Считается, что на Северном Кавказе действуют свои законы. Но почти никто не знает, какие и как они работают. После десятилетий массового исхода из горных селений в города местная этика глубоко изменилась. Выросло целое поколение, для которого реалии жизни в мегаполисах, традиционная сельская мораль, законы шариата и уголовного кодекса сформировали новый набор правил повседневной жизни. По просьбе самиздата журналист Владимир Севриновский исследовал механику современных кавказских конфликтов и попытался без лишних обобщений понять, что ими управляет. Зачем приходить на драку толпой, чем латают дыры российской законности, при чём здесь новый кавказский национализм и как на всё это влияют соцсети.
Источник трений
Между сёлами Чуни и Цухта в Левашинском районе Дагестана нет и километра. И там и там живут мирные фермеры, выращивающие капусту. Они говорят на разных языках — аварском и даргинском, но их связывает немало смешанных браков и приятельских отношений, и за водой здесь всегда ходили на один родник. Он почти на официальной границе территорий, но всё же чуть ближе к Чуни. Однако цухтинцы уверены, что это — результат кадастровой ошибки и на самом деле вода принадлежит им.
В 2017 году конфликт за источник орошения капустных полей дошёл до того, что по склонам разделяющего сёла ущелья спустились несколько десятков мужчин и устроили массовую драку, невзирая на предупредительные выстрелы подъехавшего отряда полиции.
После долгих споров республиканские власти решили построить дамбу и направить из неё по одинаковой трубе в каждое селение. Цухтинцы остались недовольны: их вдвое больше, чем жителей Чуни, — и потому они требовали не одну трубу, а две — для Верхней и Нижней Цухты. Собираясь мешать строительству до тех пор, пока их требования не будут выполнены, группа активистов из села организовала у источника дежурство.
Помимо языков, Чуни и Цухта отличаются отношением к продаже алкоголя. В Цухте её запретили, и местные любители выпить ходили к соседям. Восемнадцатого марта 2018 года один из них брякнул лишнего и был выставлен из селения. Этим дело не кончилось. Молодёжь из Чуни отправилась к роднику и избила активистов, хотя виновника скандала среди них не было. На следующий день в ущелье с родником снова произошла — уже по-настоящему массовая — драка, в этот раз с использованием подручных средств, поленьев и с участием сторонников, которые внезапно нашлись у селян в соцсетях.
По словам главы селения Цухта Абдулхалика Абдулхаликова, немалую роль в конфликте сыграл инстаграм. Информация немедленно разлетелась по националистическим пабликам. Вслед за шквалом комментариев от людей, до того едва ли слышавших об этих сёлах, обнаружились и желающие поучаствовать в стычке. Горожане отправились в горы «поддержать своих» — и обычная ссора переросла в массовое столкновение, попавшее в федеральные СМИ. Замирять сёла приезжали представители исламского духовенства. Муфтият добился прекращения драк и перехода спора в юридическую плоскость, однако отношения между сёлами по-прежнему напряжённые.
Конфликт, развернувшийся на фоне капустных полей Левашинского района, удивительным образом собрал в себе множество сценариев и проблем, характерных для современного Северного Кавказа: сельские истоки местной этики и её мутации в больших городах; быстрая мобилизация противоборствующих сторон и внезапное появление людей из секции комментариев; новый национализм, локальная идентичность и особое место духовенства, участвовавшего в разрешении спора вместе с чиновниками и полицией.
Вместе это складывается в феномен северокавказского полиюридизма — ситуации постоянного соседства и трения множества законов и норм, которая существует здесь не первое столетие и прямо сейчас переживает очередную глубокую трансформацию.
Писать о механизмах кавказских конфликтов — дело неблагодарное. Республики Кавказа непохожи друг на друга, и любому обобщению найдутся контрпримеры. У многих споров есть второе и третье дно. Но непонимание природы этого явления оборачивается многолетними последствиями и человеческими жертвами. Поэтому хотя бы попытаться описать общие схемы стоит.
