Каждый четверг самиздат публикует расшифровки лучших подкастов радиостанции «Глаголев FM». В этот раз перед вами вторая часть передачи «Структурно анализируй это», в которой её автор Александр Лиманов каждый раз предлагает простой набор интеллектуальных инструментов, позволяющих найти глубинные и занимательные связи во всём. Сегодня разбираем историю о Герасиме и собачке Муму через призму античного мифа и обнаруживаем параллели с культурой неандертальцев, античным мифом и вспоминаем эксперименты последователей академика Павлова.
Россия, крепостное право, середина XIX века, деревня, живёт-поживает крестьянин Герасим, естественно, крепостной, — большой, сильный, весёлый, но немой и глухой. Его хозяйка живёт в городе, она барыня. Она не может пройти мимо здоровенного мужика. И, соответственно, как это делали царицы, цари, градоначальники и градоначальницы, она обязана большого, здоровенного мужика использовать по назначению, то есть перевести его в разряд элементов интерьера за его выдающийся экстерьер. Даже флотские экипажи старались набирать себе двухметровых мужиков, не говоря уже про гвардию, слуг, лакеев, вельмож и так далее. Большой, сильный, статный мужик — это смотрится эффектно.
Соответственно, барыня велела отправить его к себе в город и зачислить дворником. Герасим страдает, потому что он не хочет жить в городе, а хочет жить ближе к земле. Но делать нечего, он находит собачку, которая тонет, и любит эту маленькую собачку со звонким голосом. Собачка нервничает, барыня тоже волнуется, перестаёт хорошо относиться к собачке и просит, чтобы собачку куда-нибудь убрали. В итоге Герасима вынуждают от собаки избавиться. Поскольку он и глухой, и немой, да и вообще плохо понимает, то он её топит, после чего плюёт на свою городскую жизнь и уплывает к себе в деревню, обратно припадает к корням, к земле и счастливо живёт до смерти.
Вот, собственно, и вся история. В чём мы себе не очень отдаём отчёт — здесь есть два важнейших момента: первый — это немота, голос и восприятие этой немоты. Что такое «немой»? «Немой» — это значит чужой. Русский человек жителей Германии, жителей Франции и прочих «австрияков» и англичан так и называл — «немцы», потому что они «не мы» и при этом «немы». Это сильнейшее разделение, которое не имеет отношения исключительно к России, а появилось ещё со времён кроманьонцев и неандертальцев. Чужие существа — это существа, которые не могут говорить так, как можем говорить мы, и которые говорят так, как мы не можем понимать. Поэтому они не говорят. Надо сказать, что с тех самых времён речь сохранила эту свою функцию, это страшнейшее оружие человека. Это не «слово — оружие», «словом можно убить» — это всё ерунда. Самое главное, что слово вынуждает его слышать. А ещё хуже то, что слово сказанное вынуждает повторять его тех, кто его услышал. Это не абстрактное поэтическое понятие, а абсолютно железная физиология, доказана последователями физиолога Павлова в 60-е годы в ленинградских акустических лабораториях: любое восприятие речи начинается с очень короткого (15 миллисекунд) воспроизведения её слушающим человеком про себя в немного обглоданном, кастрированном виде. И только услышав то, что он повторяет сам за оратором, слушатель начинает понимать, что говорит ему собеседник. То есть, грубо говоря, он слышит не его, а самого себя. Но самое главное заключается в том, что собеседник фактически заставляет этого бедолагу-слушателя повторять, ведь в этот момент ничего, кроме воспроизведения чужой речи, он не делает. Ну, собственно, чего говорить о силе слова, если мы не так давно наблюдали, как Советский Союз был уничтожен в том числе при помощи Голливуда и пропаганды, а не при помощи атомной бомбы, что только подтверждает эту точку зрения.
Так вот, Герасим — он является чужаком вдвойне. Он, с одной стороны, немой, потому что не может ничего сказать; с другой стороны, он для жителей города деревенский и поэтому не способен их понять. Поэтому его и воспринимают как дикое существо, при этом, в сущности, безоружное, потому что он, так или иначе, подчиняется слову, ему можно что-то втолковать, но договориться с ним о взаимопонимании невозможно. Поэтому его какие-то смутные телодвижения, смутные пожелания, мечты, направленные в сторону Татьяны, не могут никак реализоваться, поскольку ни местный основной медиатор и посредник Гаврило, который, по сути, является управляющим и главным менеджером барского дома, ни лакей Степан, который тоже может какие-то вещи пересказывать барыне, ни сама барыня не воспринимают Герасима как человека, который в состоянии продуцировать какую-то полезную, общественно понятную деятельность. Но что делает Герасим? Он находит себе голос в виде звонкоголосой маленькой беленькой собачонки. И будто всё хорошо складывается, даже барыне эта собачонка нравится, несмотря на то, что та грызёт свою кость прямо на её розах.
