Есть ли жизнь после извинений перед Кадыровым?

В апреле 2016 года житель Чечни Рамзан Джалалдинов обратился к​ президенту Владимиру Путину с критикой местных властей. Всё закончилось сожжённым домом, исправительными работами и извинениями перед главой Чечни Рамзаном Кадыровым. Журналист Дмитрий Окрест для самиздата «Батенька, да вы трансформер» расспросил жителя Чечни, стоило ли того правдоискательство.

Бывает, люди едут вместе в поезде и рассказывают что-то из жизни. Вот, например: меня зовут Рамзан, я аварец, живу в Чечне. Но я свою историю, как очутился в Москве, незнакомцу бы не рассказал — даже разговаривать не стал бы. Сказал бы, что на работу приехал.

До 1989 года у нас был рай земной. Потом СССР начал разваливаться, и к нам перестали возить товары — тогда за это дело взялся я. До 2006 года я торговал прямо с машины. Стройматериалы, мука, сахар — что заказывали, то и вёз. До 2011 года я был единственным в селе, кто этим занимался, ведь все нулевые была куча блокпостов. От нас до Хасавюрта стояло сорок постов федералов — обойти их было тяжело, но Аллах помогал. Иногда взятки давал, иногда пятьдесят рублей, иногда и вовсе бесплатно проезжал.

С 2002 года власти в селе постоянно ущемляют нас. После того как я стал жаловаться, меня почти сразу стали обвинять в том, что я помогал бандформированиям. Да, до 2007 года у нас была банда во главе с Саид-Маином Дадаевым. Их то семеро было, то тридцать человек. В мой магазин заходили, к любому могли зайти на чай, могли попросить подвезти. Но в магазин культурно заходили — товар взяли и заплатили, в машину сели — на бензин дали. Меня сотрудники органов начали шантажировать: раз бандиты покупают у меня еду, значит, я пособник. Такие же обвинения были, когда в 2005 году милиционеры сдали меня в руки русских военных, расположенных на базе в селе Борзой.

Я же отвечал всегда: «Да что я могу с ними сделать? Приходите и арестуйте их, в одном только нашем районе сто пятьдесят сотрудников! Почему не ловят?» В ответ предлагали искать по пещерам схроны с оружием. Я отказался: если бы боевики прознали, то убили бы.

Но Аллах меня страхует от смерти.

Я удивляюсь сам, почему меня до сих пор не убили. Но сказать честно: я не боюсь смерти — я боюсь сам кого-то убить. Вот бывают случаи, когда провоцируют — у меня такое раз шесть было. Однажды с нашей сельской дороги хотели внезапно забрать, когда я с женщинами и детьми шёл — так я на нападавших сотрудников с топором кинулся. Милиционеры не раз издевались надо мной: провоцировали, пытали, забирали в отдел, ногами избивали.

Но я всё равно хочу сделать всё гласным и потому прошу прямого эфира. Зачем иначе тогда прямые трансляции? У меня шесть детей, я в колхозе работал, налоги оплачивал, служил для своей родины — так почему меня не ценят? Почему не пустят в прямой эфир? Почему не дадут мне вопрос задать? Именно поэтому в апреле я записал ролик к Владимиру Путину.

Откуда я беру силы? Кадыров говорил, когда спрашивали про финансирование, что ему Аллах даёт. Ему же журналисты не верят — Кадыров им объяснил их неверие тем, что журналисты не мусульмане, потому и не верят. Я так думаю: мы все рабы Аллаха — Он даёт нам чувства и силы.

Я долго боролся за то, чтобы дойти до Рамзана Кадырова, когда он приезжал к нам в село после моего обращения. Увы, меня не пустили.

Если бы я лично встретил Кадырова, то я бы ему всё доказал. Я бы ему сказал: «Вы мой властитель, можете сделать со мной что хотите, но я готов предоставить все доказательства, показать все факты своей правоты». Вариантов тут немного после моего признания — Кадыров сделал бы меня героем. Ну, или убил бы.

Власти думают, что я научил людей жаловаться. Они думают, что я народ провоцировал, но я, наоборот, говорю: «Успокойтесь, ничего не добьётесь». В мае при содействии уважаемого на всём Кавказе старейшины Хасмагомеда Абубакарова я извинился перед Кадыровым. Сам Абубакаров говорил мне, что ему самому было тяжело говорить, он произносил словно через «не хочу». Я пошёл тогда на извинения ради мира, подумал, что своё дело сделал, распространил информацию.  Я сказал тогда: «Извиняюсь перед Рамзаном Ахматовичем. Это была моя ошибка, за которую мне стыдно».