Что такое полиюридизм
Тот факт, что понятие законности на Северном Кавказе устроено иначе, чем в Москве, Екатеринбурге или Хабаровске, новостью не назовёшь. Здесь с УК РФ соперничают нормы шариата, адаты (неисламские традиции) и так называемые «коалиционные клинчи» — даже не норма, а скорее тактика разрешения конфликта прямо на месте, без прямого участия каких-либо органов власти. В отдельных республиках к этому списку добавляются местные нововведения, что особенно проявляется в Чечне.
Например, традиция воровства невест противоречит и шариату, и уголовному праву. Но в статье 126 УК РФ сказано, что лицо, добровольно освободившее похищенного, освобождается от уголовной ответственности. При этом девушка после ночи у похитителя считается опозоренной — её шансы удачно выйти замуж резко падают. Власти Чечни ограничили этот обычай «неофициальным» законом, обязывающим похитителя уплатить миллион рублей штрафа. По этой же норме религиозный деятель, освятивший такой брак, лишается должности. В итоге воровство невест в Чечне резко пошло на спад, и впоследствии схожую систему применила Ингушетия.
Такого типа нововведения, не вписывающиеся ни в одну из «официальных» норм, легитимность обретают как бы постфактум. Многие «обычаи славных предков» возникли в девяностые или рождаются сейчас, хотя «реальным» (а на самом деле просто чуть более старым) традициям они нередко противоречат. Подписчики знаменитого (и ныне заблокированного) чеченского паблика «Карфаген» позорили в интернете девушек, якобы нарушающих горские правила приличия. Полторы сотни лет назад такие «моралисты» лишились бы головы, потому что кавказец не имел права даже сделать замечание женщине в отсутствие родственника-мужчины, не говоря уже о публичном очернении её имени. Впрочем, едва ли кто-то воспринял бы всерьёз морализаторство человека без папахи: большее неприличие сложно было и вообразить.
Полиюридизм часто встречается в колониях и на окраинах империй, где культура метрополии сталкивается с местной, и именно поэтому чужд всякой архаике. Ситуация контакта культур вызывает постоянные трансформации социальных норм, и полиюридизм скорее компенсирует несовершенство каждой отдельной системы. В 1840 году власти попытались ввести на завоёванном Кавказе суд российского образца, но потерпели поражение, так как их инициатива «была вопиюще не согласована с местными особенностями и обычаями». Комбинация видов права работала лучше: в Дагестане мелкие правонарушения и земельные споры рассматривались по адату, конфликты между членами семьи — по шариату, а убийства, бунты, грабежи и хищения передавались военным властям.
В советский период шариат на время утратил свои позиции на Северном Кавказе из-за гонений на религию, но множество других механизмов местной самоорганизации продолжали работать, несмотря ни на что. После распада СССР сельские сходы оперативно решали проблемы, непосильные для чиновников: от ограничения поголовья скота до местной самообороны против вторжения Басаева, которая развернулась в приграничных дагестанских селах в начале Второй Чеченской.
Как и любая система законов, полиюридизм не идеален, но запретить его росчерком пера невозможно. По статистике, молодёжь Махачкалы доверяет полиции и судам гораздо меньше, чем их сверстники из Казани, Санкт-Петербурга и Ульяновска, — и не без причины. Когда органы юстиции используются как рычаги влияния и карательные инструменты для несогласных, люди предпочитают более надёжные альтернативы. Самая простая и обманчиво знакомая — собрать друзей и сторонников, чтобы задавить оппонента числом.
Зачем приходить толпой
В социологии сценарий конфликта с привлечением большой группы поддержки называют коалиционным клинчем. Выигрывает в нём человек, собравший наибольшую коалицию, причём дело отнюдь не всегда решается дракой. Напротив — коалиции на Восточном Кавказе работают скорее как механизм сдерживания физического насилия, хотя повод для их созыва должен быть серьёзным.
