В Мексике начался La Búsqueda de Visión — ежегодный поиск видения посреди суровой пустыни: паломники со всего мира голодают, мучаются жаждой, держат обет молчания, принимают пейот, грибы и аяхуаску под открытым небом в полном одиночестве в течение четырёх, семи, девяти и тринадцати дней. Карина Абдусаламова, мексиканский связной самиздата, рассказывает о том, каково это — дважды пройти эту церемонию, потерять наносное городское высокомерие и утонуть в языческом благоговении и страхе перед силами природы. Галлюцинации, коллективные танцы в трансе, рвота, рыдания, доисторические ящеры, дурман и жертвование кусками собственной плоти солнцу.

Всю ночь просидела, скорчившись под деревом в попытках защитить от дождя мой единственный сухой артефакт — спальный мешок, и не заметила, как тяжёлые капли медленно сползали за воротник и струились по спине. За последние три дня пальто так и не успело просохнуть и висит на мне бессмысленным грузом. Носков не снимала, но чувствую, как кожа на ступнях превратилась в размоченный сухофрукт. Кусок разорванного пластика валяется на мокрой земле в форме сбитой собаки. На пятый день принесли пять фруктов — все, за исключением арбузного ломтя, жёлтого цвета — и чай из пейота в двухлитровой бутылке из-под кока-колы. Напиток немного отдавал газировкой. Пить его совсем не хотелось, но пейот заряжал энергией, а брать её больше было неоткуда. После пяти глотков мне начали видеться морды доисторических ящеров: они появлялись на камнях, мерещились в мхе, цветах, на соседней горе, в небе, которое было беспросветно унылым и громыхало в такт моему ужавшемуся от голода желудку.

Я сидела на горе в лоне мексиканской пустыни Вирикута, чувствуя, как голод медленно превращался в религиозные откровения, которые приходили в причудливых формах традиционных блюд бывших советских республик. Хачапури, узбекский плов, окрошка на кефире с хрустящими огурчиками, салат оливье, мамин фасолевый винегрет и даже бутерброды с докторской колбасой. Голод сделался моей волей. Рецепты обращались в молитвы. Есть перестало хотеться только на последний день, когда я проснулась в промокшем до нитки спальном мешке, — хотеться в тот момент перестало всего, и я усомнилась в собственном существовании.

Мексиканские индейцы уичоли верят в то, что в Вирикуте родилась вселенная, потому что там растут пейоты. Эта пустыня гористая и зелёная и, если смотреть с высоты, больше напоминает степь: на её каменистой почве произрастают карликовые деревья и кусты, под сенью которых можно было бы даже переждать полуденный зной, если бы не колючки и острые шипы. Земля Вирикуты усыпана кактусами, но найти те, за которыми круглогодично совершают паломничество психоделические путешественники, — задача не из простых. Жители пустыни утверждают, что пейот сам находит того, кто будет его есть: одни блуждают под палящим солнцем в течение нескольких дней, а другие набредают на кактусы в ходе первых пары часов. Считается, что никогда нельзя срезать первый найденный пейот: он проводник, открывающий дверь в мир анцестральных откровений. Как правило, почти сразу, как увидишь первый, перед глазами появляются россыпи торчащих из-под земли круглых зелёных головок с кокетливыми пушистыми вкраплениями, малюток и размерами в мужской кулак — и в таких количествах, что кажется, будто они всегда были вокруг, и единственное, что поменялось, — это угол твоего зрения. Местные называют пейот el abuelo — дедушкой — такие деды обычно хитро посмеиваются, щуря умные глаза, и всегда обыгрывают тебя в шахматы. 

О существовании La Búsqueda de Visión я узнала от моего друга Джейка, известного своими пристрастиями к эксцентричным формам духовного поиска. La Búsqueda de Visión, или поиск видения, — ритуал, в ходе которого духовных искателей на несколько дней оставляют в пустыне в полном одиночестве. Помимо изоляции, участников ожидает испытание голодом, жаждой и многодневным пребыванием на природе без крыши над головой, потому что брать с собой разрешается только самое необходимое: спальный мешок, куртку и кусок пластика — укрыться в случае дождя. Наградой за стоицизм служит видение — мистическое откровение, ниспосланное Великим духом. 

