд, который годами жил среди танимука и впервые проплыл по Пирапаране ещё студентом, взялся за дело. За пять лет он предоставил индейцам колумбийской Амазонии законные права на территорию площадью размером двести пятьдесят тысяч квадратных километров (что примерно равняется площади Великобритании) и создал сто шестьдесят две резервации. Ничего подобного прежде не делалось ни в одной стране. В девяностые годы и в начале нового века Колумбия столкнулась с ужасами войны, и северо-западная Амазония оказалась в изоляции. И в этой изоляции возродился древний образ жизни.

Накануне вылета в Миту Мартин и я сидели на цементном полу нашего скромного жилища, жуя коку и табак, в то время как Рикардо Марин, шаман барасана, показывал на большой карте священные места, которые мы должны были увидеть с воздуха и посетить, двигаясь по реке и по земле. В языке барасана нет слова для обозначения времени, а священные места — это не памятники древним мифологическим событиям, а живые места. Для народа Рикардо Марина прошлое — это настоящее, а священные места по сей день населены мифическими существами.

В представлении барасана нет ни начала, ни конца — ни линейного течения времени, ни судьбы.

Следующим утром мы провели в воздухе четыре часа, облетев все земли Народов Анаконды, и приземлились на песчаной взлётно-посадочной полосе в Сан Мигель, католической миссии, которую я посетил в 1977 году. Я узнал поля, длинный общинный дом (малоку) и белые пески вдоль реки, где купались дети и женщины. Но всё остальное выглядело иначе. Миссия, которую я помнил как довольно мрачное место, исчезла. В наш первый вечер около сотни людей собрались в малоке, чтобы танцевать, петь и принимать священные вещества — коку и табак, чичу и яхе. Впервые в жизни я услышал незабываемый звук священных флейт юрупари. Долгое время запрещаемые католическими священниками как орудия дьявола, эти инструменты разбивались и сжигались во время работы миссии. То, что их звуки по-прежнему были слышны, несомненно, означало, что культура была жива. За более чем тридцать лет с момента моего первого визита единственным, что исчезло, были миссионеры.

В представлении барасана нет ни начала, ни конца — ни линейного течения времени, ни судьбы. В их фрактальном мире ни одно событие не существует по отдельности, и любое количество явлений может сосуществовать на разных уровнях восприятия и значения. Каждую вещь следует понимать на нескольких уровнях. Речной порог — это препятствие на пути, но также обиталище предков. Табуретка — это не символ горы, а самая настоящая гора, на вершине которой восседает шаман. Ряд табуреток — это анаконда предков, а узоры дерева на поверхности табуреток означают одновременно путешествие предков и рисунок на коже анаконды. Корона из перьев оропендолы — это и есть солнце, а каждое отдельное жёлтое перо — это луч. Несметное множество элементов мира барасана вращаются в уме, как карусель, и нет определённой точки отсчёта — кроме разве что малоки, которая представляет собой одновременно физическое жилище людей и модель вселенной.

Если цивилизацию можно оценить по масштабу её монументальной архитектуры, то малока — это доказательство впечатляющих достижений древних народов Амазонии. Это огромные сооружения, длиной сорок метров и двадцать шириной, со сводчатым потолком, возвышающимся на десять метров над грунтовым полом, утрамбованным топотом тысяч ног во время танцев. Восемь вертикальных подпорок расположены в два ровных ряда, с двумя меньшими парами возле дверей. Подпорки названы в честь предков клана, а узоры на фасаде изображают духов и видения, вызываемые яхе. На повседневном уровне пространство разделено между полами. Передняя часть длинного дома предназначена для гостей и мужчин; это общественный центр, где по ночам, при свете восковых факелов готовят коку, а табак употребляют в такой концентрации, что мир вращается перед глазами. Женщинам принадлежит противоположная часть дома, где глиняный гридль покоится на четырёх угловых столбах мира, и матери каждый день превращают кассаву, смертельно ядовитое растение, в хлеб насущный.

Крыша молоки — это небо, а подпорки — поддерживающие его каменные столпы и горы; горы, в свою очередь, — это окаменелые останки предков, культурных героев, создавших мир. Меньшие подпорки олицетворяют потомков первой змеи. Коньковый брус — одновременно путь солнца, Млечный Путь (небесная река) и черта, отделяющая живых от пределов вселенной. Пол — это земля, под которой течёт Подземная Река, поток смерти и горя. Каждый день солнце двигается по небу с востока на запад, а каждую ночь возвращается с запада на восток по подземной реке. Барасана хоронят своих мёртвых под полом малоки, в гробах из разбитых каноэ. Занимаясь своими повседневными делами, живя в пространстве, которое воспринимается как утроба рода, индейцы ходят над останками своих предков. Но духи мёртвых неизбежно должны покинуть телесную оболочку, и чтобы облегчить их уход, малока всегда строится неподалёку от воды. И поскольку все реки, включая Подземную Реку, текут на восток, малока должна быть расположена на оси восток-запад, с дверью с каждой стороны, одной для мужчин и одной для женщин. Таким образом, расположение малоки возле источника воды — это не вопрос удобства, а дань циклу жизни и смерти. Вода одновременно напоминает о творении мира, путешествии анаконды и мифических героев, и предвещает неизбежный момент разложения и перерождения.