Если ущерб от ДТП невелик, дагестанцы в большинстве случаев мирно разъезжаются, чтобы не беспокоить друзей по пустякам. В противном случае обе стороны вызывают «группы поддержки», и тогда толпа вырастает за считанные минуты. Если силы равны и никто не отступается, для примирения звонят старшим уважаемым людям, и только когда поладить не удаётся несмотря ни на что, начинается драка. Искать справедливости в суде смысла нет, поскольку судья сам, возможно, принадлежит к одной из коалиций. После драки инцидент считается исчерпанным, если не было тяжёлых травм, оскорблений или пропажи ценных вещей.
Коалиции сталкиваются по всей России — от толпы бородачей, заставляющих блогера извиняться, до кортежей, ездивших из Чечни к ингушским оппозиционерам во время недавних волнений вокруг передела границы между республиками. На месте их встречала огромная толпа ингушей, но до силовых столкновений так и не дошло, что, как ни странно, для такой ситуации вполне характерно.
В процессе разрешения конфликта правота сторон может обосновываться хоть религией, хоть обычаями, но в действительности толпа воплощает прежде всего потенциальную угрозу. Социолог Ирина Стародубровская рассказывает:
— Кавказское общество — на переломном этапе. Когда в высокогорных сёлах конфликты за ресурсы решаются на основе адата и шариата, почти всегда оказывается, что эти ресурсы не очень востребованы с рыночной точки зрения. Если ресурс действительно ценный, на первый план часто выходит сила — грубая физическая или административная. Глава одного села мне показывал: «По закону этот кусок земли принадлежит соседнему району, а по шариату — нам, и мы здесь пасём овец». — «А соседи не возражают?» — «Так дорога отсюда идёт и с наших высоток отлично простреливается».
Коалиции дают преимущество в спорах с теми, у кого их нет. Так, русских выгоняли из домов в независимой Ичкерии прежде всего потому, что за них некому было вступиться, а не потому, что они русские. И в то же время казак, имевший кунаков среди чеченцев, гулял без проблем даже в комендантский час:
— В те времена страдали все, у кого нет защиты, — вспоминает он. — Родственники есть — значит, всё в порядке. У меня были друзья. К тому же <...> если хороший дом понравился кому-то, могли прийти, напугать. Были даже убийства. А я слишком богато никогда не жил.
В Дагестане стратегия коалиционного решения споров долго работала даже на республиканском уровне и фактически заменяла многопартийную систему. По негласному правилу, главы республики и правительства были из разных народов, и ни одна группа не имела абсолютной власти, как в соседней Чечне. Во многом благодаря этому Дагестан был, пожалуй, самой свободной республикой России. Во всех смыслах слова: с одной стороны, свобода оборачивалась анархией, горами мусора и непомерной коррупцией, с другой — предприимчивым, мало зависящим от власти населением и великолепной журналистикой. Сейчас центр пытается выстроить здесь стандартную вертикаль, назначая на руководящие посты «варягов». Чем это обернётся для баланса сил в регионе — покажет время, но строят вертикаль явно вопреки местной системе сдержек и противовесов. В её сердце, равно как и в способности к быстрой мобилизации, лежит особая социальная структура, существующая вне национальностей. В антропологии эти скрытые схемы солидарности нередко возводят к системе локальных кавказских «обществ».
Сельские общества Кавказа
Антрополог Дейв Хейтон, много лет проработавший в регионе, говорил: «Кавказ — это деликатный танец невероятного гостеприимства и жуткой ксенофобии». Заняв пусть и небольшую, но свою территорию в горах, общество (необязательно монолитное этнически) ревностно охраняло её от чужаков. Одновременно из-за дефицита земли в горах представители этих обществ часто занимались отгонным скотоводством и отправлялись на заработки, проходя по территориям друг друга.
В горах не строили постоялых дворов, но в каждом доме странник обретал ночлег, а если потребуется — и защиту. Хороший гость мог стать кунаком — чем-то вроде друга с полномочиями делового партнёра, однако вздумай путешественник осесть в гостеприимном селе, ему бы сразу объяснили разницу между туризмом и эмиграцией.
Вокруг территорий на границах обществ постоянно вспыхивали конфликты — в XIX веке такие споры были для российской администрации настолько серьёзной проблемой, что за консультациями обращались даже к пленному имаму Шамилю. В наши дни мало что изменилось. Селениям Чуни и Цухта нужна вода из пограничного родника, но не меньшую роль играет престиж. Подобные конфликты возникали и вокруг пустошей.