Джейк познакомился с организаторами обряда, путешествуя по мексиканской пустыне автостопом, и был приглашён на одну из их церемоний. Через несколько месяцев после участия в своём первом «поиске» Джейк заявил, что четыре дня в пустыне изменили его жизнь. Вставший на путь La Búsqueda de Visión должен пройти все четыре года духовного испытания с возрастающим количеством дней: четыре, семь, девять и тринадцать. Каждый год имеет свой цвет, направление и цель: в первый год — это красный, восток и ищут дебютанты смирения; цветом второго года является жёлтый, его направление — юг, а намерение — развитие воли; на третий год используют чёрный, стремятся к искренности сердца и смотрят на восток, а последний год олицетворяет белый цвет, поиск целостности и север. Организаторы ритуала в описании обряда зачастую прибегают к агрикультурным метафорам: участников сначала «высаживают» в пустыне, а по прошествии необходимого количества дней «собирают», подобно созревшим плодам. Пока искатели видения познают тайны мироздания, сидя на специально выбранном для них или ими месте в горной части Вирикуты, остальные члены сообщества остаются в разбитом лагере для того, чтобы оказывать им моральную поддержку: они следят за священным огнём, поют песни и даже едят за тех, кто находится на горе.

После второй поездки перемены в Джейке начала замечать и я: из невротичного американца, считающего каждую копейку, Джейк органично превращался в безмятежного мудреца, которого, казалось, ничто не могло вывести из себя. Когда в 2019 году он поехал в третий раз, я решила составить ему компанию: мне тоже захотелось приобщиться к миру пустынных мистерий.

В первый год я ничего толком не поняла, потому что приехала в спешке за несколько дней до церемонии открытия и уехала сразу после того, как отсидела свои четыре дня на горе. В лагере, помимо мексиканцев, было очень много русскоговорящих и израильтян, а также несколько американцев и жителей Западной Европы. Ни от кого из них я так и не смогла получить ответ на вопросы, какому народу принадлежал этот ритуал и как давно он начал практиковаться на территории страны. Имя Кастанеды, к удивлению моему, упоминалось в разговорах всего пару раз, но к участникам испытания зачастую обращались, используя терминологию из его книг. Мы были воинами в эзотерическом смысле этого слова — как если бы жизнь была сражением. Перед началом церемонии я загипнотизированно наблюдала за тем, как женщины аккуратно укладывали цветы на алтарь, а мужчины проверяли упругость ритуальных барабанов. Нам предстояло провести ночь вместе, сидя у священного огня и напевая племенные песни во славу духов природных стихий. Меня ожидало духовное приключение, полное языческих откровений. 

В 2020 году я снова оказалась в Вирикуте. Семь дней голода, жажды, изоляции. Жёлтый цвет, юг и развитие воли ждали меня.

В последние годы во всём мире заметно возрос интерес к прехристианским духовным практикам: жители стран Европы ищут потерянные связи с предками посредством скандинавских, германских и кельтских мифов; в Штатах неоязычество зачастую базируется на африканских и афро-латиноамериканских верованиях вроде Вуду, Сантерии и Брухерии; в России — уходит корнями в славянские языческие практики. Многие из культов, распространённых на территории США и Латинской Америки, были вытеснены на духовную периферию веками колониализма, империализма и рабства. Для участников этих сообществ обращение к язычеству символизирует начало процесса личной и коллективной деколонизации и обретение духовной независимости от догм монотеизма. 

Профессор Стивен Д. Смит из Университета Сан-Диего считает, что влияние атеизма в сегодняшнем мире сильно преувеличено и в действительности то, что происходит на современном культурном поле, — это возвращение языческих концептов, которые были наполовину похоронены с приходом христианства. Определить точное количество неоязычников в мире непросто: данные варьируются значительно — от одного до десяти миллионов. Это связано в первую очередь с децентрализованной природой язычества, а также с тем, что многие члены неоязыческих сообществ предпочитают держать свои религиозные взгляды в секрете. 

