Однажды, работая продавцом в книжном магазине, Альберто Мангель познакомился с Хорхе Луисом Борхесом и стал регулярно читать совершенно ослепшему к тому времени писателю. С тех пор Мангель не просто не переставал читать, но и собрал личную библиотеку, насчитывающую более сорока тысяч книг. Написать он за это время тоже успел изрядно: пять романов и больше десятка сборников эссе. В новом выпуске «Книжной полки Тео» Мангель делится своим прочтением «Приключений Пиноккио», в которых видит метафору общества и его двоякого отношения к образованию.
Открою тебе тайну: я умею читать слова из одной буквы! Великолепно, правда? Но не отчаивайся! И ты со временем этому научишься!
(«Алиса в Зазеркалье», глава 9)
Мне было восемь или девять лет, когда я впервые прочитал «Приключения Пиноккио» Карло Коллоди много лет назад в Буэнос-Айресе в неумелом испанском издании с оригинальными чёрно-белыми иллюстрациями Энрико Маццанти. Немного позже я посмотрел диснеевский мультфильм и был разочарован, обнаружив в нём множество несоответствий: страдающая астмой Акула, проглотившая Джеппетто, стала Китом Монстро; то появляющийся, то исчезающий Сверчок получил имя Джимини и повсюду сопровождал Пиноккио, докучая тому полезными советами; ворчливый Джеппетто превратился в доброго старика, живущего с котом по имени Фигаро и золотой рыбкой Клео. Многие из самых запоминающихся эпизодов также исчезли. Например, Дисней пропустил одну из самых кошмарных для меня сцен в книге, в которой Пиноккио наблюдает собственную смерть: после того, как он отказывается пить лекарство, четыре «чёрных, как чернила» кролика приходят, чтобы унести его в маленьком чёрном гробике. В оригинальной версии эволюция Пиноккио из деревянной куклы в мальчика из плоти и крови была для меня настолько же увлекательной, как и поиски Алисой выхода из Страны Чудес или Одиссеем своей родной Итаки. Не считая разве что окончания: когда на последних страницах Пиноккио был вознаграждён превращением в «красивого мальчика с каштановыми волосами и голубыми глазами», я радовался и в то же время почему-то не был удовлетворён.
Тогда я этого ещё не знал, но, думаю, я полюбил «Приключения Пиноккио» за то, что это приключения обучения. История о деревянной кукле — это история о формировании гражданина, вечная дилемма того, кто хочет стать частью человеческого общества, одновременно пытаясь понять, кто он на самом деле.Пиноккио хочет быть «настоящим мальчиком», но не послушной уменьшенной версией идеального гражданина.
Пиноккио хочет быть тем, кем он на самом деле является под покрытым краской деревом. К сожалению (из-за того, что Коллоди, закончив книгу, прервал образование Пиноккио до его прозрения), он так и не преуспевает в этом. Пиноккио становится послушным мальчиком, который умеет читать, но так и не становится читателем.
С самого начала Коллоди устанавливает конфликт между бунтарём Пиноккио и обществом, частью которого он хочет быть. Ещё до того, как стать куклой, Пиноккио показывает себя непокорным куском дерева. Он не верит в то, что детей должно быть «видно, но не слышно», и провоцирует ссору между Джеппетто и его соседом (ещё одна удалённая Диснеем сцена). Затем он выходит из себя, узнав, что из еды нет ничего, кроме груш; а когда он засыпает возле жаровни и обе его ноги сгорают, он требует от Джеппетто (представителя общества) вырезать ему новые. Бунтарь Пиноккио не желает быть голодным калекой в обществе, которое должно обеспечивать его пищей и здравоохранением. Но Пиноккио также осознаёт, что за услуги общества необходимо платить. Поэтому, получив еду и новые ноги, он говорит Джеппетто: «В благодарность за всё, что вы для меня сделали, я хочу немедленно идти в школу».