Малый народ терекеменцев известен своеобразным промыслом: они издавна выкапывали искусственные озёра на пути сезонной миграции диких уток. Стоило туда сесть большой стае, охотник дёргал за верёвку — и озеро накрывала сеть, позволявшая ловить разом сотни птиц. Однажды семья живущих в Дербенте выходцев из селения Падар узнала, что бывший сосед объявил своей их старую ловушку на уток, которую прежде брал в аренду.
— Все знали, что мы теперь городские и не вернёмся в село, — вспоминает участник конфликта. — Вот арендатор и пустил слух, что это его ловушка, хотя смолоду моему отцу дань приносил. Пришлось идти на разборки. Нашу долю ещё прадед купил за буйвола, но как это доказать, если продавец давно помер? Отправились к старейшинам. Один подтвердил: да, было такое. Мы в лес, к ловушке, — и соперники следом. Мы — отец с сыном, и они тоже. Чуть друг друга не порешили. Старики обе семьи стыдили. Говорили, что ловушка большая, места много, просили разделить по-хорошему. Но мы не уступали. Пропади эти утки пропадом, главное — наши права отстоять. Чтобы уважали. Не успокоились, пока не добились своего.
И заключает торжественно:
— Наша ловушка считалась лучшей в лесу. За неё стоило бороться. Мы победили, вернулись в Дербент и больше никогда сами не ловили. Ни отец, ни я, ни мои дети. Три года назад я приезжал в Падар и даже найти её не смог…
Примиряют обычно посредники. Обиженный может прийти к кунаку из села обидчика и с ним вместе отправиться в сельсовет или в мечеть для разрешения спора, причём кунак будет своеобразным адвокатом, отстаивающим интересы друга перед односельчанами. При массовом конфликте посредником может выступить любой авторитетный человек — имам, председатель сельсовета, гость, уважаемый старец или выдающийся спортсмен. Так, многолетний спор селений Гагатли и Риквани вокруг родника разрешил чемпион по боксу Алисултан Надирбегов. Гагатлинцы получили доступ к воде, а местный депутат в благодарность устроил в Риквани скачки. Куда веселее, чем потасовка с поленьями наперевес. Увы, спор жителей Чуни и Цухты осложняла принадлежность соседей к разным народам.
Национальный фактор
Как ни странно, большинство конфликтов на Северном Кавказе не имеют прямой национальной составляющей, и даже в массовых драках коалиции формируются не по этническому принципу. Объясняется это тем, что, по мнению многих антропологов, до конца XIX века наций в современном понимании этого слова в регионе просто не существовало. «Себя определяли преимущественно по принадлежности к конкретному сельскому обществу, <…> микрорайону (союзу общин) или району (этнографической, но не этнической области), — пишут Ю. Ю. Карпов и Е. Л. Капустина в работе «Горцы после гор». — При этом никто не смел и не мог забывать о том, что его (равно как и соседская) община является верховным собственником земельных угодий, „своей“ территории».
«Причина межэтнического мира в прошлом и настоящем заключается в том, что в Дагестане не были известны, подчеркну, абсолютно не известны „этнические территории“, первопричина межэтнических конфликтов», — утверждал этнограф Мамайхан Агларов. Разноязыкие общества жили бок о бок, торговали, обменивались легендами и технологиями. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить ингушские и осетинские башни, почитать версии нартского эпоса разных народов. Разъединить взаимосвязанные культуры, приписав конкретные достижения одной нации, не просто невозможно — сама постановка вопроса некорректна. И всё же кавказские националисты упорно пытаются это делать, доказывая древность своего народа и превосходство его культуры.