Другой специалист в области неопаганизма, профессор Майкл Стрмиска, утверждает, что присвоение термина «язычество» служит преднамеренным актом неповиновения против общества, сформированного в рамках христианских традиций, — это позволяет современным неоязычникам превращать свои убеждения в предмет гордости. Стрмиска сравнивает ситуацию с историей термина «квир», ранее использовавшегося гомофобами для оскорбления геев. В ходе освободительных движений за права сексуальных меньшинств «квир» был реапроприирован представителями ЛГБТ и приобрёл положительную коннотацию. Неоязыческие ритуалы, вдохновлённые прехристианскими верованиями, весьма отличаются от их оригинальной версии, поскольку достоверная информация о многих традициях и обычаях была давно утеряна. Стрмиска акцентирует внимание на том, что, хотя неопаганизм и ссылается на древность, современное язычество — это новое религиозное движение, и по тому, в какой форме оно практиковалось в 90-е годы, например в США, ему было дано определение «синтез исторического вдохновения и сегодняшней креативности».

Поиск видения считается одним из важнейших духовных испытаний среди последователей неоязыческого движения Camino Rojo, или Красного пути. Согласно профессору антропологии Рене де ла Торре, целью Красного пути является продвижение неоязычества и паниндианизма посредством традиционных обрядов, осуществляемых Церковью американских индейцев (Native American Church). Эта религиозная институция была основана в Оклахоме в конце XIX века и представляет собой синтез из индейских и христианских традиций: в священных церемониях используются пейоты, а во время церковной службы зачитываются отрывки из Библии. Помимо поиска видения (Vision Quest/La Busqueda de visión), список ключевых для церкви практик возглавляют танец солнца (Wi Wayang Wachipi/ Danza del sol), индейская баня темаскаль (Inipi/Temazcal), церемония полумесяца и церемония священной трубки (Chanunpa). Реинтерпретируя и воссоздавая эти обряды на территории стран Латинской Америки, Красный путь стремится возвратить современный духовный поиск на путь пантеизма — поклонения силам природы.

В Мексике Camino Rojo связывают с такими культурно-религиозными феноменами, как La Mexicáyotl (Ла Мешикайотль) и Fuego Sagrado de Itzachilatlan (Священный огонь Итсачилатлана). Мешикайотль — это политическое и духовное течение, начало которому было положено в 50-х годах XX века столичными интеллектуалами из группы Nueva Mexicanidad под предводительством писателя Антонио Веласко Пинья. В переводе с языка ацтеков науатля «мешикайотль» обозначает «мексиканскую сущность», или «мексиканизм». Антрополог Франциско де ла Пенья охарактеризовал Мешикайотль как «возрожденческое, нативистское и неотрадиционалистское движение». Его участники ставят своей целью ни много ни мало восстановление доколумбовых цивилизаций и обращение национальной культуры к её корням. 

В 1980-е в городе Меса, штат Аризона, прошёл первый «Симпозиум четырёх стрел», на котором лидеры Мешикайотля встретились с вождями Лакоты и обменялись сакральными артефактами из своих религиозных церемоний. Согласно взглядам поборников мексиканизма, народы Северной и Южной Америки связаны одинаковыми племенными корнями, поскольку они делят общую родовую историю, — этим и объясняется схожесть их обычаев: Конфедерация Севера соответствует Красному Орлу, от которого произошли племенные народы от Аляски до Никарагуа, тогда как Конфедерация Кондора представляет народы Южной Америки. Один из участников симпозиума, мексиканский интеллектуал Франсиско Хименес Тлакаэлель, после участия в церемонии танца солнца попросил у вождей Лакоты разрешения провести этот ритуал на территории Мексики, где он впервые был осуществлен в 1982 году. Движение Мешикайотль неоднократно подвергалось критике со стороны сообществ коренных народов Мексики и США и академических организаций, которые используют его в качестве яркого примера культурной апроприации, поскольку мексиканизм является сугубо городским феноменом и его лидеры не связаны с представителями традиционных общин, что не мешает им эксплуатировать эстетику нативизма в своих практиках. 

