Самиздат «Батенька, да вы трансформер» отправился во французский город Кале, где уже несколько десятилетий в жестоких условиях существует трущобный город-гетто-лагерь для беженцев из всех стран, охваченных войной и смутой.

Десять вечера, мы в Кале — городе, последние двадцать лет известном в основном тем, что его используют мигранты по пути из Франции в Великобританию. Непрерывно дует почти ураганный ветер, противная изморось затуманивает очки и оптику фотоаппарата, на улицах ни души. Это почти что город из нуарных фильмов за вычетом того, что здесь нет роковых женщин и крутых детективов — только бегущие от войны мигранты и местные полицейские, которых французы с незапамятных времён именуют фликами. Уже постфактум для этого слова придумали расшифровку Federation Legale des Idiots Casques — «Легальная федерация идиотов в шлемах».

Туристические путеводители описывают Кале как место, через которое, не останавливаясь, проезжает самое большое количество людей в мире. Первые впечатления полностью соответствуют этому образу: в Кале, кажется, вообще нет живых людей, обычных жителей — только водители и пассажиры всех мастей и много-много фликов. Из-за того что обычные люди на улицы Кале почти не выходят, любого прохожего полиция воспринимает как потенциального нарушителя границы — за не такой уж долгий путь до отеля нас останавливают трижды, проверяют документы, пытливо расспрашивают, откуда мы и что тут делаем. Один из патрулей даже просит показать фотографии с камеры — видимо, узнав, что мы из России, в нас начинают подозревать не только нелегальных мигрантов, но ещё и шпионов. Впрочем, для русского человека тут нет ничего необычного, так что Кале можно смело объявлять самым русским городом Франции. Отель процентов на девяносто заселён полицейскими — видимо, сказывается то, что стоит он почти у самого въезда в печально известный Евротоннель: подземный железнодорожный путь под Ла-Маншем, связывающий Великобританию и Францию.

Поезда проходят этот тоннель за двадцать-тридцать пять минут, беженцы зачастую не добираются до выхода из него.

По улицам в направлении Юго-запада идут группы по три-четыре человека, азиатской и африканской внешности, и несут свои небольшие спортивные сумки. Это беженцы из Сирии, Афганистана, Египта, Сомали, Эритреи и ещё доброго десятка стран, охваченных войнами и революциями. С наступлением темноты они попробуют нелегально добраться до Великобритании, а если не получится, вернутся в «новые джунгли» — первый санкционированный правительством Франции лагерь беженцев, открытый год назад.

Первый лагерь беженцев появился рядом с Кале ещё в 1999 году, когда Международный Красный Крест начал принимать мигрантов в пригородном Сангатте. Тогда это были в основном жители Балкан, бежавшие от Косовской войны.

За три года через Сангатт прошли шестьдесят восемь тысяч человек; в 2002 году число беженцев в лагере превысило изначальные расчёты в два с половиной раза — от полутора до двух тысяч против восьмисот, к сербам присоединились мигранты со Среднего Востока и из Африки, и в ноябре 2002 Николя Саркози, бывший тогда министром внутренних дел, закрыл лагерь. Великобритания приняла большую часть (тысячу двести человек) находившихся тогда в Сангатте беженцев, но это не остановило поток вновь прибывающих.

Тогда-то в Кале и возникли первые «джунгли» — стихийный трущобный лагерь рядом с химическим заводом по производству диоксида титана. Они так и назывались — «тиоксидовые джунгли».

Следующий этап активной борьбы властей города с беженцами начался через семь лет. В апреле 2009 года «джунгли» снесли, арестовав при этом сто девяносто человек. Очевидцы рассказывают, что полиция опрыскивала одеяла и одежду мигрантов перцовым газом, чтобы ими больше нельзя было пользоваться.
Уже к июлю лагерь открылся вновь: там было около восьмисот обитателей, приехавших в основном из Афганистана. В сентябре — новый рейд властей, снова закрытие, ещё двести семьдесят шесть человек были арестованы.

Разумеется, все эти закрытия и рейды ни на что не повлияли. Лагери появлялись вновь и вновь, люди просто перемещались с одного пустыря на другой. Кроме лагерей на окраинах беженцы сквотировали многие здания в самом городе, но сейчас в Кале проводится жёсткая политика «ни одного сквота».

В сентябре 2014 года в Кале находилось около тысячи трёхсот беженцев; точное их количество не поддаётся исчислению, потому что для большинства этот маленький французский город — всего лишь перевалочный пункт на пути в британское эльдорадо.