В обществе Коллоди школа — это первый шаг к тому, чтобы доказать свою ответственность. Школа — это тренировочная площадка, помогающая стать способным «отплатить» обществу за заботу. Вот как это выражает Пиноккио:
«Сегодня в школе я научусь читать, завтра — писать, а послезавтра — считать. Потом я, при моей ловкости, заработаю много денег и на эти самолично заработанные деньги перво-наперво куплю красивую суконную куртку своему отцу. Да что там суконную! Для него я раздобуду куртку целиком из золота и серебра и с пуговицами из самоцветных камней. Добряк поистине заслужил это, он ведь теперь бегает в одной рубашке, и всё для того, чтобы я имел книжки и мог учиться... В этакий холод!»
Ведь для того, чтобы купить Пиноккио букварь (необходимый, чтобы ходить в школу), Джеппетто продал свою единственную куртку. Джеппетто беден, но в обществе Коллоди образование требует жертв.
Таким образом, первый шаг к тому, чтобы стать гражданином — это научиться читать. Но что означает «учиться читать»? Несколько вещей.
Именно эта третья ступень обучения наиболее трудна, наиболее опасна и наиболее могущественна — и этой ступени Пиноккио не суждено достичь. Соблазны, при помощи которых общество уводит его от самого себя, насмешки и зависть других учеников, равнодушные поучения его нравственных наставников — всё это ставит перед Пиноккио почти непреодолимые преграды на пути превращения в читателя.
Чтение всегда пользовалось особым вниманием представителей власти. Не случайно в XVIII–XIX веках были приняты законы, запрещающие учить рабов читать — даже Библию, ведь (как небезосновательно считалось) тот, кто мог читать Библию, мог читать и аболиционистский трактат. Хитрости, к которым прибегали рабы, чтобы научиться читать, служат достаточным доказательством связи между гражданскими свободами и силой читателя, а также свидетельствуют о страхе, вызываемом этими свободами и этой силой у правителей всех видов.
Но законы так называемого демократического общества гласят: прежде чем обучение станет возможным, необходимо обеспечить определённые основные потребности: пищу, кров и охрану здоровья. В своём вдохновляющем эссе об обществе и образовании Коллоди говорит о попытках республиканцев учредить в Италии систему обязательного образования:«Лично я считаю, что до сих пор мы больше думали о головах, чем о желудках нуждающихся и страдающих классов. Теперь пришло время подумать о желудках».
Пиноккио, хорошо знакомый с чувством голода, определённо осознаёт эту необходимость. Представляя, что бы он сделал, будучи богачом и имея сто тысяч монет, он мечтает обзавестись прекрасным палаццо с библиотекой, «в которой на полках будут стоять только засахаренные фрукты, торты, пряники, миндальные пироги и сливочные вафли». Книгами, как Пиноккио хорошо известно, не наполнить пустой желудок. Когда злобные товарищи Пиноккио неумело бросают в него книги, так что те оказываются в море, стаи рыб поспешно подплывают к поверхности, чтобы поживиться размокшими страницами, но очень скоро выплёвывают их, думая про себя: «Это не для нас, мы привыкли к лучшему угощению!» В обществе, где базисные потребности граждан не удовлетворяются, книги не могут накормить; а при неправильном использовании они могут быть и смертельно опасны: когда один из мальчиков швыряет в Пиноккио увесистым пособием по арифметике, книга вместо деревянного человечка попадает в голову другому мальчику и убивает его.
Неиспользованная и непрочитанная книга — это смертоносное оружие.
Одновременно с созданием системы удовлетворения базисных потребностей и учреждением системы обязательного образования общество подбрасывает Пиноккио соблазны развлечений, не требующих размышления и усилий. Сначала в виде Лисы и Кота, которые говорят Пиноккио, что школа сделала его слепым калекой; затем в виде Страны Развлечений, которую друг Пиноккио Фитиль описывает следующим образом:
«Там нет ни школ, ни учителей, ни книг. Там не надо учиться… Вот это страна по моему вкусу».
Книги вполне предсказуемо ассоциируются у Фитиля с трудностями, а трудности (как в мире Пиноккио, так и в нашем) приобрели отрицательный смысл, которого не имели прежде. Латинское изречение per ardua ad astra («через трудности к звёздам») непонятно Пиноккио (как и нам), ведь ожидается, что всё будет достигаться наименьшими усилиями.