Представители культа Священный огонь Итсачилатлана предпочитают называть себя нацией — «коренным народом, который принимает и признаёт свою связь с Великой тайной». Движение было основано примерно 30 лет назад художником-муралистом Аурелио Диасом Текпанкалли. Он также известен как один из инициаторов The Peace and Dignity Journeys — контркультурных церемониальных путешествий от Аляски до Патагонии, организованных в 1992 году по случаю 500-летия открытия Америки. Священный огонь изначально был идеологически связан с деятельностью Мешикайотля и Церкви американских индейцев, но Текпанкалли, поставивший своей задачей распространение сакральных учений по Южной Америке и Европе, впоследствии отделил свою организацию от остальных. В книге Рене де ла Торре и Кристины Гутьеррес Суньиги «Mismos pasos y nuevos caminos» рассказывается, что многие вожди Лакоты вместе с лидерами мексиканизма недовольны смешением верований коренных народов с современными практиками последователей нью-эйджа. Острую критику вызывает коммерциализация священных ритуалов и то, что в своих церемониях Текпанкалли смешивает галлюциногенные растения из разных культур: пейот используется наряду с аяхуаской, грибами, табачным порошком рапэ и кактусом Сан-Педро. В интервью уругвайской газете La Semana в 2013 году лидер общины прокомментировал: «Наши деды сказали нам, что у наших корней нет границ, что мы происходим из космоса и в некотором роде находимся на земле, возвращаясь к общности, живя мечтами наших предков, которые желали видеть континент единым».

Единый континент, новая нация духовных искателей, влекомых жаждой трансцендентальных откровений. Провидение сталкивает меня с группой граждан из стран постсоветского пространства. Мы находим друг друга в лоне мексиканской пустыни для того, чтобы с пеной у рта спорить о путинской России, феминизме и социалистических утопиях, — Великий дух не лишён чувства юмора. Пожилая женщина с идеальными бровями приехала сюда из Москвы уже в четвёртый раз: ей предстоит последний год испытания —13 дней на горе. В лагере о ней говорят с восхищением и называют её «бабуля». Её сопровождает светловолосый мужчина с лучистыми глазами, который несколько раз проводил конференции шаманов из разных культур в России. Русскоязычную группу привёз сюда харизматичный, но очень громкий гид из Беларуси, голос которого раздаётся из всех частей лагеря. Чаще всего это саркастичные комментарии в адрес окружающих, особенно достаётся большому и серьёзному украинцу с завидной коллекцией футболок с изображением различных ацтекских богов — от Кетцалькоатля до Уицилопочтли. Всего в русскоговорящем кружке человек 10–12, в столовой даже есть свой «русский стол» — прямо как у Томаса Манна в «Волшебной горе». За него меня сначала не приглашают, присматриваются. Я сажусь где придётся: за завтраком пара из Израиля учит меня, как правильно заворачивать щепотки табака в ткань и связывать их нитью так, чтобы не получалось узелков, которые являются символическим препятствием на пути искателей. Ребята уже прошли свой 13-дневный путь воинов и приехали помогать с приготовлениями. Они предупреждают меня, что к желаниям необходимо относиться предельно серьёзно, потому что они имеют тенденцию сбываться в довольно своеобразной манере. Джейк утвердительно кивает головой: в первый год испытания он загадал избавиться от страха перед пчёлами, а через несколько месяцев, подстригая ветки на дереве, наткнулся на пчелиный улей и был нещадно атакован этими насекомыми. «Как ни парадоксально, но после этого я действительно перестал бояться пчёл», — резюмировал мой друг. За обедом испанка делится своими воспоминаниями о сакральном видении, которое пришло к ней в форме креста на крыше старой церквушки. Весь следующий год она провела в поисках этого места, бороздя просторы Латинской Америки, пока не нашла крест, а заодно и романтическое приключение. Многие из услышанных мной историй отличались жизнеутверждающим, вдохновенным тоном в традициях фильма «Ешь, молись, люби».

В лагере постоянно ведутся работы: на глазах появляются туалетные кабинки, церемониальный типи и темаскаль. Пока мужчины заняты строительством, женщины готовят завтраки, обеды и ужины, математически рассчитывая порции на постоянно прибывающих гостей. Многие приезжают сюда каждый год, чтобы помогать с приготовлениями, потому что работы на горе хватает. Организаторы церемонии, которых встретил Джейк во время своего путешествия, — это семья родом с севера Мексики. С разрешения Текпанкалли они проводят пейотные церемонии уже много лет. Отец, мексиканец с кошачьим прищуром зелёных глаз, рассказал, как в течение нескольких месяцев строил дом в пустыне, съедая по 28–30 пейотов в день. Для него знакомство с Текпанкалли стало поворотным событием в жизни: посвящение в таинство сакральных ритуалов позволило ему не только познать смысл собственного бытия, но и помочь другим в их духовном поиске. Проведение церемоний — это общее дело, в котором задействована вся его семья. Каждому из них отведена определённая роль в подготовке к ритуалам: кто-то лепит алтари из глины, кто-то играет на барабанах, кто-то поёт.