Формирование народов Северного Кавказа завершилось уже в составе России. Решающую роль сыграло советское разделение региона на национальные республики с порой весьма произвольными границами. Этническую группу адыгов распределили сразу на три территории, поделив на адыгейцев, кабардинцев и черкесов. В двух республиках их объединили с тюркскими народами карачаевцев и балкарцев. Вскоре к этому добавились депортации 1943–1944 годов и переселения (подчас принудительные) представителей других народов на опустевшие земли соседей. Всё это сломало традиционный баланс взаимоотношений кавказских обществ и породило множество конфликтов, которые сегодня принято называть межэтническими. К примеру, передача плодородных земель Пригородного района ЧИАССР Северной Осетии заложила мину, взорвавшуюся в 1992 году кровавым осетино-ингушским конфликтом.
После распада СССР по всему пространству бывшего Союза обострились национализм и тоска по Золотому веку, когда великие предки справедливо повелевали огромными территориями. Вспыхивали межнациональные распри, и Кавказ не стал исключением. Положение усугубила миграция сотен тысяч горцев на равнины и в города, где система ценностей, построенная вокруг взаимоотношений конкретных сёл, оказалась почти неприменимой к повседневной жизни.
Сразу четыре народа, принадлежащие к трем языковым семьям (осетины, ингуши и карачаевцы с балкарцами), объявили себя наследниками алан — скифо-сарматских племён, до XIV века контролировавших равнины Западного Кавказа. Чеченские историки писали книги о существовавшем со времён Ноева ковчега (недавно якобы найденного в республике) едином народе вайнахов, к которому относили, помимо себя, все родственные нации, и прежде всего ингушей. О том, что термин «вейнах» был предложен в качестве этнонима советским лингвистом Н. Ф. Яковлевым на волне планировавшегося в 1920-х объединения двух родственных народов, при них лучше было не упоминать. Ингуши при этом понимают, что объединение, по сути, означает их ассимиляцию чеченцами. А потому предпочитают разыгрывать аланскую карту, добавляющую легитимности территориальным претензиям к Северной Осетии. Так появилась новая столица Магас, названная в честь легендарной аланской столицы.
В конфликте селений Чуни и Цухты национальный фактор был не столь важен, особенно поначалу. Аварцы из Чуни издавна жили в районе, населённом преимущественно даргинцами, многие владели даргинским языком. С той же вероятностью спор вокруг родника мог возникнуть между представителями одного народа. Однако цухтинцы считали, что решения государственных органов в пользу соседей объяснялись тем, что республику возглавлял аварец Рамазан Абдулатипов, поставивший на ключевые места соплеменников. И если в общем случае малочисленные жители Чуни не имели шансов в коалиционном клинче против Цухты, современные средства коммуникации быстро вовлекли в ситуацию горожан и завели клинч в довольно опасный тупик.
Городской ислам
Молодое поколение кавказцев гораздо набожнее, чем воспитанные в советском обществе отцы и деды. В местных национальных республиках, за вычетом Северной Осетии, преобладает ислам, но и его однородным не назовёшь.
Главный религиозный конфликт последних десятилетий на Северном Кавказе разворачивается между салафитами (фундаменталистами) и суфиями (исламскими мистиками). Первые упрекают вторых в недопустимых нововведениях, получая в ответ обвинения в неуважении к традициям предков. Средний возраст салафитов при этом гораздо ниже, так что на доктринальные противоречия здесь накладывается и конфликт поколений. Это противостояние со множеством жертв из-за терактов и беспредела силовиков длится довольно долго и не имеет ясной перспективы разрешения, хотя в последние годы количество погибших снижается. Причём одно и то же направление ислама в одной республике может быть аффилированным с властью, а в другой — гонимым. Так, в Чечне суфизм — по сути, официальная религия, быть салафитом смертельно опасно. А на Западном Кавказе без суда и следствия исчезают уже суфии, тогда как представители власти симпатизируют салафитам.
В сёлах шариат и адаты так переплетены, что жители обычно не видят разницы, но в городах ситуация иная. Усиливающиеся исламские институты успешно конкурируют с другими юрисдикциями. При духовных управлениях мусульман работают комиссии по примирению кровников. С 1999 по 2000 год шариатский суд Ингушетии и вовсе считался официальным органом судебной власти, хотя потом его статус понизили до консультативного. Порой конфликтующие предпочитают религиозный путь коалиционному клинчу. Для этого не обязательно быть набожным, главное — найти имама, которому все доверяют.