Это такая программа извинений. Каждый человек, который решил извиниться, должен назвать себя хулиганом. Сейчас меня уже не заставят так же сделать — я лучше яд выпью, чем такие слова буду говорить вновь. Тогда я ради Аллаха извинился. Мне сказали: «Ты не виновен, но проси извинений». Я просто хотел освободить своего двоюродного брата, которого ранее осудили на несколько месяцев после того, как я выпустил видеообращение.

В ноябре я пошёл через горы в Дагестан. Вышел около двух часов дня, впереди двадцать два километра. Только к десяти был в дагестанском селе. Это знакомый маршрут: когда молодой был, к любимой за час и сорок семь минут добегал. В 2003-м был большой оползень, речка закрыла ущелье и образовалось озеро в три километра. Люди стали тогда стали поверху ходить, но я всегда по льду хожу. Я этой дорогой возил на санках товар в село.

Я истинно верю в Аллаха. Следовательно, без Его воли туда не упал бы — пусть там и лёд тонкий, и семьсот метров воды подо мной.

Критики обвиняют меня в том, что журналисты меня используют. Нет, это я их использую — прошу их донести правду. Я ведь знаю, что они не компетентные органы, которые могут восстановить права. Вот спрашивали меня не раз корреспонденты: «По телевизору будем показывать. Разве не боишься?» А я не боюсь – мне только это и надо! Зачем бояться, если это обязанность человека перед законом и Аллахом?

Ни прокуратура, ни МВД не рассматривают моё дело, потому что Путин им не приказал. Путин же смотрит сайты? Неужели ему неинтересно, чем страна живёт? А если он не смотрит, так ведь его пресс-секретарь Дмитрий Песков смотрит. Столько народу про меня слышало — неужели Путин или Песков не знают обо мне и о схожих случаях? Если Путин не смотрит новости про горячие проблемы, то какой он президент?

Параллельно планирую найти в Москве работу. В этом городе у меня нет ощущения, что я один, что я в четырёх стенах. В конце концов, я сидел в тюрьме за сопротивление властям, и у меня уже есть схожий опыт одиночества. Это чем-то похоже на то, что сейчас происходит со мной: ограниченность в передвижении, невозможность связаться с семьёй. С другой стороны, грозненский изолятор для некоторых был раем: кормят хорошо, баня, горячая вода. Моему приятелю, пойманному за выращивание анаши, очень там нравилось.

Иногда выхожу в Москве на свежий воздух: здесь так же сыро, как в Кизляре, так что что-то напоминает о доме. Вот если бы семья была рядом, то вообще отлично. Я же последний раз с семьёй общался 2 ноября. Привозить их сюда не собираюсь — не хочу жить в Москве. Я в Москве временно — обязательно вернусь, я чувствую это.

Что говорить, по своему родному Кенхи я сильно скучаю. Там ведь моя семья и родная природа. В Кенхи летом, если ты голодный, можно даже дикой травой питаться — она полна витаминов и очень питательна. Дома меня ждут пять коров, пять баранов, огород — хочу ещё животноводческое хозяйство открыть.

В нашем селе всюду ущемление людей, нет нигде прав человека, но и в Москве их нет. Да и вообще жить в Москве опаснее, чем в Чечне — тут грохнуть легче. Если в нашем селе кто-то меня убьёт, то всё село знать будет.

В моей столичной жизни много свободного времени. Мои дни сейчас похожи друг на друга: сижу за компьютером, пишу свои мысли об ущемлениях, сочиняю стихи на аварском о своём селе. Я и раньше стихи писал, когда в Калмыкии жил. Недавно писал про то, как шёл по простой московской улице, а вокруг дети, они здороваются со мной, я думаю: «Чем же они отличаются от мусульманских детей?» Да, ничем они не отличаются: они, как и все дети, прекрасны. Но вообще я неграмотен — с ошибками пишу. Каждый вопрос на русском понимаю, а говорить не могу. Я к Аллаху обращался, чтоб он меня грамотностью одарил. Сейчас вот научился пользоваться компьютером.