Пожив в лагере несколько дней, начинаешь приноравливаться к общинному строю с его нерасшатанными патриархальными нравами. Женщины шуршат длинными юбками на кухне, пока мужчины с волосами, собранными в хвост, заняты тяжёлым физическим трудом. Участники, приехавшие в пустыню с уже подготовленными молитвами, также помогают кто чем может. Но есть и такие, кто отложили приготовления напоследок: от этих безалаберных духовных искателей никто помощи не ожидает, они получают сочувствующие взгляды, потому что придумать 365 молитв за пару дней — непростое умственное упражнение. Я не сразу поняла, что мешочки, связанные одной нитью, впоследствии служат своеобразным «забором», который призван защитить искателей от возможных напастей: злых духов, голодных зверей и ядовитых жуков. Цвет ткани для молитв зависит от года: она может быть красной, жёлтой, чёрной или белой. Желательно использовать хлопок. Нить должна быть прочной, чтобы не запутаться и не порваться в процессе. Спутанные молитвы являются одной из самых распространённых поводов для нервных срывов в лагере.

Церемония проводится ночью, а за несколько часов до неё топят первый темаскаль. В него женщины могут входить только в юбках и парео. В первый год церемонии меня об этом никто не предупредил: не найдя под рукой ничего более подходящего, я обернула бёдра остатками чёрной ткани Джейка — не самая удачная идея, учитывая, что в темаскаль можно было забраться только на четвереньках. Людей внутри было так много, что нам приходилось садиться в три ряда, сворачиваясь кренделями, чтобы занимать как можно меньше места. Раскалённые камни укладывали горкой в центр темаскаля, посыпали благовониями, а затем медленно поливали водой, отчего они шипели, подобно мифическим змеям. Когда вход внутрь был закрыт тяжёлым одеялом, мы оказались в безжалостном пекле Пачамамы. Женщины запели, и я с удивлением обнаружила, как мой рот непроизвольно открывался в такт повторяющимся «хейя-йо». В темаскале не хватало воздуха: я лихорадочно заглатывала ароматные пары, обжигая себе лёгкие, — дышать с каждой минутой становилось всё сложнее. Начали неметь пальцы на руках и ногах, кто-то шепнул мне на ухо, чтобы я наклонилась как можно ближе к земле, где воздух ещё не был так нагрет. Мы пробыли внутри четыре или пять коротких песен — около десяти минут. Вылезали, как и заходили, по порядку и на четвереньках, на выходе участники образовывали круг для того, чтобы друг с другом обняться. В процессе прижимания моего покрытого потом и грязью тела к потным и грязным телам моих братьев и сестёр я заметила у некоторых из них наличие любопытных шрамов, похожих на шашечки такси, — это были симметричные зарубцевавшиеся квадратики над сосками у мужчин и на руках у женщин. Позже мне объяснили, что такие рубцы остаются после танца солнца, где участники жертвуют кусочками кожи в результате многочасовых изнурительных плясок.

Церемония начинается ближе к полуночи, когда три раза прозвучит гудение ракушки-горна. Обитатели лагеря неторопливо собираются в типи, занимая места по кругу у стены. Рассаживаться нужно в группы по количеству дней, помощники идут последними. В центре типи располагается священный огонь, а за ним — алтарь в виде полумесяца, окружённый всевозможными психоделическими яствами, традиционными музыкальными инструментами, перьями и другими атрибутами, о назначении которых можно только догадываться. Гигант с длинными тёмными волосами, собранными в косу, непрестанно подкладывает в огонь бруски и веточки, отчего пламя устремляется высоко вверх. Из пепла он создаёт замысловатые рисунки: пирамиды, священных животных и птиц вроде ягуара и колибри, ацтекских воинов. Когда все усаживаются, наступает тишина, и отец с кошачьими глазами берёт слово. Он говорит не торопясь, смакуя слова вместе с густым дымом от своего косяка. Говорит о целях, смысле, солидарности и единстве. Говорит, что мы, все сидящие в типи, уже семья, и если кому-то до сих пор не довелось это почувствовать, то скоро нам всем своими глазами удастся убедиться в достоверности его слов. Говорит, что все проблемы — от головы, что её нужно отрезать и следовать за сердцем. Под конец речи он хитро прищуривает глаза, обводит взглядом пространство и произносит большое сердечное gracias, которое понимают все. За ним следует его жена, женщина с круглым лицом, излучающим тепло и добродушие, потом слово берут дети, унаследовавшие взгляд отца, и внуки тоже добавляют по несколько предложений — даже самые маленькие звучат осмысленно и по-взрослому. В это время раздают табак и листья для закрутки сигар, по одной на участника. Её необходимо раскуривать, сконцентрировавшись на своём намерении, главной цели своего духовного путешествия. 