Так же как длинный дом вмещает всё сообщество, обеспечивая его вечное присутствие и прославляя его мифологические корни, так и вся планета окружена космической малокой, которая парит над землёй, закреплённая священными местами. Мир барасана и их соседей такой же круглый и плоский, как глиняный гридль, который женщины используют для приготовления хлеба из кассавы. Как глиняные кирпичи подпирают гридль, так и небо, крыша вселенской малоки, поддерживается кольцом холмов, через которое проходят четыре священных входа. Северный и южный входы — это Врата Рёбер, связывающие тело человечества с космосом. Западный вход — это путь мёртвых, Врата Страдания, через которые разрушительные силы входят в мир. Врата Воды на востоке ведут к устью Молочной Реки, точке, где земля сливается с небом и рождается солнце. Мир начинается у водопада Юиси и заканчивается у катаракта Хирихиримо на реке Апапорис.

Вопреки расхожему на Западе заблуждению, шаман барасана никогда не использует наркотические растения.

В другой истории о сотворении мира четыре великих культурных героя — прародители Айява — поднялись по Молочной Реке с востока, через Врата Воды, толкая перед собой, как плуги, священные флейты юрупари и создавая долины и водопады. Из их слюны появились реки. Отколовшиеся щепки положили начало первым ритуальным артефактам и музыкальным инструментам. По мере того, как Айява двигались к центру мира, ноты из флейт порождали горы и нагорья. На каждом повороте Айява сталкивались с демоническими силами, алчными духами, жаждавшими уничтожить мир. Перехитрив чудовищ и превратив их в камень, Айява привнесли порядок во вселенную, выпустив энергию природы на благо всех живых существ. Затем, похитив священный огонь из влагалища Роми Куму, они занялись с ней любовью, а насытившись, вознеслись на небо и превратились в гром и молнию.

Осознав, что она беременна, Роми Куму отправилась вниз по течению к восточным Вратам Воды, где она родила первую анаконду. Позже змея повторила трудный путь Айява, побывав на берегах рек, водопадах и скалах, где она родила клан предков барасана, макуна и всех их соседей. Каждая из этих географических точек остаётся священным местом, где Айява даровали людям энергию жизни, а также завещали Народам Анаконды поддерживать поток творения.

Таким образом, для людей, живущих сегодня в лесах Пирапараны, мир природы пронизан смыслом. Каждый камень и водопад имеет свою историю. Растения и животные — это другие проявления той же духовной сущности.

В то же время всё вокруг — нечто большее, чем кажется на первый взгляд, ведь видимый мир — это всего лишь один из уровней восприятия. За каждой осязаемой формой, каждым растением и каждым животным скрывается иное измерение, невидимое для обычных людей, но видимое для шамана. Это царство духов, мир божественных предков, где камни и реки — живые существа, растения и животные — люди, сок растений и вода — телесные жидкости первой анаконды. За водопадами и внутри камней скрыты великие малоки духов, внутри которых — сияющие перья, кока и калебас с табачным порошком — череп и мозг солнца.

Именно в царство духов отправляется шаман во время ритуала. Вопреки расхожему на Западе заблуждению, шаман барасана никогда не использует наркотические растения. Его священная обязанность — войти во вневременное царство духов, призвать древние силы и восстановить энергию всего сущего.

Для барасана такой процесс обновления — основная обязанность живых. На практике это означает, что для барасана земля живая, а лес населён духами. Люди, растения и животные имеют общие корни и считаются равноценными, подчиняющимися одним и тем же принципам, имеющими одни и те же обязательства и в равной степени ответственными за всеобщее благополучие. Природа и культура не противопоставлены друг другу. Без лесов и рек люди бы не выжили. Но без людей в мире природы не было бы ни порядка, ни смысла. Таким образом, нормы, определяющие социальное поведение, также определяют взаимодействие с растениями, животными, громом и молнией, солнцем и луной. Всё взаимосвязано и составляет единое целое.

Эти космологические идеи имеют вполне конкретные последствия для образа жизни людей и их взаимодействия с окружающей средой. Лес — это сфера мужчин, огород — сфера женщин. Женщины культивируют около тридцати видов сельскохозяйственных культур и двадцати видов диких фруктов и орехов. Мужчины выращивают только табак и коку, которые они высаживают узкими извивающимися рядами, пересекающими поля женщин, как змеи в траве. Для женщин сбор урожая и приготовление кассавы — это акт произведения потомства и форма инициации. Крахмалистая жидкость, оставшаяся после промывания перетёртой массы, считается женской кровью, которую при помощи нагревания можно сделать безвредной и пить, как молоко матери. Жёсткие волокна маниока напоминают кости мужчин. Приготовленная на гридле и сформированная женскими руками кассава — это медиум, через который духи диких растений приручаются для всеобщего блага. Как и любая другая пища, кассава даёт жизнь, но может также вызвать болезнь. Следовательно, ничто не может приниматься в пищу, не пройдя через руки старейшины и не будучи духовно очищено шаманом.