Социологи Евгений Варшавер и Екатерина Круглова пишут: «К. рассказал, как он на дороге повздорил с молодым парнем. Была небольшая авария, они выскочили из машин, подрались, и К. выбил ему зуб. Потом приехали группы поддержки с обеих сторон. Затем, несмотря на то, что его противник был джахилем (ведущим неисламский образ жизни. — Прим. авт.), К. предложил ему поехать в мечеть и сделать так, как скажет имам. Тот согласился. Почему? Потому что он нормальный мусульманин, но просто „особо не соблюдает“. И там имам решил, что каждый останется при своём». Довольны обе стороны: обошлось без лишних синяков и даже в случае проигрыша решение спора по шариату — богоугодный поступок, который зачтётся в Судный день. Если же кто-то против обращения к имаму, его можно «убедить» прямым вопросом: «Ты — мусульманин?»
В городской деловой среде исламские структуры нередко заменяют арбитражные суды. Как говорил один из опрошенных, они «однозначно оперативнее легальных судов, где ты не застрахован от вымогательства или идиотов». Вдобавок, туда может обращаться и теневой бизнес. Появляются «халяльные» сообщества бизнесменов, курсы делового шариата. Есть даже исламские аналоги службы судебных приставов. Зачастую этим занимаются ушедшие в религию бывшие вышибатели долгов. Ставка делается не на силу, а на порчу репутации:
«Договор об оказании услуги, в принципе, полностью соответствует российскому законодательству, просто мы отмечаем, что в случае неисполнения одной из сторон обязательств мы оставляем за собой право <…> предать огласке детали договора. <…> Пропал парень. Ловим-ловим — нету. Пишем в соцсетях, что мы — третья сторона — присутствовали при заключении договора об оказании… Просто предупреждаем вас, ребята, что с таким-то и таким-то не надо иметь отношения. Моментальный эффект. Он звонит: „Ээ, ну что вы делаете?! Я же был в отъезде, я то-сё-третье-пятое“. Приходит, сразу ставит деньги и ещё пятьдесят ставит сверху».
Этикет конфликта
При всём многообразии конфликтных ситуаций, в которых может оказаться кавказец как напрямую, так и в качестве участника коалиции, сдержанность для него и его окружения остаётся одним из самых одобряемых качеств. В споре с равным полагается следить за языком, в коалиционном клинче драка допустима, а оскорбления — нет. Раньше за них во многих обществах полагался штраф, а за отказ извиниться можно было поплатиться жизнью. Эта традиция трансформировалась в знаменитые кадыровские извинения, постепенно входящие в моду и в соседних республиках.
Особый вес, который в традиционным обществе имеют слова, связан прежде всего со страхом потерять лицо — прослыть трусом, быть униженным или ославленным публично. В погоне за сохранением лица дагестанские горожане всерьёз бьются за ненужную им ловушку для уток в горах, и самые обыкновенные перепалки получают непредсказуемые последствия. На семейном уровне коллективный страх потери лица порождает так называемые «убийства чести», когда мужчина убивает дочь или сестру, «опозорившую род», — порой просто на основании слухов. Оскорбившего общину мог убить любой из её членов. В последние годы этот страх проявился уже на республиканском уровне в убийствах чеченских геев.
— Молодой конфликтующий ударил старшего оппонента, — свидетельствует этнолог Юрий Карданов, рассказывая о ситуации, сложившейся в 2014 году в одном абазинском селении. — Тогда сын пострадавшего (сам отсутствовавший на месте конфликта) вернулся со службы домой, взял карабин и с нескольких выстрелов хлопнул обидчика отца прямо на футбольном поле в присутствии как минимум двух десятков свидетелей. Получил двенадцать лет строгого режима. <…> Это не придурки. И не от безнаказанности. Просто у нас прощать такое не принято.