После вступительного слова по кругу пускают глубокую миску, наполненную пейотами, подаётся пейотный чай, аяхуаска и грибы — всё с разницей в 10–15 минут. Когда снадобья съедены, начинает звучать музыка: смесь барабана и маракаса, женское пение. Быстрый стук барабана напоминает ускоренное биение сердца, звонкий голос прорывается через монотонные удары, вводя участников в транс. Если закрыть глаза, в темноте стремительно образуются абстрактные структуры, движущиеся в такт песне. Из глубин подсознания выплывает гигантская розовая рыбина с золочёной чешуёй, я забираюсь к ней на спину — и мы плывём в иссиня-чёрных водах. Открыв глаза, я нахожу себя в новых условиях: женщина, что работает стилистом в Останкино, делает кругообразные движения плечами и вытягивает шею, её взгляд устремлён на пламя, большие голубые глаза остекленели. Она превращается в животное-тотем — рептилию, что греется на руинах Чичен-Ицы. Мексиканец, сидящий около меня, подёргивается в рыданиях. Кого-то начинает тошнить. 

Звонкий голос обрывается, и на смену ему приходит тяжёлый, землистый напев одного из участников — эстетика галлюцинаций резко меняется. Теперь это озерца воды в сером пространстве какой-то планеты, объятой северным сиянием. Я пытаюсь сдерживать рвотные позывы, но новая песня буквально выталкивает из меня содержимое желудка. Гид из Беларуси с участием делится со мной пластиковыми пакетиками и водой. Сознание, обёрнутое в вульгарную плоть, метафизика, обнажающая физическое, уязвимость, помогающая преодолеть отчуждение. «Ешь, молись, люби» заменяется на «Блюй, галлюцинируй, рыдай». Все свои. Аяхуаска работает как бескомпромиссный психотерапевт, вытаскивая на поверхность незарубцевавшиеся травмы из далёких времён, проявляющиеся в гротескных образах никогда не встречавшихся людей: темнокожего мужчины с мусорным пакетом, пожилой американской пары, одноглазого ребёнка.

Голос поющего ощущается очень близко: стоит мне открыть глаза, я замечаю, что барабан почти добрался до меня, поскольку песни поются по кругу. Я начинаю нервничать, так как не знаю ни одного племенного напева. Мне протягивают погремушку-маракас. Я встаю на колени в ожидании вдохновения — послания от Великого духа, преподнесённого в форме песни, — но оно не приходит. Потеряв надежду, я начинаю что есть мочи горланить «Вирикуууутааа», снабжая припев названиями природных элементов на испанском. Пока я пою, моего плачущего соседа начинает тошнить всё сильнее. «Тьерра и фуэээго». Всем, включая меня, хочется, чтобы моё выступление поскорее закончилось, но я не знаю, как спрыгнуть с этого поезда беспощадной импровизации, мчащегося на полном ходу. «Агуа и аааайре. Сой эль аааайре». Страшно и подумать о том, какие видения спровоцировал мой фристайл. 

Церемония заканчивается с первыми лучами восходящего солнца. После долгой ночи, проведённой в борьбе с личными демонами, лица участников выглядят измождёнными. Женщины выносят фрукты, украшенные цветами, и кастрюли с мясом. Позже можно будет поесть похлёбки — это будет последний приём пищи перед тем, как забираться на гору. Участникам даётся пара часов на сборы, а затем всех приглашают в темаскаль, где на искателей видения накладывают обет молчания. С этой минуты нам запрещено говорить или прикасаться друг к другу. В типи каждому выдаётся по пейоту и сигаре: пейот есть нельзя, поскольку он служит в качестве защиты, сигару можно будет выкурить только по возвращении с горы — для того, чтобы снять обет молчания.