Мэр города Наташа Бушар даже угрожала закрыть порт (что было бы незаконно), дабы намекнуть британским властям, что пора бы начать действовать. К тому времени этнический состав беженцев расширился: там были люди из Эритреи, Сомали, Сирии.

В апреле 2015 года в городе было как минимум девять лагерей помимо «джунглей». В феврале 2016 года, по разным оценкам, в Кале жили от трёх с половиной до шести тысяч беженцев; население самого города составляет чуть больше семидесяти тысяч человек.

На подходах к лагерю рядами стоят полицейские фургоны: официально доступ туда не запрещён, но всех входящих и выходящих тщательно проверяют, некоторых обыскивают. По словам одного из британских волонтёров, таким способом полиция пытается усложнить жизнь тем, кто на выходные приезжает помогать жителям лагеря.

Во всех брифингах для журналистов, которые приезжают в Кале, отдельным пунктом прописан настоятельный совет взять с собой непромокаемую одежду и обувь, в крайнем случае — надевать на ноги целлофановые пакеты.

В лагере действительно грязно, но не грязнее, чем в среднестатистической российской деревне в апреле: есть размесившаяся жижа по центру дорог, и чтобы не утонуть в ней, надо просто жаться поближе к обочине.

Сам лагерь напоминает что-то среднее между палаточными стоянками на опен-эйрах и бедными кварталами в арабских городах: на главной «улице» стоят тенты-«рестораны», тенты-«магазины» и даже тенты-«клубы». Ближе к вечеру в клубах включается музыка и рядом со входом собирается молодёжь. «Рестораны» в качестве главного развлечения предлагают телевизор — каким-то образом им удаётся здесь, на севере Франции, ловить арабские каналы, поэтому развлечение пользуется популярностью.

Шаду двадцать шесть лет. В Афганистане он работал в строительной компании, сотрудничавшей с НАТО, в том числе — на одной из военных баз альянса. На встрече с потенциальным новым работодателем его похитили, пырнули ножом и посадили под замок. «Все афганцы, которые работали с НАТО, постоянно подвергаются опасности». Шаду удалось сбежать, когда один из его охранников напился; через Иран, Турцию, Сербию и Венгрию он добрался до Парижа, а потом и до Кале. В Великобритании у него живёт брат-студент. Шад мечтает стать военным хирургом и вернуться в Афганистан.

Чтобы добраться до лагеря, беженцы платят деньги, зачастую довольно большие. Омар приехал из Египта; дома он отучился на политолога, но неспокойная ситуация в стране заставила его покинуть Родину. Он рассказывает, что заплатил 3 000 долларов, чтобы покинуть Египет, а потом «рисковал жизнью в открытом море несколько дней на корабле до Италии». За месяц Омар пытался пробраться в Великобританию не меньше двадцати раз, но у него так и не вышло. Он восхищается Черчиллем и «всем британским», раньше жил в сквоте в центре Кале, но оттуда его выгнала полиция, как и ещё сотню беженцев.

Атмосфера в «джунглях» типичная для многих восточных рынков: к мужчинам обращаются «май френд», девушкам подмигивают и делают незамысловатые комплименты. Главное отличие — тут и там снуют фотографы, журналисты, волонтёры в анархистских нашивках и заезжие знаменитости. В один день тут можно встретить актёра Джуда Лоу, драматурга Тома Стоппарда и музыканта Тома Оделла: все они приехали в лагерь, чтобы выразить солидарность с мигрантами и зачитать им коллективное письмо Дэвиду Кэмерону с просьбой принять в Великобритании хотя бы несовершеннолетних жителей лагеря. Правда, британские СМИ пишут о таких визитах главным образом в свете того, что «охрану Джуда Лоу ограбили мигранты из джунглей», а британские власти откажут трём тысячам подростков в убежище, мотивируя это тем, что в Европе те в любом случае «в безопасности».

В попытках пересечь границу мигранты постоянно рискуют жизнью. Пытаясь запрыгнуть на проезжающие грузовики, многие падают, ломают руки и ноги; известно о двадцати двух погибших в 2015 беженцах, сколько их на самом деле — одному богу известно. В основном они гибнут под колёсами машин, хотя были случаи, когда люди погибали от ударов током об ограждения в Евротоннеле или тонули. Да, некоторые мигранты действительно пытаются пересечь пролив вплавь. Осенью 2014 года на побережьях Нидерландов и Норвегии нашли два тела в гидрокостюмах; их долго не могли опознать, но в конце концов расследование привело в Кале.