Показательна мотивация мстителя:
— А что в таком случае предпринять? В суд подавать бесполезно: во-первых, предъявить нечего, во-вторых, обидчик — депутат. Драться полезть — так жертва была известным спортсменом. Не факт, что победишь. Жить с таким позором младший Евгамуков не захотел. Мог, конечно, киллеров нанять, но такой вид мести репутацию не очистил бы.
Поскольку убийца следовал неписаному кодексу чести, кровной мести не последовало:
— Семье даже предъявить было нечего. Стрелок поступил так, как обязан был поступить.
С учётом количества непоправимых последствий, кровная месть в клановых обществах — это в первую очередь тяжёлая обязанность, причём работает она без связки с религией. У кавказских евреев, к примеру, по свидетельству И. Ш. Анисимова, «каждая капля крови должна быть отомщена, и покойник до тех пор не <…> будет принят к престолу Всевышнего, пока не будет взята кровь за кровь».
Эти правила трещат по швам из-за новой силы, перекроившей кавказские коалиции, — соцсетей. Они одновременно позволяют набирать сторонников за считанные минуты и оскорблять оппонентов анонимно, чем активно пользуется большинство кавказских троллей. Особенно это затронуло городскую среду.
Виртуальный имамат
Летом 2016 года в Махачкале планировался Фестиваль красок. Он уже проходил здесь годом раньше: подростки кидались красками, как и в десятках стран, остальные об этом даже не знали. Благо в столице Дагестана, как в горах, разные культуры соседствовали, не мешая друг другу. Прихожане молились в мечети, в нескольких сотнях метров тусовщики плясали в клубе — и все были довольны. Но не в этот раз. Чиновник Министерства по делам молодёжи выложил в соцсети обращение, где назвал фестиваль «реально позорным явлением». В последовавшей истерике анонимов детям угрожали избиением и даже кислотой в лицо. Фестиваль отменили.
Гастроли коллектива Flos Florum вызвали скандал скорее по недоразумению: запретители перепутали готическую средневековую музыку с субкультурой готов и сорвали концерт группы в Махачкале, кажется, не посмотрев ни одного клипа группы. Публичная травля чего-то «чуждого Дагестану» происходит постоянно. В последние месяцы были сорваны фестиваль аниме «АниДаг» (проводившийся до того шесть раз) и показ фильма о корейской поп-группе BTS, подверглись угрозам организаторы студенческой постановки по роману Булгакова «Мастер и Маргарита». В комментариях призывали «засадить им по самые гланды», одновременно возмущаясь: «Кто такие Мастер и Маргарита? И откуда это всё? Разве они были мусульманами?»
Сценарий травли всегда один. Сперва — вброс информации популярным блогером или через паблики, затем — истерия в соцсетях и сбор коалиции сторонников запрета. Символ у «чуждой» культуры тоже один: о чём бы ни шла речь, обязательно прозвучит беспроигрышное «Сегодня это, завтра — гей-парад».
Кавказская гомофобия достигла такого уровня, что, по сути, превратилась в национальную идею. Если по закону Годвина в большинстве стран любой спор рано или поздно приводит к сравнению с нацистами, на Кавказе их заменяют геи. В регионе, где фраза «Ты не мужчина!» издавна была тягчайшим оскорблением, даже самое скотское обращение с гомосексуалами или приравненными к ним общество не осудит. Можно унижать, измываться — и выглядеть поборником морали.
Дополнительную легитимность травле и запретам придаёт поддержка авторитетов — таких, как боец UFC Хабиб Нурмагомедов или кавээнщик Эльдар Иразиев. Хотя их действия обычно не выходят за рамки закона, сам факт одобрения подстёгивает волну угроз. В соцсетях среди ролевых моделей почти нет религиозных деятелей, даже радикальных. Невзирая на отсылки к адатам и на слово «имамат» в названиях пабликов, движение это, по сути, светское, городское и общероссийское — чтобы прекратить прокатившуюся по стране волну срывов концертов, потребовалось вмешательство Путина. Суть происходящего что на Кавказе, что на Урале одна: агрессивное самоутверждение за счёт слабого под предлогом защиты морали.