Уставшие после бессонной ночи, вооружённые палками и молитвами, мы бродим по горе, «высаживая» участников. Более опытные искатели нашли себе место заранее, новичкам его ищут в процессе. Критерии простые: оно должно располагаться на относительно пологом краю, чтобы аскеты не свалились с горы во сне, рядом с деревом, под сенью которого можно спрятаться от яркого солнца пустыни, и вне зоны видимости других искателей. Нитка с молитвами распускается по периметру территории величиной примерно в один квадратный метр и закрепляется на четырёх палках — эти палки участникам также необходимо найти заблаговременно. Выходить за пределы размеченного ниткой прямоугольника до окончания аскезы запрещено. В первый год участники не могут ни пить, ни есть в течение четырёх дней; во второй год на пятый день искателям приносят фрукты и чай из пейота; в третий год фрукты и чай приносят два раза — на пятый и восьмой день; в последний год, в дополнение к уже упомянутым яствам, на десятый день искателей балуют сушёным мясом и кукурузой. 

В 2019 году из своего сакрального места я могла наблюдать распластанную внизу пустыню, окружённую величественными горами, за которые цеплялись редкие облака. Наблюдая за парящими в небе стервятниками, прислушиваясь к звукам пролетающей «Бестии» — грузового поезда, на котором мигранты из Центральной Америки нелегально добираются до границы со Штатами, вдыхая запахи душистых трав и редких цветов, опыляемых большими серыми бабочками, понимаешь, что пустыня совсем не пустынна. Вирикута обладает собственной волей: это вовсе не враждебность, как может показаться поначалу, но спокойствие перед лицом смерти — признание права на бессердечность как естественное. Пустыня принадлежит нам не до конца, она будто бы параллельно существует в других измерениях, вход в которые человечеству заказан. Ливийский новеллист Ибрагим аль-Куни писал: «Если есть сомнения по поводу существования пустыни в качестве места, то естественно, что мы можем усомниться в присутствии в пустыне времени. В пустыне время застыло... Оно вечно. У него нет свойств, нет перспектив. Прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно».

Опытные искатели видения советуют запоминать каждую деталь того, что происходит с тобой на горе. Погода, животные, птицы и насекомые приобретают новые, символические смыслы. Дождь в пустыне — это редкость, а в 2020 году ливни почти не прекращались в течение двух недель поиска видения. По мнению семьи, эта аномалия отражает состояние мира, объятого пандемией, и готовит участников к более серьёзным испытаниям, с которыми им предстоит столкнуться в реальной жизни. Со слезами на глазах один из искателей поделился воспоминанием о том, как обнаружил на своём месте скорпионов и чёрных вдов, и интерпретировал это как дурное предзнаменование. К искателю из Украины во время его аскезы приползла змея: его первоначальный испуг сменился одухотворением в тот момент, когда он решил, что змея как символ мудрости была послана им самим Великим духом и это был хороший знак. Визит пресмыкающегося продлился недолго. Другая участница, сидя на горе в первый раз, почувствовала схватки своей дочери, которая в тот момент рожала ребёнка в другой части страны. Символизм моего пребывания на горе ограничился регулярными визитами синекрылой птицы, которая прилетала всякий раз, когда я забиралась в свой спальный мешок. Сначала я попыталась перевести её поведение на язык символов, полагая, что это было моё тотемное животное, посланное мне Великим духом. Однако понаблюдав за птицей в течение нескольких дней, я начала склоняться к версии о том, что, обёрнутая в спальный мешок, я походила на гигантского червя, который пленял её воображение.

Сидя на горе, чувствуешь себя романтическим героем из поэм Лермонтова, чьи отношения с природой выражены в форме психологического параллелизма. Наносное высокомерие, присущее высокотехнологичному хомо сапиенсу, удивительно быстро уступает место языческому благоговению и страху перед силами природы. Вода, воздух, огонь и земля теперь уже не просто абстрактные стихии, о которых сочиняешь песни под аяхуаской. В условиях поиска видения они становятся ключевыми факторами, определяющими исход духовного путешествия искателя. Из растрескавшейся земли с глубокими тёмными дырами по ночам блестят чьи-то маленькие глаза. Штормовой ветер гуляет по верхушкам деревьев. Вдали слышится гром. Часы насильственной интроспекции в ожидании дождя мучительны. Человек без крыши над головой больше себе не принадлежит. Теперь он принадлежит только провидению. 