Убить без разрешения означает навлечь на себя смерть от рук разгневанного духа-хранителя, будь то в форме ягуара, анаконды, тапира или гарпии.

Пища — это сила, ведь она олицетворяет передачу энергии от одной формы жизни к другой. По мере того, как ребенок растёт, он постепенно приучается к новым видам пищи, а строгие пищевые ограничения сопровождают все ключевые моменты жизни — инициацию для мужчин и первые месячные для женщин, переходные периоды, когда человек по определению находится в контакте с миром духов. Прежде чем мужчины отправятся на охоту или рыбалку, шаман должен сначала войти в транс, переговорить с духами-хранителями и заключить мистический пакт, основанный для взаимности. Мясо — не собственность охотника, а дар мира духов. Убить без разрешения означает навлечь на себя смерть от рук разгневанного духа-хранителя, будь то в форме ягуара, анаконды, тапира или гарпии. В лесу человек всегда одновременно охотник и добыча. Те же общественные правила, которые помогают поддерживать мир и взаимоуважение между соседними народами и способствуют обмену товарами, пищей и женщинами, применяются и к природе.

Все вышеописанные представления и ограничения создают, по сути, основанный на мифе план по землеустройству. Из сорока пяти доступных видов охотничьих животных барасана и макуна регулярно охотятся только на двадцать. Из примерно сорока видов рыбы в пищу употребляется только двадцать пять. Сложные пищевые ограничения имеют результатом разнообразный рацион, основанный на нижней части пищевой цепи. Тапир, хотя и высоко ценится, редко убивается и предназначен исключительно для старейшин. Мясо, важное для идентичности охотника, имеет намного меньшее значение, чем рыба или насекомые, в качестве источника протеина. Основу рациона составляют муравьи, личинки, термиты и хлеб из кассавы. Поскольку почти каждый изгиб и порог реки, каждый брод и каждый камень связаны с неким мифологическим событием, весь ландшафт размечен в уме шамана. Охотники избегают мест, куда животные приходят лизать соль, и на больших участках Пирапараны, где обитают несколько сотен видов рыбы, улов запрещён из духовных соображений. Наложенные шаманом ограничения, хоть и укоренены в космологии, имеют вполне реальный эффект, минимизируя влияние человека на окружающую среду.

Прежде чем уехать, мы побывали на церемонии плодородия в честь Женщины Кассавы, которая длилась два дня и две ночи и собрала сотни мужчин и женщин с других концов реки в одной малоке в Пуэрто Ортега. Присутствовали представители всех ступеней иерархии: певец и танцоры, хранитель мудрости и вождь, шаман и жрец, или куму. Стивен Хью-Джонс описал роли двух последних при помощи занимательной метафоры. Шаман, сказал он, как министр иностранных дел — он действует по горизонтали и имеет дело с силами природы. Куму же работает по вертикали, сквозь время, и имеет дело с предками. Его литургический язык лежит за гранью понимания всех, кроме тех, кто был обучен понимать его внутренний смысл. Поскольку речь идёт о каноне религиозных знаний, куму не отклоняется и не импровизирует — это было бы то же самое, как если бы католический священник изменял язык молитв евхаристического канона.

Степень приверженности нагляднее всего была видна на примере мужчин, ответственных за плетение из перьев корон, используемых в танце. Они провели в малоке несколько недель, и в течение этого времени им запрещалось есть мясо или рыбу и быть с жёнами. Чтобы сделать восхитительные жёлтые перья, они ощипали попугаев живьём и нанесли пасту из яда жаб и ядовитых ягод на их грудки, в результате чего новые перья вместо привычного красного цвета выросли ярко-жёлтыми.

С началом ритуала время исчезает. Надевая корону из жёлтых перьев и белые перья дождя, мужчины становятся предками, так же как река становится анакондой, горы — столпами мира, а шаман — оборотнем, то хищником, то добычей. Он превращается поочерёдно в рыбу, животное и человека, а затем обратно, выходя за пределы всех форм и становясь чистой энергией, пронизывающей все измерения, прошлое и настоящее, мирское и потустороннее, мифическое и повседневное.

Белые люди видят глазами, а барасана — умом. Они путешествуют к началу времён и в будущее, посещая каждое священное место и отдавая должное каждому существу в соответствии с самым глубоким прозрением их культуры: пониманием, что животные и растения — это люди, только в другом измерении. Это основа философии барасана. Их традиция основана на знании, приобретённом в ходе инициации. Статус принадлежит мудрецу, а не воину. Барасана имеют глубокое понимание астрономии, солнечный календарь, строгую иерархию и специализацию. Их невероятно сложная система обмена содействует миру, а не войне. Их стремление привнести порядок во вселенную и поддерживать энергетические потоки жизни, уникальность их верований и способов адаптации позволяют предположить, что барасана — это уцелевшие остатки существовавшего когда-то давно мира — утраченной цивилизации Амазонии, которая так поразила Гаспара де Карвахаля и Франсиско де Орельяну.

©Wade Davis
Оригинал лекции здесь.