Общество не поощряет этот поиск трудностей. Как только Пиноккио принимает школу и становится прилежным учеником, остальные мальчики начинают дразнить его, называя «заучкой», и смеются над ним за то, что он «слушает учителя». «Ты говоришь как по-писаному!» говорят они ему. Язык говорящего может скользить по поверхности ума, он может произносить догматы и банальности, передавая сообщение, но не его истинную суть. С другой стороны, он может воссоздать переживание, оформить мысль, исследовать всю глубину откровения. Другие мальчики не осознают этого различия. Для них того факта, что Пиноккио говорит «как по-писаному» достаточно, чтобы заклеймить его как чужака, предателя, затворника в башне из слоновой кости.
В конце концов общество помещает на пути Пиноккио несколько персонажей, которые служат ему нравственными проводниками, Вергилиями в его исследовании кругов ада в этом мире: Сверчка, которого Пиноккио убивает в одной из ранних глав, но который чудесным образом выживает и помогает ему позже; Фею, которая являлась Пиноккио в серии похожих на кошмары встреч в образе маленькой девочки с лазурными волосами; Тунца, философа-стоика, который после того, как их проглотила Акула, говорит Пиноккио: «Мы будем сидеть и ждать, пока Акула нас не переварит». Но все эти «учителя» бросают Пиноккио в самые трудные моменты. Никто из них не учит Пиноккио размышлять над своим положением и не помогает ему осознать, что стоит за желанием стать «настоящим мальчиком». Повторяя написанное в школьных учебниках, эти лишённые самостоятельного мышления фигуры олицетворяют академическое подобие образования, в котором разделение на роли учителя и ученика считается достаточным для того, чтобы «обучение» состоялось. Как учителя они бесполезны, потому что считают себя ответственными лишь перед обществом, а не перед учеником. Несмотря на все препятствия (соблазны, насмешки и одиночество), Пиноккио удаётся взобраться на первые две ступени общественной лестницы обучения — выучить алфавит и научиться читать текст. На этом он останавливается. Книги становятся нейтральными средствами для тренировки по использованию выученного шифра и для извлечения традиционной морали в конце.Школа подготовила его к чтению пропаганды.
Поскольку Пиноккио не научился читать вдумчиво, вникать в книгу и исследовать её до порой недостижимых глубин, он обречён игнорировать тот факт, что его собственные приключения имеют литературные корни. Его жизнь (ему это неизвестно) — на самом деле литературная жизнь, составленная из древних историй, в которых он, возможно, однажды (когда действительно научится читать) сумеет распознать свою собственную биографию.
Это верно в отношении любого созревшего читателя. В «Приключениях Пиноккио» слышатся отголоски множества литературных голосов. Это книга о том, как отец ищет сына, и сын — отца (подсюжет «Одиссеи», позже обнаруженный Джойсом); о поисках самого себя, как в физическом преобразовании героя в «Золотом осле» Апулея и психологическом преобразовании Принца Хэла в «Генрихе IV»; о жертвоприношении и искуплении, как в историях о Деве Марии и творчестве Ариосто; об архетипических обрядах посвящения, как в сказках Перро (которые переводил Коллоди) и ранней комедии дель арте; о путешествии в неизведанное, как в хрониках мореплавателей XVI века и у Данте. Поскольку Пиноккио не видит в книгах источника познания, он не способен распознать в них собственный опыт. Рассказывая своим студентам, как читать Кафку, Владимир Набоков отмечал, что насекомым, в которое превратился Грегор Замза, был крылатый жук, и что если бы только Грегор обнаружил, что у него есть крылья, он смог бы улететь.
После чего Набоков добавлял: «Как и Грегор, большинство людей живут, не осознавая, что у них тоже есть крылья и они могут летать».