Единственный способ коммуникации между искателями и группой поддержки — это песни, которые доносятся снизу дважды в день, на рассвете и на закате. Через них участники выражают солидарность и единство с теми, кто сидит на горе. Для искателей видения эти ритуальные песнопения порой являются единственным напоминанием о существовании мира за границами периметра, оцеплённого молитвами.

На восьмой день я слушала утренние запевы, лёжа в промокшем насквозь спальном мешке, и плакала — было сложно поверить в то, что за мной скоро придут. Через несколько часов я услышала шаги и голоса, «собирать» искателей ходили группами по несколько человек. Спустившись с горы, мы направились прямо в типи, где нас уже ожидали другие участники с фруктами и водой. Отец семьи поздравил вернувшихся после семи дней поиска и пригласил нас в темаскаль, где, раскурив наши ритуальные сигары, мы могли бы снять с себя обет молчания и рассказать о наших духовных приключениях на горе. Дождь оказался протагонистом большинства историй, некоторые нашли в себе достаточно мудрости, чтобы интерпретировать многодневные ливни как знак благословения. После индейской бани нам разрешалось нормально поесть и отдохнуть. 

Тем же вечером я впервые приняла участие в песенном ритуале для искателей. Все собрались на пологом холме с барабанами и встали в круг. Первые четыре песни исполнялись с учётом разных направлений света и сопровождались небольшими танцами с поворотом и протягиванием рук на восток, запад, север и юг. После исполнения всех семи песен участники поворачивались в сторону горы и громко кричали «хорошего вечера, бускадорес!» сначала на испанском, а потом на русском. Когда я спросила, почему они не называют бускадорес искателями, гид из Беларуси ответил, что «искатели» звучит как «копатели». По окончании песнопения все принялись обнимать друг друга по кругу — в той же манере, как при выходе из темаскаля.

Позже меня попросили составить компанию девушке, которой предстояло оберегать огонь той ночью. Священный огонь — это символ Великого духа, охраняющего лагерь. Он зажигается перед церемонией открытия и горит в течение двух недель, пока с горы не спустятся последние искатели. За ним непрестанно следят, делясь на дневные и ночные смены. К огню ходят молиться, а также его «подкармливают» едой с завтраков и обедов, чтобы он подпитывал силы тех, кто голоден. 

Сидя у ритуального костра в ночи, я представляла себя героиней фильма «Солнцестояние» Ари Астера, волей судеб оказавшейся внедрённой в патриархальную мистическую общину, участники которой были озабочены всеобщим духовным благоденствием. Я была изумлена, как быстро все эти незнакомые и совсем не похожие на меня люди стали близкими, как прочно ощущалась связь, какими искренними были объятия, как слаженно мы работали вместе без надзирательства со стороны организаторов. Все были заняты своими делами и выполняли задания по мере сил и желания. В лагере нередко затрагивалась тема служения — в условиях общинной демократии все служили и помогали друг другу. Однажды участница из Испании пригласила меня сжигать мусор (на другом, неритуальном огне). Пока мы жгли памперсы, она делилась со мной своим мировоззрением: испанка специально бралась за работу, которая казалась ей наименее привлекательной, для того чтобы перестать делать различия между любимым и нелюбимым делом. «Какой бы грязной ни была работа, её всё равно придётся кому-то делать. И лучше этим кем-то буду я».

В день, когда с горы спускались последние искатели, была организована церемония закрытия. Мы сидели у церемониального огня и слушали традиционно долгую и философскую речь главы семьи. Я смотрела на меняющее цвет пламя и думала о мире, в который нам нужно будет возвращаться. Возможность обнимать по двадцать человек дважды в день в разгар мировой пандемии дарила иллюзию существования параллельной вселенной, в которой настоящее было прошлым, а коллективный дух ещё не был повержен многомесячной изоляцией. Кошачий взгляд скользил по пространству типи: «За пределами этого священного места нас всех ожидает много трудностей, но не позволяйте им себя сломать. Помните, что вы не одиноки, что у вас есть семья. И увидимся через год».

Огонь переливался зелёно-синим цветом. Гигант с волосами, заплетёнными в косу, тихо плакал. Начинало светать.