Почему именно Великобритания? Причины могут быть разными, но среди основных — уже живущие там родственники и друзья, незнание языков кроме английского (впрочем, многие не знают и его), низкий уровень безработицы и более широкие возможности поиска неофициальной работы

Доходит до того, что у некоторых обитателей «джунглей» уже есть официальный статус беженцев где-то ещё в Европе: например, в Италии или той же Франции. Но невозможность получить хоть какое-то жильё и найти работу всё равно толкают их к Евротоннелю.

Границу пересечь сложно — фуры на пограничном контроле проходят проверку рентгеновскими лучами, датчиками углекислого газа и специально обученным собаками, но некоторым всё-таки удаётся добраться до цели. В среднем на это уходит от двух недель до пяти месяцев. Некоторые, правда, садятся не на те паромы и оказываются в Бельгии — бельгийские власти по такому поводу даже усилили пограничный контроль, хотя в целом Бельгия и не цель мигрантов, да и к тому же там находится центр европейского оплота ИГИЛ. Но оставаться в Кале надолго никто не хочет. Гатол приехал из Афганистана и не собирается останавливаться: «Даже мои животные жили лучше — у них была хотя бы крыша над головой. Я не боюсь умереть по дороге в Великобританию. Оглянитесь — терять мне всё равно нечего».

«Джунгли» — очень мужское место. Шестьдесят два процента беженцев (по некоторым данным, до девяноста процентов) — мужчины, в основном молодые (средний возраст — тридцать три года). Этнический состав постоянно меняется: в начале «джунглей» здесь было больше всего иракских курдов, но к 2014 году очень много людей приехало с территории Африканского Рога (Сомали, Эфиопия) и из Судана. Курды же рассредоточились по другим лагерям в Кале и Дюнкерке.

В январе рядом со стихийным лагерем власти соорудили ещё один, контейнерный.

В этих белых металлических коробках теплее и безопаснее, чем в палатках из «Декатлона», но чтобы в них переселиться, беженцы должны зарегистрироваться, сдать отпечатки пальцев и подать документы на получение убежища во Франции

На это не готов практически никто, поэтому контейнеры до сих пор стоят полупустые.
Значительная часть лагеря расположена на территории, регулируемой Севезским соглашением — рядом с лагерем находятся два химических завода (Synthexim и INTEROR). На этой территории запрещено строительство любых зданий и проведение работ, но это не остановило правительство от размещения там официального центра помощи беженцам и возведения контейнерного лагеря. В качестве оправдания префект Па-де-Кале заявил, что рядом с территорией «и так живёт много людей, помимо беженцев» и что благодаря новому оборудованию на заводах опасность их преувеличена.

В лагере работают три образовательных центра: Jungle Books (выполняет функцию библиотеки и организует уроки английского), École Laïque du chemin des dunes (дают уроки в диапазоне от занятий французским до арт-воркшопов) и британская Edlumino (преподают языки, естественные и гуманитарные науки).

В какой-то момент в лагере функционировало сразу несколько церквей. Афганцы построили свою из паллет, эфиопцы — из пластиковых щитов; христианскую церковь снесли в январе вместе со школой. Меньше чем за год лагерь превратился в полноценный мини-городок: там есть свои магазины, рестораны, клубы, поликлиники. Как в любом сообществе, здесь есть и преступность: иногда в медиа всплывают сообщения об изнасилованиях, нападениях и проституции в лагере, а также о стычках между разными национальностями. Правда, проверить большую их часть почти невозможно.

Восточной общительности не может помешать даже языковой барьер: «Гоу!» — зовут нас куда-то три смуглых юноши и призывно машут руками. Мы подходим к большой тёмной палатке, рядом с которой стоит ещё десяток таких же молодчиков, нас знаками приглашают войти внутрь. «Муслим! Моск!» — пытаются объяснить они, что нас ожидает внутри. Но время уже к вечеру, и перспектива оказаться внутри плохо освещённой «мечети» не вызывает энтузиазма. «Ребята, а давайте порисуем? У нас вот и бумага есть, и фломастеры». Проводим импровизированный урок арт-терапии, напряжение исчезает, языковой барьер сглаживается табаком и образами на рисунках. Почти все они оказываются беженцами из Египта, к России относятся скорее нейтрально, расстаёмся если не друзьями, то, во всяком случае, хорошими знакомыми.

Мигранты в Кале — это всего около 1 — 2% от общего количества беженцев в Европе. Число тех, у кого всё-таки получается в итоге проникнуть в Великобританию, на порядок меньше чем тех, кто нелегально остаётся в стране после истечения визы. При этом Кале считался одной из наиболее известных болевых точек миграционного кризиса. Почему? Основная причина — особенности миграционного законодательства.