Пиноккио тоже не осознал бы этого, если бы прочёл «Превращение». Всё, что может делать Пиноккио, научившись читать — это подражать языку учебника. Он поглощает слова на странице, но не усваивает их; книги не становятся частью Пиноккио, так как даже под конец своих приключений он всё ещё не способен применить их к своей собственной жизни. Изучение алфавита приводит его в итоге к рождению в человеческой форме, и он смотрит на куклу, которой раньше был, с усмешкой. Но в книге, которую Коллоди так и не написал, Пиноккио должен подвергнуть общество анализу с помощью творческого языка, которому книги могли его научить посредством памяти, ассоциаций, интуиции и подражания. После последней страницы Пиноккио наконец готов научиться читать.
Поверхностный опыт Пиноккио в чтении — полная противоположность опыта другого странствующего героя (а точнее, героини). В мире Алисы язык восстанавливает присущую ему богатую многозначность, и любое слово (по версии Шалтая-Болтая) может означать всё, что захочет говорящий. Хотя Алиса и отвергает такие необоснованные заявления («Но „слава“ совсем не значит: „разъяснил, как по полкам разложил!“» — возражает она), подобная открытая эпистемология нормальна в её мире. Тогда как в мире Пиноккио смысл печатного текста однозначен, в мире Алисы смысл слова «Бармаглот», к примеру, зависит от пожелания читающего.
Когда я говорю об «умении читать» (в полном смысле, упомянутом ранее), я подразумеваю нечто лежащее между этими двумя подходами. Пиноккио впитывает ограничения схоластики, которая вплоть до XVI века была официальным методом обучения в Европе. В схоластической школе ученик должен был читать так, как предписывала традиция, в неизменных рамках пояснений признанных авторитетов. Метод Шалтая-Болтая — это доведённый до абсурда гуманистический подход, согласно которому каждый читатель должен найти собственное прочтение. Умберто Эко вполне уместно ограничил эту свободу, отметив, что «пределы толкования совпадают с пределами здравого смысла». Шалтай-Болтай, разумеется, мог бы на это ответить, что его понимание здравого смысла может не совпадать с пониманием Эко. Однако для большинства читателей понятие «здравого смысла» достаточно ясно. Таким образом «учиться читать» значит учиться делать текст частью себя (как это делает Шалтай-Болтай), а также разделять этот опыт с другими (как мог бы предложить учитель Пиноккио). В этой неоднозначной области между овладением и распознаванием, между личностью, навязанной другими, и личностью, открытой самостоятельно, и лежит акт чтения.
В основе любой системы образования лежит парадокс. Обществу необходимо передавать знание своих шифров гражданам, чтобы те могли активно участвовать в его жизни; но знание этих шифров, помимо простой способности расшифровать политический лозунг, рекламу или инструкцию, позволяет гражданам проанализировать общество, раскрыть его недостатки и инициировать перемены.В самой системе, позволяющей обществу функционировать, кроется возможность разрушить его.
Следовательно, учитель — человек, назначенный обществом, чтобы раскрыть новым членам тайны его языка — становится угрозой этому самому обществу; Сократом, способным развратить молодёжь; тем, кто должен с одной стороны, ревностно учить гражданскому неповиновению и критическому мышлению, а с другой, подчиняться законам общества, назначившего его на должность учителя — подчиняться вплоть до самоуничтожения, как это было в случае с Сократом. Учитель постоянно связан противоречивым требованием учить студентов думать самостоятельно — находясь в рамках общественной структуры, ограничивающей мышление. В мире Пиноккио, как и в нашем, школа — это не тренировочная площадка, чтобы стать лучшим, более полноценным ребёнком, но место инициации во взрослый мир с его правилами, негласными соглашениями, бюрократией и кастовой системой. Не существует школ для анархистов, и тем не менее в определённом смысле каждый учитель должен проповедовать анархизм, учить студентов подвергать сомнению правила и обычаи, искать обоснование для догм, анализировать предубеждения, требовать компетентности от представителей власти и искать возможности выражать собственные мысли, даже если это означает идти против учителя.