Но представлять этот механизм абсолютным злом неверно. Осенью 2018 года инстаграм-паблики поддержали массовую акцию на центральной площади Махачкалы в знак солидарности с Муртазали Гасангусейновым, требующим справедливого расследования гибели сыновей, убитых силовиками. «Моралисты» и «либералы» стояли тогда плечом к плечу. Перекос в сторону охоты на неформалов объясняется просто:
— Местная молодёжь лишена политических, экономических и социальных прав, а потому пытается делать общество справедливым так, как может, — констатирует дагестанский активист, пожелавший остаться неизвестным. — Заявишь о правах мусульман — поставят на учёт как экстремиста или пособника террористов, можешь даже погибнуть. Остаётся действовать там, где нет интересов государства.
Кавказский полиюридизм за пределами Кавказа
«Нормы традиционной культуры поведения предписывали ему (дагестанцу. — Прим. авт.) не выказывать особого удивления, недоумения по поводу тех или иных местных обычаев, противоречащих его представлениям о хорошем и плохом, допустимом и неприемлемом, и невозмутимо воспринимать происходящее как должное», — писал этнограф Сергей Лугуев. К тому же современная городская культура универсальна, и сегодня сходств между Махачкалой и Москвой куда больше, чем различий, тем более на уровне местной интеллигенции.
Однако при огромных масштабах миграции локальные столкновения неизбежны. Знакомый автора Алексей П. рассказывает, как в юности ходил поддержать приятеля на разборке, последовавшей за небольшой дракой: «Когда мы впятером прибыли к месту встречи (мне было лет пятнадцать), там стояла огромная кавалькада машин, каких до этого я и не видал даже. Из одной вышел представительный дядя лет пятидесяти. Этот аксакал спросил: парни, вы на стрелку? Мы с вызовом, но с дрожью в голосе сказали да. Бородач побеседовал со своей армией, машины начали разъезжаться. Вернулся к нам и очень по-доброму сказал: идите домой; те, кого вы отлупили, — чеченцы, я тоже чеченец, не нужно больше ходить на стрелки с чеченцами, вас могут неправильно понять».
Этот случай показывает типичный путь мирного разрешения конфликта. Достаточно найти авторитетного представителя общины. Как правило, серьёзные люди не заинтересованы в лишних разборках и быстро их прекращают.
В крупных городах координационные советы общин и другие этнические организации выступают посредниками во всех видах конфликтов — от студенческих до деловых. Однажды в машину москвички въехал чеченец. Умолял не вызывать гаишников, обещал компенсировать, а когда она пошла навстречу, выведя ситуацию из правового поля, перешёл на угрозы. Бывший деятель независимой Ичкерии посоветовал ей обратиться в Представительство Чечни при Президенте РФ. Даже будучи давним противником нынешней республиканской власти, он понимал, что здесь кадыровцы — лучший выбор.
Конфликты с участием кавказцев нередко раздуваются СМИ, обрастают фантастическими подробностями. Показателен случай 2016 года, когда дагестанский борец Саид Омаров ударил статую Будды в Элисте. Официальные представители республики привычно извинялись, не пытаясь разобраться, тогда как отец спортсмена вышел на диаспору в Санкт-Петербурге. Те мобилизовали Кавказский правозащитный центр. Адвокат быстро выяснил, что самое суровое обвинение — в том, что борец якобы справил нужду на святыню, — ложно, а скандальная фотография удара, перепечатанная десятками изданий, не имеет отношения к инциденту. Омаров получил два года условно.
Эпическую баталию капустоводов из селений Чуни и Цухты удалось прекратить в самом начале. Обошлось без жертв. Раненые вышли из больницы, дамба достроена. В ближайшие годы федеральная программа в изобилии снабдит водой весь район. Но конфликт между сёлами едва ли закончится. Жители почти не общаются друг с другом, не ходят в гости. Глава Цухты готовит обращение в суд, чтобы передвинуть границу на считанные метры и возвратить родник. Ситуация вернулась в русло российской законности. Но удерживают её там тонкие нити религии и адатов.
Автор благодарит Расула Абдулхаликова, Евгения Варшавера и Ирину Стародубровскую за помощь в подготовке этой статьи.