Но здесь опять вступает в действие то самое недопонимание: когда барыню знакомят с голосом Герасима, то самого Герасима не используют в этой ситуации, даже никому не приходит в голову, что он может быть зачем-то здесь нужен. Поэтому вредные действия лакея Степана и ошибочные действия главного менеджера-распорядителя Гаврилы приводят к тому, что у барыни не происходит взаимопонимания с голосом немого дворника. Она пугается его, причём даже пугается не лая, что смешно, а робкого оскала. Следующее непонимание барыни происходит уже с её приближёнными: когда она говорит, что её надо избавить от собаки, они доводят ситуацию до того, что заставляют Герасима собачку утопить. Барыня при этом, в общем-то, имела в виду только то, что она бы не хотела её слышать и наблюдать.
Фигура Герасима в лодке и его побег в этой же лодке в свою собственную деревню — это очень мифологическая картинка для поколения, близкого к автору повести, к XIX веку, когда греческие мифы были достаточно простой, привычной и понятной инстанцией. Современники автора часто к ним обращались, они им были знакомы. Не говоря уже о том, что помимо греческих мифов есть ещё и возрожденческая апелляция к ним же. Короче, Герасим в своей лодке — это живой Харон, а река, в которую он бросает свой голос, — это Стикс, река мёртвых. Но дело в том, что он эту же самую Муму, свой голос из той же реки, и достаёт. То есть после того как Герасим, так как он немой и не относится к племени, в котором вынужден жить, не получает жену (её получает сапожник и пьяница), то идёт к реке мёртвых, которая является и Стиксом, а при этом она же ещё и Лета, то есть река забвения, и добывает оттуда свой голос. И туда же он его отправляет после того, как дружба с племенем у него в итоге не складывается.
Ещё один момент, который тоже надо учитывать: есть такое понятие, которое было введено историками-медиевистами, — «представление о большом теле». То есть, грубо говоря, если я являюсь человеком Средних веков, то я воспринимаю своё тело как своё достояние. В средневековых правилах, причём даже не только в средневековых, но и в архаических, начиная от законов Хаммурапи, посягательство на забор моего, грубо говоря, участка приравнивается к посягательству на меня самого. То есть штраф, который платит человек, кинувший камнем в мой забор, равен примерно одной пятой штрафа за бросок камня в моего раба или отпрыска. Или, если бы он украл мою корову, то тоже получил бы штраф. Всё это пространство, которое мне принадлежит, является частью моего тела. Так вот, в повести о Муму есть два персонажа, которые относятся к архаическому пространству: это непосредственно барыня и Герасим. Остальные населяющие эту повесть существа всё-таки так или иначе относятся к более новым временам, более близким к буржуазному периоду. А эти двое живут в махровом феодализме, далеко-далеко, в Средневековье. Для барыни Герасим есть часть её самой, и тот факт, что он не может говорить, и то, что он пытается это делать, она даже одобряет. Она не может оценить его как разумное существо, когда заходит речь о том, чтобы отдать замуж Татьяну, она пока воспринимает его как какого-то зверя. Но как только она узнаёт, что эта миленькая звонкоголосая собачонка является голосом её Герасима, то очень радуется: в мироздании, наконец, какой-то порядок появился, у этого очень близкого к ней существа, Герасима, появился голос, которым он может что-то выражать.
Недопонимание вносят люди, которые относятся к городской традиции, к новому миру: лакей, который по сути есть люмпен, и менеджер-управляющий, который по сути, хоть он явно ни разу того не показал, является злым гением Герасима. Если мы посмотрим на время написания этой повести, то это ещё до отмены крепостного права, и Герасим не может себе вообразить жизни без вертикали, без того, чтобы кто-то брал на себя ответственность за мироздание, в котором он является одним из важнейших элементов. Поэтому он уходит от барыни, когда понимает, что та сама отказалась от него. То есть уничтожив свой временно найденный голос, он обращается к земле, потому что понимает, что барыня уже мертва, что она через несколько строчек и сделает, а Тургенев очень быстро теряет к ней интерес и практически сразу пишет, что она вскорости умерла. Когда Герасим уходит — это и есть её смерть. Так Тургенев описывает не только историю своей любви к Полине Виардо, а, в общем, трагедию русского крестьянина, утратившего единое пространство, в котором он существовал, связь со своим миром.
А что касается истории любви Тургенева к Виардо, то у любого текста всегда есть какой-то бэкграунд, мы можем его знать, когда начинаем анализировать текст, а можем и не задумываться о нём. Он может нам помочь, а может и нет. По крайней мере тот факт, что Тургенев сам был почти двухметрового роста и очень здоровым мужиком, нам может быть известен, потому что мы видели его портреты и что-то о нём читали. Тот факт, что Полина Виардо была некрасивая, маленькая и звонкоголосая, мы можем знать, а можем и не знать. Тем не менее те, кто об этом хоть раз слышал, не могут пройти мимо описания собачки Муму, где указано, что она была маленькая, некрасивая, но с удивительным голосом, так что тут есть прямая отсылка к возможной трактовке. Но эта трактовка нам малоинтересна, потому это сиюминутная трактовка — она важна для автора, а нам здесь интересно совсем другое. А именно то, как перемещается идея собственности, меняется понимание единого пространства этой собственности и как внутри этого пространства существует идея чуждости, немоты и голоса, который является возможным оружием, и как хреново, когда его нет.