В тех обществах, где акт мышления имеет определённый престиж сам по себе (как во многих обществах аборигенов по всему миру), учитель (старейшина, шаман, наставник, хранитель памяти племени) имеет меньше проблем с выполнением своих обязанностей, ведь большинство видов деятельности этих обществ стоят по важности ниже процесса обучения. Но в большинстве обществ акт мышления не имеет абсолютно никакого престижа.Средства, выделенные на образование, урезаются в первую очередь; большинство наших лидеров едва владеют грамотой; а наши национальные приоритеты исключительно экономические.
На словах важность грамотности признаётся, книги повсеместно прославляются, а на практике наши школы и университеты становятся только площадками для подготовки рабочей силы вместо того, чтобы поощрять любознательность и размышление. «Думайте меньше, работайте больше», — сказала Кристин Лагард, министр финансов при Николя Саркози, 21 июля 2007 года. «В наших библиотеках достаточно тем для обсуждения на столетия вперёд», — сказала мадам Лагард. «Вот почему я хочу сказать следующее: хватит думать. Пора закатать рукава». Во Франции, как и в других странах, лозунгом стали слова, подходящие для рекламной кампании ноутбуков: «Быстрее мысли» — качество, которое школа Пиноккио, без сомнения, одобрила бы.
Но уместно будет возразить, что мысль требует времени и глубины — качеств, которые также необходимы для чтения. Учёба — это медленный и трудоёмкий процесс, а эти два качества вместо положительных характеристик превратились в современном мире в недостатки. Кажется невозможным убедить кого-либо сегодня в достоинствах неспешности и тщательных усилий. Однако Пиноккио может стать полноценной личностью только через продолжительное, усердное обучение. Как в эпоху Коллоди с её заучиванием школьных текстов, так и в наше время изобилия легкодоступных и бесконечно повторяемых фактов, очень легко быть поверхностно грамотным: смотреть комедийный сериал, понимать шутку в рекламе, читать политический лозунг, пользоваться компьютером. Но чтобы идти дальше и копать глубже, иметь смелость столкнуться лицом к лицу со своими страхами и сомнениями, поставить под сомнение устройство общества и научиться думать, мы должны научиться читать по-другому. Несмотря на то, что в конце своих приключений Пиноккио превращается в настоящего мальчика, он всё равно продолжает мыслить, как деревянная кукла.
Всё вокруг поощряет нас не думать, довольствуясь тривиальностями и языком догм, чётко разделяющим мир на белое и чёрное, добро и зло, нас и их. Этот язык экстремизма сегодня господствует повсюду, напоминая нам о том, что он никуда не исчез. На трудности размышления над парадоксами, дилеммами и противоречиями мы отвечаем призывом Катона: «Carthago delenda est!» («Карфаген должен быть разрушен!»). Другой цивилизации не должно быть позволено существовать, диалог не должен допускаться, правила должны быть установлены изоляцией или уничтожением. Таков призыв многих современных лидеров. Это язык, который делает вид, что разговаривает, но в действительности лишь скрыто угрожает; он не ожидает никакого другого ответа, кроме послушного молчания. «Будь разумным человеком в будущем, и ты будешь счастлив!» — говорит Фея Пиноккио в конце книги. Многие политические лозунги можно свести к этому бессмысленному совету.
Выход за пределы того ограниченного языка, который общество считает «разумным», в более обширный, богатый и, самое главное, неоднозначный мир внушает страх, ведь этот другой мир слов не имеет границ и равнозначен мысли, чувству и интуиции. Этот неограниченный язык станет доступен нам, если мы только уделим время и приложим усилия, чтобы исследовать его. В течение многих столетий он оформлял опыт в слова, чтобы донести этот опыт до нас и дать нам возможность понять мир и самих себя. Этот мир намного лучше, чем библиотека со сладостями, о которой мечтал Пиноккио, ведь он содержит её в метафорическом смысле и может привести к ней в смысле буквальном, позволив нам представить, как можно изменить общество, в котором Пиноккио голодает, терпит побои, лишается детства и вынужден быть послушным и счастливым в своём послушании. Представить значит преодолеть преграды, устранить ограничения и разрушить навязанную нам картину мира. Хотя Коллоди не мог даровать своему деревянному человечку эту способность к самосознанию, я убеждён, что он представлял себе возможности силы его воображения.