Пограничные отношения между Францией и Великобританией регулируются так называемым Le Touquet Treaty 2003 года. Согласно этому договору, британцы осуществляют приграничный контроль не на своей территории (по прибытии потенциальных мигрантов), а ещё во Франции (при их отправлении). Договор касается в первую очередь паромов, аналогичные соглашения по поводу поездов и автомобилей были подписаны несколькими годами ранее. Договор активно критикуется французскими политиками-популистами, например, одним из лидеров «Союза за народное движение» Ксавье Бертраном и мэром Кале Наташей Бушар. Один из самых одиозных политиков современной Франции, Марин Ле Пен, как ни странно, выступает против переноса границы: она считает, что это приведёт к бесконтрольной миграции через канал (как в Средиземноморье) и только увеличит поток беженцев. Такого же мнения придерживается и нынешний министр внутренних дел Франции Бернар Казнёв.

Различные НКО неоднократно обращались к нему с просьбами приостановить действие Le Touquet Treaty, но он неизменно отвечал, что тогда беженцев будет не шесть тысяч, а десятки тысяч

Основной конфликт между Британией и Францией состоит в следующем: первая обвиняет вторую в слабом режиме безопасности, вторая первую — в неспособности регулировать собственный рабочий рынок, что делает его привлекательным для мигрантов. Ник Харви, пресс-секретарь «Докторов мира», говорит: «Все деньги, что сейчас тратит Великобритания в Кале, уходят на безопасность — возведение заборов и содержание служебных собак. Мы призываем к тому, чтобы часть этих денег пошла на гуманитарные нужды. Если вы придёте в нашу клинику в Кале, то увидите огромные очереди людей, пришедших на лечение. Но медицинской помощью беженцам должны заниматься не только мы, этим должно заниматься и правительство».

По новому плану ЕС мигранты должны быть распределены по Европе и запрашивать убежище в разных странах. Однако же большая часть самих беженцев об этом плане не знают, а те, кто знают, явно не в восторге от этой идеи: «Зачем мне просить убежища в бедной стране, если я уже уехал из одной такой?». Их можно понять: на момент образования «новых джунглей» около ста человек подали документы на убежище во Франции, но им всё равно не предоставили никакого жилья. Оставаться в Кале для большинства мигрантов тоже не вариант хотя бы по экономическим причинам: безработица там даже выше средней по Франции, что уж говорить о сравнениях с Великобританией.

Учитывая общее настороженное отношение к мигрантам, жить не-европейцу там становится почти невозможно.

Ник Харви, пресс-секретарь «Докторов мира», говорит: «Это не проблема Франции или Британии; это проблема всего мира. Хотя, конечно, она напрямую касается Британии, и та уже пообещала принять двадцать тысяч беженцев в течение ближайших пяти лет. Это в дополнение к тем четырём тысячам в год, что уже есть. Но в Германию, например, иногда за один день больше приезжает».

В августе 2015 года Франция и Британия подписали соглашение, направленное на борьбу с контрабандистами в Кале: рядом с въездом в тоннель построили ещё один контрольный центр, возвели более высокие заборы, поставили новые камеры и инфракрасные датчики. Это приносит определённые результаты: если раньше каждую ночь до двух тысяч человек пытались пробраться в тоннель и Великобританию, то потом это количество сократилось до ста-ста пятидесяти. Но гуманитарная катастрофа в «джунглях» продолжала нарастать.

Двадцать девятого февраля французские власти приступили к очередному этапу «легализации» лагеря. Они начали сносить его южную часть — там жили от тысячи до трёх с половиной тысяч человек, среди которых двести пять женщин и шестьсот пятьдесят один ребёнок. Их решили переместить в контейнерный городок. Цель правительства — снизить количество мигрантов в Кале до двух тысяч. По вердикту суда, власти не могли использовать силу при выселении: они должны «уговорить» всех находящихся в южной части лагеря беженцев покинуть её. На деле, конечно, всё вышло иначе: уже на второй вечер в лагере начались бунты, которые потом частично переместились и в черту города.

Власти прибегли к своим обычным методам подавления недовольства: слезоточивому газу, резиновым пулям, полицейским дубинкам и бульдозерам для сноса палаток.

Перевозят мигрантов в другие, контролируемые государством лагеря, автобусы местной транспортной компании Crazy Holidays — и лучшей метафоры миграционного кризиса в Европе сейчас, кажется, не найти.